Самая нужная книга для чтения в метро. Третья линия (сборник) - Егоров Александр Альбертович

— Ну, значит, это не из-за воздуха, — непринужденно рассмеялась Анна.

Анна подошла к окну. Долли проводила ее взглядом.

— Отсюда красивый вид. Мне всегда нравилось смотреть на море. Ни о чем не думаешь, просто смотришь и слушаешь, как оно шумит. Своего рода медитация, — не оборачиваясь, сказала Анна. — Знаешь, что мне в нем нравится больше всего? Не простор, нет. То, что оно в постоянном движении. Море — полное отрицание покоя. Заметь, колыбель жизни не приемлет стабильности, к которой мы так стремимся. Может быть, мы и правда с другой планеты? Из мира, где начало жизни дал камень… Что у вас со Стивой?

Долли подошла ко второму окну и встала перед ним, скрестив руки на груди:

— Ты и так все знаешь.

— Я знаю его версию. А что скажешь ты?

— Ничего. Не волнуйся, я сама с этим разберусь.

— Думаешь разводиться?

— Нет.

— Это правильно. Догадываюсь, что терпеть такое непросто, но… Для Стивы это несерьезно. Не увлечение, а так… случайный эпизод, о котором он даже не помнит. Ты простишь его?

— Обязательно. Можно сказать, я его уже простила.

— Ну, вот и хорошо. В конце концов, это жизнь, никуда от нее не денешься. — Анна, наконец, посмотрела на Долли и удивилась ее бледности. — Ты себя хорошо чувствуешь?

— Да, а что?

— Да нет, так… Спустимся вниз, выпьем кофе? Я до сих пор не могу согреться после этой лодчонки. Да и в доме холодно. Как в склепе.

— Точно, — отозвалась Долли, глядя на море. — Как в склепе.

В гостиной кто-то разжег камин, и Анна порадовалась запаху дыма и потрескиванию поленьев. В большой комнате сразу стало уютнее. Анна приготовила кофе, подала чашку Долли, сидевшей неподвижно, как статуя, в своем кресле, и, подвинув второе кресло ближе к огню, расположилась так, чтобы видеть невестку.

Вскоре явился Облонский. Свежий, бодрый, с порозовевшими то ли от морского воздуха, то ли от коньяка щеками. Он ввалился в гостиную, шагнул к жене, собираясь по привычке чмокнуть ее в щеку, но, вспомнив обо всем, остановился и вопросительно посмотрел на сестру. Анна нахмурилась и покачала головой. Взгляд Облонского потух.

— Как прогулка, братец? — спросила Анна. — Туман рассеялся?

— Почти. Отличная погода, просто отличная. Наконец-то солнышко показалось, я уж думал, так и будет эта хмарь держаться. Очень уж мрачным было утро. — Он хлебнул из бутылки, и глаза его снова заблестели. — Вам обязательно нужно прогуляться. Свежий воздух — прекрасное средство от меланхолии. Ну, а вы как? Смотрю, камин разожгли.

— Это не мы, — сказала Анна, щурясь на яркий огонь. — Мы спустились, он уже горел. Я думала, это твоя работа.

Облонский взял кочергу и перевернул пылающее полено.

— Бук, — сказал он. — Бук замечательно горит. Долго. Буковые поленья, скажу я вам, это вещь. Будь моя воля, только буком и топил бы. Жаль, дороговато выходит. Но греет отменно. Однако я…

За окнами послышались шаги.

— А это еще кто? — вскинул голову Стива.

Дверь хлопнула, кто-то прогрохотал тяжелыми сапогами по террасе, ненадолго замер перед дверью в гостиную, пыхтя и отдуваясь, и наконец на пороге появилась массивная фигура в штормовке, болотных сапогах и с большим рюкзаком за плечами. В руках гостя были несколько удочек разного размера и сачок. Густая борода почти скрывала его лицо.

Несколько секунд все недоуменно смотрели на мужчину, выглядевшего нелепо в этом снаряжении посреди гостиной. А потом лицо Облонского расплылось в улыбке, он вскочил с кресла и, воскликнув: «Ба! Левин, дружище!», бросился навстречу переминающемуся с ноги на ногу гостю.

Мужчины обнялись.

— Не узнал, представляешь? — вскричал Облонский. — Не узнал! Совсем ты, браток, заматерел! Аня, это же Левин! Помнишь нашего Робинзона?

— Ну-ну, — смущенно пробасил Левин, отстраняясь от друга. — Да будет тебе. Не хватало еще целоваться тут.

Он посмотрел на женщин:

— Здравствуйте, Анна. Здравствуйте, Даша. Очень рад вас видеть.

— Здравствуйте, здравствуйте, Костя, я тоже очень вам рада, — улыбнулась Анна. — Прямо с необитаемого острова к нам?

— Да не, я не с острова, я с деревни, — белозубо улыбнулся Левин.

