Экслибрис - Кинг Росс (бесплатные книги полный формат TXT) 📗

Вскипятив в чайнике воду, я вылил в нее отвар ежевичных листьев, размешал и добавил туда три грамма едкого натра из другой склянки, купленной в той же лавке. Я уже окончательно проснулся и трясущимися руками закрыл пузырьки пробками. Когда настой достаточно охладился, я вылил его в умывальный таз и смочил им волосы, бороду и даже брови. Знал о том аптекарь или нет, но его настойки годились не только для лечения венерических недомоганий. Круглое зеркальце для бритья подтвердило, что из каштанового с проседью цвет моей шевелюры и бороды стал угольно-черным. Вдобавок, по излюбленной моде кавалеров, я подстриг бороду клинышком.

Наконец, я достал последнее утреннее приобретение, костюм, купленный у торговца мужской одеждой на Уайтфрайерс-стрит. Сложив и убрав с глаз долой мой скромный наряд книготорговца — потрепанный камзол, бриджи, протершиеся сзади почти до дыр, и чулки со спущенными петлями, — я постепенно облачился в новый костюм. Во-первых, фиолетовый камзол с золотыми пуговицами, затем пара украшенных лентами бриджей и подходящие к ним шелковые чулки; а напоследок бархатная шляпа с загнутыми кверху полями, затейливо обшитая фиолетовой лентой. Уж будьте уверены, теперь я стал достаточно заметной личностью, но едва ли кто-то — даже я сам — принял бы ее за Исаака Инчболда. Нет, думал я, приглядываясь к своему отражению в темном оконном стекле: никто не узнает меня, когда сегодня вечером я пойду по делам.

Удовлетворенный достигнутым результатом, я заказал ужин. Вскоре его принесла ко мне в комнату одна из так называемых горничных, крутобедрая девица со щеками цвета дамасской розы и сельским выговором. Она поставила еду на стол, получила за это два пенса и мою благодарность и благоразумно удалилась, даже не взглянув на меня. Ужин, жареная треска с пастернаком, оказался довольно вкусным, и я съел его с отменным аппетитом. С удовольствием выпил и пару кружек доброго эля. И уже через пару минут спускался по лестнице, засунув пистолет за пояс моих новых бриджей.

В этот час «Полумесяц» был полон завсегдатаев, чей грубый смех, прорезающий визгливую скрипичную мелодию, был слышен и наверху. Скрип ступеней привлек внимание пары обитательниц занавешенных комнат: их расплывчатые лица с уже отмеченными мною пухлыми щеками цвета дамасской розы появились из-за складок, а откинутые драпировки явили взору освещенные свечами будуары с зеркалами и вазами, полными ярких цветов. До меня донеслись ароматы духов и табачного дыма и приглушенное хихиканье. Я быстро пригнул мою увенчанную шляпой голову, бросив, правда, взгляд в одно из зеркал: на меня глядел черноволосый головорез в камзоле с блестящими пуговицами и в лихо сдвинутой на ухо шляпе. Только моя верная суковатая палка — с ней мне не захотелось расстаться — напоминала о моей прежней жизни. Позднее меня поразит сгущение странных событий, загнавших меня сюда, но сейчас я даже не задумался о том, как же так получилось, что я, законопослушный горожанин и скромный книготорговец, изменив внешность, на ночь глядя спускаюсь по лестнице какого-то борделя в центре Эльзаса.

Небо уже потемнело, когда я вышел на Эбби-корт. Быстро оглядевшись, я заметил на углу столб с выгоревшей на солнце вывеской и, сориентировавшись, направился в северном направлении к Флит-стрит. По пути я миновал Эроусмит-корт и в его узком проходе мельком заметил жуткого вида турка, стрельнувшего в меня косым взглядом. «Голова сарацина» пылала оранжевыми окнами, но темные комнаты доктора Пикванса прятались за закрытыми ставнями. Я продолжал двигаться на север; заткнутый за пояс пистолет при ходьбе неудобно ерзал и натирал кремневым замком косточку бедра. Около рва, в Блэкфрайерс [160], между недавно выстроенными домами, сушилось на веревках выстиранное белье, блеклые раздвоенные хвосты рабочих блуз и рубах, точно флаги какой-то исчезнувшей процессии. На Уайтфрайерс-стрит дорогу мне перебежала лиса с низко опущенной мордочкой и задранным пушистым хвостом. Это вызвало у меня какое-то дурное предчувствие, как и размашисто начертанный мелом рисунок, который я увидел чуть позже на сломанном заборе: точно такой же символ — рогатого человечка — я уже дважды видел, именно в Эльзасе. Но сейчас я вдруг понял, что это было изображение не рогатого человечка и не черта, а человечка в крылатой шапке. Ибо знак этот был не только алхимическим символом ртути, но также и астрологическим символом планеты Меркурий.

