Хазарские сны - Пряхин Георгий Владимирович (читать книги полностью txt) 📗
И подмигнул Сергею, присутствовавшему на заседаниях Секретариата и Политбюро на приставном стульчике у стены. Позже Сергей узнал: М.С. тоже успел перемолвиться с комсомольским первым.
Главный редактор «Фактов и поводов» формально был подведомствен другому замзаву, но объявлять о его снятии — с повышением — выпало Сергею.
— Вас переводят в журнал Верховного Совета. С пайком, с кремлевкой и с окладом в два раза выше, чем у вас сейчас, — объявил, разглядывая столешницу собственного стола, вызванному в ЦК главному.
Главный, из бывших актеров, нервический, тяжелый, с зачатками львиной болезни, спросил, в упор разглядывая Сергея:
— Вы уполномочены транслировать окончательное решение?
Сергея, конечно, задело «транслировать», но он понимал, входил в положение человека и, стараясь быть как можно спокойнее, произнес:
— Мне кажется, это ещё п р е д л о ж е н и е.
— Так я могу включаться? — подернутые желтизной глаза по-прежнему в упор смотрели из-под тяжелых надбровий.
— Включайтесь, — посоветовал Сергей, вставая из-за стола и давая понять, что разговор окончен.
Много лет спустя, когда Сергей уже давно был не у дел, все тот же главный «Комсомолки» позвал его к себе и после крепкого чаепития в кабинете показал бумагу, которую ему переслали на память из распатроненного архива ЦК КПСС. Ту самую записку. С той самой рукописной приписочкой Сергея, там стояла только роспись, без расшифровки, без обозначения фамилии. Но в «Комсомолке» его подпись помнили еще хорошо — столько лет подписывал гонорарные ведомости! — и узнали сразу же.
И они выпили еще по одной. И даже, кажется, повторили.
Главный же «Фактов и поводов» примерно в то же время, как ни названивал Сергей в его приемную с какой-то издательской просьбой, так и не нашел времени соединиться с ним. Что поделаешь: к тому времени он уже стал миллионером.
Вот что значит вовремя отказаться от удвоения оклада.
А вообще-то удивительно: цена печатного слова в советские времена была несравненно выше, а вот миллионеров в этой сфере почему-то не было. Наверное, редакторы стоили меньше…
А тут впервые Сергей должен был своими руками свернуть голову своему же.
Не верить посланцу, гонцу он не мог — ну не деду же сворачивать шею?
А Кавказ уже разгорался: Сергей сам только что вернулся из Армении.
И он медленно, подбирая слова, продиктовал записку в Чечено-Ингушский обком партии. Дед, не проронив ни слова, тщательно записывал за ним.
По этой цидуле Вахида вскорости и поперли: и из партии, и с работы тоже.
В конце девяностых секретарша, все та же, сказала однажды, зайдя в Серегин кабинет:
— Тут к вам человек один просится.
— Кто такой? — рассеянно спросил Сергей.
— Да в том-то и дело, не говорит, — встревожено замялась секретарша.
Чтоб его секретарше кто-то что-либо не сказал, не доложился? — это было внове.
— Нормальный?
— Да вроде бы.
— Тогда заводи.
Секретарша вернулась в приемную и через какое-то время завела невысокого пожилого мужчину и какое-то время под предлогом, чего подать — чаю или кофе? — побыла в кабинете: мало ли что. Пришелец не торопился называть себя, дождался все же, когда секретарша вышла готовить чай и лишь потом заговорил.
— Вот вы какой, — проговорил, издали разглядывая Сергея.
Сам он худ, даже изможден, провалившиеся глаза мерцали маслянистым, касторовым блеском, песочного цвета костюм, надетый явно по случаю, провисал, как на подростке.
— Что вы хотели? — спокойно спросил Сергей — Понял, что не из налоговой инспекции (там таких изможденных не бывает), скорее всего автор, очередной непризнанный гений…
— Да просто посмотреть на вас… Я — Вахид Исмаилов, — добавил после паузы, уверенный, что имя и фамилия его что-либо скажут Сергею — и Сергей, как ни странно, действительно сразу вспомнил: Вахид Исмаилов… Хотя столько лет прошло — целая жизнь.
