Хазарские сны - Пряхин Георгий Владимирович (читать книги полностью txt) 📗
И ничего: врагу не сдается наш гордый «Варяг», пощады никто не желает. А некоторые особо сознательные так даже и соседнему столу всячески стремились оказать незваную помощь, а будучи отвергнуты, не теряли надежды и грузно подвигались к другому: мы, конечно, гордые, но человеколюбивые.
Секретарша у Сергея не похожа на других. Не ссыкушка. Взрослая женщина, чуть моложе самого Сергея. Невысокая, обширная, с чудесными ясными, спокойными глазами, которые каким-то непостижимым образом, без слов, умели успокаивать и его самого, даже когда на него накатывали приступы не административного гнева, а натурального бешенства, которым подвержен любой мужчина, как только начинает понимать, что он — неудачник. Как только распаляется, у него первыми начинают дрожать пальцы. Даже не голос, в котором исподволь, как от озона во время грозы, нарастает дыхание, придыханье мата, не душа — а может, человек и держит собственную душу, словно голубку, в кончиках своих же пальцев? Обнаженной, предельно уязвимой — зонд, первым принимающий на себя, осязающий все враждебные клокотанья окружающего мира является сама его смуглая пясть. Она и трепещет — первой.
Видно секретарша его русско-рязанская, как хазарская пленница, являлась чем-то, что препятствует даже пясти. Воздухом — именно кислород чаще все быстрее либо его компоненты: содействуют моментальному сгоранию любых эмоций.
Даже в самый разгар разборки — входила утиной развалочкой с чаем секретарша и, странное дело, пальцы у него дрожать переставали.
Досталась ему по случаю. Потому как положена была другая — да она и была, другая, изначальная: молодая, миловидная, с глазами беременной лани. И, что считалось обязательным, с высшим образованием. Да, секретарши в ЦК КПСС обязаны были иметь высшее образование. У заместителей заведующих отделами, у заведующих — секретарши, начиная с секретарей ЦК — уже с е к р е т а р и, мужчины. Чтоб, значит, держали язык за зубами. Женщины ж, как известно, держат там, в приятном заточении, все что угодно, только не языки. И Сергею тоже, как только появился в новом своем кабинете, представили секретаршу, а секретарше — нового начальника. Но Сергей присмотреться к ней не успел — девушка приболела и ушла на больничный. На подмогу, на время и дали нынешнюю, совершенно не секретарской, не комнатной породы. Секретарши — птички небесные, нетрудящиеся. Эта же — птица другого, наземного, полезного полета: утица. Подобные ей люди существовали в ЦК подпочвенно: лифтеры, уборщицы, электрики, плотники, телетайпистки. Рабочий класс относительно умственного заведения. С переменой режимов он практически не меняется. Как писал один поэт, «а того не знает, дура, что не чья-нибудь — её нынче правит диктатура…» Пассажиры на палубах, даже капитаны на мостиках меняются, а кочегары в подземном безмолвном аду делают все ту же свою кротовью, подземную, безмолвную работу и сами — все те же. Забегая вперед, надо признать: не свяжи эта женщина свою рабочую судьбу с Серегой, она и по сей бы день спокойно и безмолвно трудилась бы на Старой площади. Телетайписткой — именно с этой связной, с жизнью, должности ее и перевели тогда, временно, к Сергею в приемную. Как позже узнал Сергей, муж у неё работал в том же подземном царстве: плотником, а сын — уже краснодеревщиком. Рабочая династия ЦК. Ячейка подземного царства. До телетайпа же вообще начинала уборщицей. Так и шла, продвигалась — утиными грузными шажками.
И вдруг выдернули. Прямо из-под земли на свет божий. Затрепетала тяжко на леске, широкая, жизнью, как икрою, туго набитая, весомая, потому что женская — это наши, мужские, бесплотные — человеческая душа.
Сергей поначалу и внимания не обратил на перемены в приемной: подмена так подмена, он сам с трудом входил в новую работу. Но однажды увидел, как она, вся обратившись в усердие, не замечая даже его мимолетного присутствия в приемной, причем эта собранность даже внешние формы ее подтянула, устрожила, словно по ним строгим фуганочком кто-то невидимый прошелся, расшифровывает, чтоб потом отпечатать на машинке соответствующую «собаку», сопроводиловку, его резолюции на осьмушках белёной бумаги. Шепча, повторяя, как при обучении музыкальной грамоте, что-то про себя и поминутно заглядывая в раскрытый перед нею, на пюпитре, Ожеговский фолиант.
