День второй - Токарева Виктория Самойловна (читаем книги txt) 📗
Анна зарыдала с дополнительным вдохновением, так как деньги, да ещё в пакете, унижали её представление о первой любви.
— Дура, — спокойно сказала Лия. — А на что ты собираешься ребёнка воспитывать?
Анна на секунду прервала свой плач, глядела на Лию, хлопая слипшимися мокрыми ресницами. Она как-то не думала о ребёнке. Она думала только о любви. А ребёнок, плавающий в её недрах, как бы не имел к ней никакого отношения.
Кончилось все тем, что Лия вывезла Анну обратно в Ташкент, но уже больше вопросов не задавала, иначе пришлось бы ехать в украинское село Рутченково, где жили её строгие старорежимные родители. Прощаясь с Анной, Лия предупредила, что дети от смешанных браков бывают особенно красивыми и талантливыми и что если Анне этот ребёнок покажется лишним, то пусть она его отдаст ей. Анна пообещала. Плакать она перестала, и её настроение заметно улучшилось. На смену хаосу пришла определённость. А это всегда дисциплинирует.
Лия явилась в аэропорт в половине восьмого. Самолёт её, естественно, не ждал. Рейс был итальянский. Итальянцы — капиталисты. А капиталисты, как известно, народ несентиментальный. И осталась за морями Италия, и могила Дузе в местечке Азоло, между горными вершинами Монтелло и Монте-Грания.
Зато в местечке Рутченково родился мальчик с белыми волосами и чёрными глазками, и назвали его Денис. Денис действительно получился очень красивый, насчёт талантов — пока не ясно. Лишним он не показался. Анна теперь плачет от счастья.
— Бог с ней, с Италией, — утешила я. — Говорят, итальянцы не могут, бедные, построить метро. Потому что как копнут, так культурный слой.
— Знаешь, что я недавно поняла? — спросила Лия. — То, что до меня тоже жили люди и очень много наработали.
— А ты думала, что до тебя никто не жил?
— Да нет… Я поняла, что я — эстафета от тех, кто «до», к тем, кто «после». А что я им передам?
— Диану.
Лия вздохнула. У неё был дом на земле, муж Саша, сад, плов, но не было социальной реализации. И она отдала бы все, включая Карая, только бы повторить судьбу Дузе.
Но Дузе — это все-таки прошлое. Его потеснила реальность. А реальность Лии состояла в том, что она разодралась со своим партнёром в театре. И получился скандал. И именно от этого, а не от чего-то другого, у неё паршиво на душе.
Предыстория этой драмы такова.
Почти все роли в театре играла Прима, но с приходом Лии половина главных ролей отошла, естественно, к ней. (Для меня, во всяком случае, естественно.) Приму это раздражало, она готова была убить Лию, но за это у нас дают большой срок, а менять свою жизнь на тюремное заключение Прима не хотела. (Это мне понятно.) Однако смириться с соперницей она не могла и выбрала более легальный способ — выживание.
Муж Примы был партнёром Лии во многих спектаклях. Его амплуа — герой-любовник. И когда Лия по ходу действия в порыве вдохновения произносила свой монолог, герой склонялся к ней и спокойно, деловито произносил матерные слова с тем расчётом, чтобы их не слышала публика. Этот непредвиденный текст, состоящий всего из трех или даже менее слов, производил на Лию такое же впечатление, будто её сталкивали в речку в октябре месяце. Она сбивалась, выходила из образа и потом никак не могла собраться, что и требовалось Приме.
— А ты бы пожаловалась! — возмутилась я.
— Буду я жаловаться! Что я, ябеда?
Лия решила обойтись собственными силами. В один из таких дивертисментов Лия дождалась момента, когда они выйдут за кулисы, и дала ему пощёчину, но не театральную, а вполне бытовую, так что на щеке героя обозначились пять пальцев и щека поменяла форму и цвет. Муж Примы вошёл в то же самое состояние, которое овладело Караем при виде кошки. Но он был не на цепи, поэтому достал до Лии. Лия не ожидала, что он даст сдачи, она была о нем все же лучшего мнения, поэтому не устояла на ногах.
Кончилось тем, что её отвезли в больницу с сотрясением мозга.
Лия ждала, что Прима с мужем придут к ней в больницу. Она посмотрит им в глаза, и им станет стыдно. Но Прима и её муж не приходили. По утрам они репетировали, а вечерами играли в спектаклях. Лия ничего не могла понять своими сотрясёнными мозгами и только недоумевала, пожимая то одним плечом, то другим, то двумя сразу. Тогда в дело вмешался Саша. Он тоже не стал жаловаться. Он просто пришёл на спектакль, в котором муж играл д'Артаньяна, а Прима — Констанцию Бонасье. Саша не сел, как все зрители, на своё место, а встал в проходе возле двери и, чуть склонив голову, пристально, не отрываясь, смотрел на д'Артаньяна. Тот сбивался, выходил из образа, нервничал, как будто ему на ухо говорили матерные слова, еле-еле довёл, вернее, дотащил свою роль до конца. Простодушный зал начал благодарно аплодировать. Саша поднялся на сцену, простёр руку, призывая к молчанию. И когда обескураженный зал затих, Саша раздельно произнёс:
— Этот актёр, которому вы все хлопаете, три дня назад ударил женщину, и она сейчас лежит в больнице с сотрясением мозга.
Настала пауза. Потом раздался свист, улюлюканье. Самаркандцы — народ наивный и темпераментный, как сицилийцы, и в зале разразился скандал, вполне итальянский.
Д'Артаньян больше не решался выйти на сцену, боялся, что в него чем-нибудь кинут.
Скандал, как пожар, перекинулся на город. Узнали все обыватели и все начальство. И вот тогда Прима со своим мужем, с цветами, фруктами и виноватыми лицами явилась к Лие в больницу. Прима плакала и просила понять. Муж не плакал, сдержанно сглатывал скупые мужские слезы. И Лия чувствовала себя почти мучительницей, так как являлась причиной этих слез. Теперь от неё зависело: останутся они в театре и вообще в городе или побредут, как калики перехожие, перекинув за спину котомочку и взяв за руки двух маленьких детей.
Лия выписалась из больницы. Вызвала меня из Москвы. И вот мы решаем вопрос вопросов. Я замечаю, что Лия бледна, с обширными синяками под глазами. Нравственные и физические мучения соединились воедино.
— Что делать? — спросила Лия, проникая в меня глазами.
— Ничего не делать. Твоё великодушие достанет их больше, чем твоя злобность.
— Их ничего не достанет. Знаешь, что такое бессовестные люди? Это люди, у которых нет совести. Вот у них её и нет.
