После дождика в четверг - Орлов Владимир Викторович (книги полные версии бесплатно без регистрации .txt) 📗
А если бы он был внимательнее, он бы смог увидеть, что Будкова и вправду привели в смятение его слова и не сразу и нелегко начальник поезда успокоился. Были секунды, когда Будков, мусоливший нервно пальцами сигарету, сыпавший табачные крошки на пол, не знал, что говорить ему и как вести себя дальше. «Надо же, – судорожно думал Будков, – все всплыло, докопались, археологи…» Ему вдруг стало жалко себя и обидно, что из-за этой ерунды, из-за его тогдашней неловкости, все в его удачливой пока инженерной судьбе может полететь к черту. «Терехов, конечно, Терехов, – досадовал Будков. – Так я и думал…» Он злился на Терехова, тоже мне благородный рыцарь, позволил себе перчатку бросить: «иду на вы», иди знаешь куда, и злился на Олега, тереховского гонца, уж больно красиво и страстно тот говорил, самому Будкову стало знобко, а если вдруг с такой речью выступит Олег на собрании – пиши пропало, народ у нас чувствительный. Но больше всего Будков злился на самого себя, кто же, как не он, был виноват в этой истории, терпения не хватило… «Авантюрист, авантюрист! – говорил себе Будков. – Зачем спешил?..» А через минуту он снова ругал себя и называл себя авантюристом, потому что в запале начал врать Олегу, пообещал показать ему несуществующие бумаги, и вынужден был открыть сейф и подсунуть Олегу листочки из папки, в которой хранилась документация щебеночного завода, и было чудом, что Олег не рассмеялся ему в лицо. Если б это случилось, если б поднял Олег торжествующие глаза, он готов был воскликнуть: «Ах, извини, я, кажется, перепутал» – и снова бы сунулся в сейф, но что было бы дальше? Олег не поднял глаза, пальцы его дрожали, а веко дергалось, и дрожащие листочки протянул он Будкову, выговорив с трудом: «Понял…» Нервно крутанул Будков ключ, закрывая сейф, торопился, точно с мороза хотел сбежать раздетый, а сам думал: «Плахтин-то волнуется еще больше меня, ему-то что… Это к лучшему, это к лучшему… Все уладим, уладим…» Он понимал, что самое главное сейчас – уладить все, обезвредить невзорвавшуюся мину, да так, чтобы все пришли к соглашению, не было обиженных или недоумевающих, не повис над ним дамоклов меч, да, впрочем, меч ли? Так, заржавевшее шило… И никто не желал бы ткнуть его этим шилом вдруг, совсем ни к чему это сейчас; впрочем, он не боится скандала, что он, ради своей сытой жизни, что ли, старается, все ради одного – чтобы людям было лучше, чтобы вагонные колеса быстрее застучали в тайге. И хотя ругал себя Будков за авантюризм, за бумажки эти липовые, он успокаивался, говорил уже снисходительно и миролюбиво, и в голосе его была обида на сейбинских ребят, не понявших его. «Все уладим… И с Олегом сейчас улажу, и со всеми сейбинскими, и с Тереховым… как-нибудь… А уж с Олегом-то… Что-то он мне сегодня не нравится… Хотя он всегда такой… Начал с запалом, аж в холодный пот меня вогнал, а сейчас во всем соглашается, извиняется… А может, он все врет, прикидывается и вправду понял, что там на листочках, а теперь врет…»
Будков, подумав так, поглядел пристально, в упор на Олега и понял тут же, что не смог на секунду спрятать свое раздражение и что Олег увидел его злые глаза, а это было совсем ни к чему. Он заметил вдруг в глазах Олега испуг, и это Будкова удивило: «Ба-ба-ба. А он ведь трус…»
Он встал, сказал, как бы объясняя мгновенную свою вспышку:
– Да, обидели вы меня…
«Черт возьми, – думал Олег, – а он ведь и вправду обиделся на нас. Еще бы ему не обидеться! Он и разозлился на нас. И на меня, естественно. На меня-то в первую очередь».
Ему стало не по себе, он не мог объяснить, почему вдруг он испугался Будкова и почему неприятной была для него обида Ивана Алексеевича, словно от разговора этого зависело будущее его, Олега, и сейчас будущее это рисовалось ему черным.
– Вы уж не обижайтесь, Иван Алексеевич, на наших ребят… И на меня тоже… Устали мы, а нас завели…
– Кто же это вас завел?
– Да Терехов, – с неохотой и досадой сказал Олег.