Бог ты мой! — да такого усердного чтения его каракули еще никогда не удостаивались и вряд ли когда-либо удостоятся. Читать, р а з б и р а т ь так можно только Библию. Слова он писал, экономя время и бумагу, с сокращениями, и она даже не дописывала — она д о р а ж и в а л а их собственными мучительно-радостными (зарплата у телетайпистки в два раза меньше) родами.
До-ро или до-ра?..
Простояв с полминуты, Сергей, так и не замеченный, не удостоенный отвлеченья, прошмыгнул в кабинет. И когда недели через три начальник секретариата отдела — тот самый! — предупредил его, что начиная с завтрашнего дня, с больничного наконец-то выходит его секретарша, Сергей возразил:
— Вы знаете, меня вполне устраивает эта.
Человек удивился: неужели Серега не понимает разницы в формах, да и в содержании тоже?
— Не положено. У неё нету высшего образования…
— Ну и что? Будет. Еще как будет, — увереннее добавил Сергей, вспомнив мимолетную картинку в приемной.
— Как хотите, — пожал плечами секретариатчик. — Мы, конечно, место найдем: такие секретарши, какая была у вас, на дороге не валяются.
— Такие тоже, — улыбнулся Сергей, все еще благодарно держа в памяти чужое усердное корпенье над своими куцыми текстами.
Так и осталась она с ним и даже вместе с ним в Кремль, уже полноценной барыней, переехала, когда Сергей стал помощником у Горбачева. И из Кремля, уже из Кремля, их и вытурили вместе в декабре девяносто первого.
…Секретарша поставила чай, и Сергей еще раз попросил, чтобы больше никто не входил.
Добавил в чай коньяку, и они с дедом битый час ломали голову: как быть с националистом? Не в правилах Сергея сдавать своих, а националист, как ни крути «свой», из подведомственной пропаганде сферы. Чаще бывало наоборот: наезжали со стороны, а отдел вставал на защиту. А наехать на прессу, телевидение желающих всегда предостаточно. Легче снести голову гонцу, несущему дурные вести, чем поменять существо дела, то есть сами новости, с плохих на хорошие. Должность у Сергея хоть и заметная, но не могущественная — напакостить с неё легче, чем защитить — и в защите приходилось изворачиваться штопором. По Политбюро гуляла записка о необходимости снятия тогдашнего главного редактора «Комсомольской правды», которого Сергей знал еще с его стажерских времен: славный, острый на язык парень. Горбачев для проформы, а может, в надежде на дополнительные аргументы в защиту парня, к которому и сам относился по-отечески, направил её Сергею: М.С. сам был в щекотливой ситуации, поскольку против редактора объединились и Лигачев, и Яковлев, даже эти антиподы завизировали записку. Сергей, поломав голову, в конце чужой записки сделал свою рукописную приписочку: «Считаю нецелесообразным снимать редактора комсомольской газеты на заседании Политбюро. Это вызовет негативный резонанс: если уж товарищи так настаивают на снятии, то это — дело бюро ЦК ВЛКСМ». И — расписался, предварительно переговорив по «вертушке» с первым секретарем ЦК комсомола: сумеет ли он, задав парню головомойку на бюро, с выговором, оставить его на месте?
— Сумеем, — заверил секретарь. — Он же из рабочего отдела.
Ну да, на это и был расчет: секретарь ведь и сам оттуда же: один из рабочего отдела «Комсомолки», другой из рабочего отдела ЦК комсомола. Свой своему поневоле брат.
М.С. с легкостью ухватился за Серегино изворотливое предложение (хотя втайне Сергей всё же подбирал кандидатуру на нового главного: вдруг не прорежет — и тогда надо успеть внести первому, иначе место «забьют» другие, мастодонты, своими мастодонтскими кандидатами, не имеющими к «Комсомолке» никакого отношения).
— В самом деле, товарищи, не нашего уровня…