— Удивительно, — пробормотала Долли.

— Да что же удивительного? — Левин прислонил к стене удочки и сачок, снял рюкзак и доброжелательно посмотрел на Долли. — В деревне сейчас дел-то никаких и нету. Покос разве что, ну так с этим и подождать пару деньков можно. Степа, как тут с рыбалкой?

— Да обожди ты, неугомонный, с рыбалкой! — рассмеялся Облонский. — Не успел войти, а уже… Раздевайся-ка и садись.

Он помог Левину снять штормовку, бросил ее на рюкзак и чуть ли не силой усадил друга в кресло рядом с Анной.

— Выпьешь?

— Да что ты? Помилуй бог, в такую рань. Да и вообще, алкоголь… это вредно.

— Ну! За встречу-то?

— Даже не знаю… Разве что по капельке.

— Коньяк, виски, джин, ром, текила?

— Мне бы водочки…

Пока Облонский звенел бутылками у барной стойки, Левин рассматривал гостиную и, смущенно посмеиваясь, поглядывал на женщин. Начать разговор сам он не решался.

— Как я вам рада, Костя, — пришла ему на помощь Анна. — У нас тут нечто непонятное происходит. Может быть, вы ясность внесете. Только умоляю, снимите сапоги. А то я чувствую себя как на сейнере.

— Да-да, простите, ради бога, — покраснел Левин и, отойдя в угол, стянул сапоги, оставшись в толстых мохнатых носках из собачьей шерсти.

— Ну вот, — весело сказала Анна, когда Левин вернулся в кресло, — совсем другое дело. Эти носки вам очень идут… Стива, mon ami, налей мне немножко мартини, если есть. Хочу выпить с вами. Долли, может, присоединишься? Нет? Зря, тебе не помешало бы… Ну, Левин, рассказывайте нам деревенские новости. Покосы, надои, страда и прочие сельские вкусности. Почем нынче овес?

— Овес? — Левин озадаченно посмотрел на Анну, но спустя мгновение его взгляд прояснился: — Ах, это шутка?

— Да, Костик, шутка. Всего лишь шутка.

— Смешная, — неуверенно сказал Левин.

— Да не очень. — Анна махнула рукой. — Шутки мне не удаются. Так что простите.

— Ну что вы, что вы… Совершенно не за что. Это я неважно понимаю юмор.

Облонский вернулся к камину, неся на подносе графин с водкой, налитую до краев рюмку, аккуратно нарезанный соленый огурец и бокал мартини для сестры. Поставив поднос на причудливо инкрустированную столешницу, он уселся в свое кресло и отсалютовал другу полупустой бутылкой коньяка:

— За встречу.

— За встречу.

— С приездом, Костя.

Они выпили. Левин, кряхтя, взял кусочек огурца, шумно занюхал и осторожно положил обратно.

— Скажи на милость, какими судьбами ты тут? — Облонский откинулся на спинку кресла. Голос его звучал беззаботно, но взгляд был цепким и тревожным.

Левин пожал плечами и растерянно посмотрел на присутствующих.

— Признаться… Не помню. Мне казалось, ты пригласил. Но когда и по какому поводу… Забылось как-то. Будто крепко заспал это дело. А я что, не вовремя?

Облонский не ответил. В комнате вдруг стало очень тихо. Так тихо, что все услышали, как шипит смола на горящих поленьях.

— Значит, ты тоже… — медленно сказал Облонский.

— Что значит тоже?

— У нас с Долли такая же история.

Он взглянул на жену, словно ища поддержки, но та была погружена в свои мысли, и Облонский понял, что волнуют ее вовсе не те вопросы, что его.

— Чудно, — хехекнул Левин. — А вы, Анна?

— Я помню только лодку, — ответила она. — Всплески воды, постукивание весел в уключинах, туман и скрытая за ним фигура лодочника. Даже не фигура, а просто смутная тень, сгусток тумана… Вот и все. Тем не менее у меня стойкое ощущение, что я там, где должна быть. Вот как раз это меня по-настоящему и удивляет. А вы, Костя, как добрались?

— Да все то же. Только без лодочника. Я сам люблю грести. Хорошая разминка. И для тела полезно, и для души. Успокаиваешься, когда долго гребешь. Или вот, к примеру, косить… — Левин оживился. — Косить я тоже очень люблю. Целый день на покосе повпахиваешь, так к вечеру другим человеком себя чувствуешь. Будто заново на свет народился. Руки гудят, ноги гудят, поясницу ломит, а ты все равно счастлив. На душе легко, свободно… Еще копать очень люблю. Правда, меньше, чем косить, — пачкаешься сильно. Но зато запах земли. Я ведь, знаете, сколько за свою жизнь накопал? Ого-го! Бывало до кровавых мозолей все копаешь-копаешь, копаешь-копаешь… И радостно так, светло. А еще можно пилить…