– Терехов? – удивился Будков. – Вот не ожидал. Я очень уважаю Терехова. Жалко…
«Терехов, конечно, Терехов, – подумал Будков, – рано или поздно мы должны были сшибиться лбами…»
– Я тоже уважаю Терехова, – кивнул Олег, – он замечательный человек…
– Знаешь, Олег, – значительно сказал Будков, – ты поговори с Тереховым как друг… Серьезно, а? Убеди его, что он зря свару затевает… Ничего хорошего для него не выйдет… Да и для дела… Только нервы друг другу потреплем да людей от занятий отвлечем… Ты понимаешь?..
– Понимаю, – кивнул Олег. – Я попробую его уговорить, только вряд ли он остынет…
– Тем хуже будет для него, – сурово сказал Будков.
Будков ходил по кабинету от двери к сейфу и поворачивался снова к двери, курил, был сердит и не думал скрывать мрачного своего настроения, он обдумывал ходы завтрашних свар с Тереховым, и ему не терпелось, не откладывая, немедля, теперь же показать Терехову свою силу и то, как он прочно стоит на земле, на горбатых саянских сопках, и этому мастеру пламенных речей, сидящему сейчас возле его стола, не мешало бы напомнить, кто такой Будков.
– А ты, Олег, – остановился Будков, – который вроде бы все понимает, вот ты, если вдруг Терехов затеет склоку, проявишь ли здравый смысл или приятельские отношения затянут тебя?..
– Я… если… – растерялся Олег. Потом сумел все-таки сказать весомо: – Я человек самостоятельный.
Будкова уже разжигало столь знакомое ему желание сломить своего собеседника, подчинить его мнение своему, он любил ощущать силу собственного характера, а человек сидел перед ним слабый и трусливый, так казалось Будкову, хотя и в чем-то ему симпатичный.
– Вот и хорошо, что ты самостоятельный, – по-взрослому оценил Будков.
– Есть голова на плечах…
– И какая голова, – сказал Будков.
– Ну какая-никакая… – обиделся Олег.
– А я серьезно…
«Может быть, он и серьезно, – подумал Олег, – но злость-то из него не вышла. Вон какие у него глаза». И хотя Будков ничем не угрожал ему, да и ничем не мог угрожать, никак вовсе не зависела судьба Олега от Будкова, и вот, надо же, от серых, что ли, сердитых глаз Ивана Алексеевича приползли к Олегу страх и ощущение себя маленьким человечком, перед которым грохочет, на которого надвигается исполинская неуклюжая машина, и Будков поглядывает из оконца этой фырчащей машины, из высокого оконца, прикрытого сталинитовым стеклом. «Фу-ты, чертовщина какая. Хоть бы скорее кончился наш разговор, хоть бы выбрался я на свежий воздух…» И чтобы скинуть с себя давящее его чувство, чтобы припугнуть железного своего ровесника, Олег сказал строго:
– Терехов решил действовать не сгоряча, а всерьез.
– Жаль. В конце концов и он пожалеет об этом. И те, кто поддерживают его, пожалеют.
И снова взгляд его обжег Олега.
– Я уж говорил Терехову, что он зря, только делу навредит, – сказал поспешно Олег. Вздохнул: – Но разве он меня дослушает.
– Чистюлей ваш Терехов хочет быть, чистюлей…
– Конечно, я уж объяснял Терехову, что есть вещи вынужденные… И надо соизмерять вред от них и пользу от них… Ведь вот и сам Терехов в горячке боя, у нас там в эти дни настоящий отчаянный бой был, вынужден был ударить сейбинского мужика и по сути дела украсть у него лодку, но без лодки этой мы бы не спасли мост…
– Что, что? – заинтересовался Будков, присел даже. – Ударил мужика?
– Ну да, – сказал Олег. – Веслом по голове, сшиб его… В милиции заявление лежит… Тот чуть сознание не потерял… Но что нам было делать иначе?..
Олег говорил так, как будто оправдывал Терехова и даже гордился его поступком, его жертвенным подвигом, но сам-то он прекрасно понимал смысл своих слов. И по тому, как ожили глаза Будкова, как прищурились они, Олег знал, что сейчас Иван Алексеевич доволен им и его вестями, и он не мог остановиться и все говорил, говорил, сообщал подробности нервных действий Терехова, и ему казалось, что все его слова – правда, так оно и было в злополучный мокрый день, хотя сам он ничего не видел с сейбинского берега и еще вчера с достоинством отчитал Шарапова, принесшего лавочную сплетню. Не удержался Олег и вдруг, хотя Будков и не тянул его за язык, взял да выложил, как в суматохе Терехов велел Чеглинцеву бросить машину под удары бревен, и, может быть, не было в этом нужды, а машина теперь покалечена, естественно, Терехов погорячился…