Сергей поднялся из-за стола, подошел к посетителю и, неуверенно, протянул ему руку: протянет ли свою?
Протянул, костлявую, желтую, но цепкую — и неожиданно крепко, порывисто пожал.
Сели за приставной полированный столик друг против друга. Секретарша принесла чаю. С цековскими бубликами, — Бог знает, где она их раздобывает, ведь в городе таких нету, а со Старой площади и из Кремля они с нею на пару изгнаны, низвергнуты давным-давно. Неужели связи сохранились? — подземные, подпочвенные люди, как и воды, сообщаются, питают друг друга куда свободнее и сильнее, чем наземные и тем более — неземные.
— Пусть никто не заходит…
Долго сидели они, вглядывались и вслушивались друг в друга, позабыв о давно выхлебанных стаканах.
Удивительно, но это было возвращение блудного сына.
Очень своевременно, оказывается, выгнал Сергей Вахида из партии и с работы. Тот сразу же оказался востребованным. Может, Вахид и сам не такой простак и точно рассчитал момент, когда переть на рожон. Вчера было рано, а завтра будет поздно. Сегодня, значит. Его взяли на вооружение: идеологическую гаубицу приличного калибра. И он с головой окунулся в политическую и «национально-освободительную» борьбу. Сам себе завидовал: далеко не каждый идеалист удостаивается видеть материализацию своих идей. Его разве что на руках, как знамя, не носили: старики в вынутых из сундуков пронафталиненных черкесках с подозрительно быстро заполнявшимися газырями, круглосуточно шаркающие угрюмую, тоже престарелую «зиту» на главной площади Грозного, конечно, впечатляют, особенно телевизионщиков, придают фундаментализма свободолюбивым позывам, но этого мало. Время такое, умственное — к черкескам — чекменям еще и теоретическая подкладка требуется. И, желательно, поновее самих черкесок: все, что подлежит перелицовыванью, перелицовывают именно с подкладки.
Вахид и пошел на перелицовку — с потрохами.
Его приблизил к себе Дудаев. Вахид стал предварять его выступления на митингах. Вахиду удавалось так разогреть публику, что Дудаеву оставалось одно: подняв руки, как бы сдаваясь на милость победителю, спуститься в толпу, и благодарная толпа бережно, как своего коллективного первенца, выряженного в голубой парадный генеральский мундир, который более всего и завораживал падких на любую военщину чеченцев, принимала его на руки и несла — уже как покойного и вечного. Его-то действительно носили: толпа всегда мечтает кого-либо носить на руках, чтоб потом незаметно для самой себя оказаться под его же надраенным сапогом.
Но когда власть-таки была взята, идеи и идеалисты были отброшены. Власть теперь сама засучила рукава. В её действиях, которые всегда сводятся к простейшим хватательным рефлексам, посредники не нужны: еще не в то, в какое нужно, в чужое горло вдруг что-то перепадет. И дела закрутились столь чудовищным, кровавым образом, что идеалист наш оторопел. Это было совсем не то, о чем ему мечталось в тиши редакторского кабинета. В момент, когда любая идея бесовски овладевает массами, она сразу же становится порочной и губительной, в первую очередь для самих этих масс. Вахид с ужасом увидал, что он выкликнул из книжных дистиллированных недр. Ибо массами, толпою овладевает только та идея, которая высвобождает, легализует инстинкты, и чем низменнее — тем массовее.
Вахид попытался вступиться за русскую старуху, которую выкинули из ее же квартиры, поскольку квартира приглянулась соседям, и ему совершенно свободно съездили по физиономии.
— Ты что, стервец, не знаешь, кто я такой?! — провопил Вахид, дрожа от гнева и утираясь, самый чеченский, родовой, хотя и риторический, вопрос, и бомбила спокойно ответил:
— Знаю.
И сунул ему еще раз.
Как не знать: вырезки с патетическим Вахидовым ликом висели в половине чеченских домов рядом с лакированными фотками генерала.
Расставаясь с кумирами, народ, смеясь, умывает их юшкою. Расставаясь с вождями, умывается кровью сам.
Запах невинной жертвенной крови, русской в первую очередь, густо реявший над Грозным, что очертя голову, будто в средневековье, кинулся, враз позабыв все европейские противочумные прививки, в эту горячую купель, — он и отрезвил Вахида.