Уже почти выкинув из головы этот знак, я продолжил прогулку. В конце концов, наш город полон шарлатанов, составляющих гороскопы и стряпающих пророчества. И правда, «Ведомости» пестрели рассказами о том, что король Карл обращается к самому знаменитому нашему астрологу, Элиасу Ашмолу, для составления гороскопа, чтобы выбрать благоприятную дату для заседания парламента. Но потом я вспомнил, что Меркурий, посланец богов, покровитель купцов и торговцев, таких как я — римское соответствие Гермесу Трисмегисту. А Гермес Трисмегист был автором «герметического свода», в состав которого, конечно же, входил «Лабиринт мира».

Я стоял перед щитом, словно завороженный этими детскими каракулями. Может, это чей-то нелепый розыгрыш? Совпадение? Путеводная нить? Совершенно непонятно, как это истолковать, что, впрочем, касалось и всех остальных выясненных мною сведений.

Развернувшись, я быстро пошел на север, свинцовые пули позвякивали в кармане моих бриджей. Ветер усилился, и у меня саднило щеки от угольной пыли, метавшейся над мостовой. Я ускорил шаг. Чуть позже передо мной возникла Флит-стрит, и я поднял руку, чтобы нанять экипаж.

Вновь местом моего назначения стала церковь Святого Олава, в чьи ворота я вошел спустя полчаса и обнаружил, что на кладбище почти пусто, — скорбящий родич перед чьей-то могилой в дальнем конце, что выходит на Ситинг-лейн, да могильщик, роющий новую могилу при свете фонаря. Человек у могилы стоял спиной ко мне и, похоже, не заметил меня; могильщик тоже: макушка его головы едва виднелась над краем могилы. Его лопата строгала влажный лондонский глинозем и звенела, когда металл ударялся о камень.

Мне нечего было сообщить Алетии. Чуть раньше, заканчивая ужин в «Полумесяце», я дискутировал сам с собой — написать ли ей о том, что в мою лавку дважды забирались непрошеные гости и что потому я покинул «Редкую Книгу», опасаясь за свою жизнь. Но в итоге я решил не делать этого. У Алетии, как и у Биддульфа, хватало диких фантазий: не было нужды добавлять к ним еще одну. Я решил не говорить ей и о том, что снял комнату в «Полумесяце».

Хотя мне было велено заглядывать в тайник каждый вечер, но до сих пор я еще ни разу не получил таким образом весточки от Алетии, поэтому удивился и даже обрадовался, обнаружив там на сей раз листок бумаги. Не желая привлекать внимание плакальщика, внимательно смотревшего на Ситинг-лейн, будто поджидал знакомого, который должен был пройти на кладбище через те ворота, я как можно тише открыл замок шкатулки. Повернув листок к мерцающему свету фонаря могильщика, я начал читать: да, это было то послание, которого я ждал уже несколько дней. Подготовка к моему путешествию, писала Алетия, уже завершена. Запряженная четверкой лошадей карета будет ждать меня у «Трех голубей» на Хай-Холборне завтра утром в семь часов. В конце письма стояло ее имя, написанное с изящным росчерком.

Я закрыл тайник, но не уничтожил записку, а сложил листок по прежним сгибам и сунул его в карман. Но я уже решил, что буду покорно следовать новым указаниям и отправлюсь в путь в упомянутой карете завтра утром. Меня не прельщала мысль выходить из дома в дневное время, но, возможно, Хантингдоншир будет для меня безопаснее, чем Лондон.

Спустя пять минут я вновь вернулся на улицу и быстро пошел по темной дороге, но останавливался ненадолго на каждой развилке или перекрестке, стараясь высмотреть на узких, застроенных домами улицах свободный экипаж. Никто не появился. Ни единой души. Поэтому я продолжал идти пешком по улицам темным и таким пустынным, словно все покинули город, спасаясь от чумы или войны.