Цветы для Чирика - Прашкевич Геннадий Мартович (читаемые книги читать TXT) 📗
– А если я не согласен?
– Если ты не согласен, – задумчиво и страшновато объяснил Зимин, – тогда, значит, эти цветы лягут не на могилки твоих жертв и окажутся не в местном мусоропроводе, а будут лежать у тебя на лице. Сам ты будешь лежать на этом диване, на котором сейчас сидишь, а влажные цветы, вынутые из вазы, будут лежать у тебя на выпученных глазах. Так что не строй иллюзий. И учти, что тебя не сразу убьют. Ты людей всегда убивал с особой жестокостью. Вот и тебя не сразу убьют. Сперва тебя сильно покалечат. Ну, ты сам знаешь как. Поколют, порежут, поломают, поприжигают, помучают. А потом бросят на диван и выпученные глаза прикроют влажными цветами. А рядом будут валяться всякие интересные вещички и документы, и все твои тайнички будут приоткрыты. Даже если ты вдруг выживешь и пойдешь в тюрьму, то только калекой. Круглым калекой. Мы тебя так отделаем, что ты и на том свете будешь кататься в инвалидной коляске. А может… – задумался Зимин. – Может…
– Что может? – впервые открыто испугался Чирик.
– Да нет, ладно… – пришел к своему выводу Зимин. – Сперва тебя все-таки искалечат… С особой жестокостью… Хотя, конечно, даже в этом случае тебе не стоит надеяться на чье-то сочувствие… Ты ведь, гражданин Чирик, не надеешься на чье-то сочувствие?..
– Не надеюсь, – мрачно ответил Чирик.
– Вот и хорошо. Если так, начнем работать.
– Прямо сейчас?
– А почему нет? Именно сейчас. Утром работается лучше всего, – удовлетворенно пояснил Зимин.
Он чувствовал, он очень сильно чувствовал дыхание близкой удачи. Бесконечный месячный марафон, казалось, не оставивший ему никаких сил, заканчивался. Зимин боялся каким-то лишним словом или неаккуратным движением спугнуть удачу. Полуотвернувшись от хозяина квартиры, но ни на секунду не теряя его из виду, он неторопливо вынул из кармана радиотелефон.
– Готовы? – бросил он в трубку:
И выслушав ответ, коротко приказал:
– Оператора с видеокамерой ко мне.
И, взглянув на мрачного Чирика, добавил в трубку:
– Позавтракаем прямо здесь. Хозяин не жадный. И не беден… Не спорь, не беден, не беден…
Неторопливо закрыв трубку радиотелефона, Зимин так же неторопливо спрятал ее в карман.
Потом ухмыльнулся:
– Сварите-ка нам, гражданин Чирик, полную джезву кофе. Минимум на трех голодных мужиков. Я ведь и вас имею в виду, проголодались, наверное? А заодно потрясите хорошенько свой холодильник. Пусть из холодильника вывалится все самое вкусное, что вы в нем прячете. Мы ведь, можно сказать, будущее ваше спасаем, приводим его к универсуму… А?.. Так что, не стоит скупиться, правда?.. А будут телефонные звонки, – предупредил Зимин, – ни на какие звонки отвечать не надо. Совсем не отвечать. Ни-ни! Нет вас дома, гражданин Чирик. Вы ведь собирались куда-то?
Чирик хмуро кивнул.
– Ну вот видите! Собирались. А раз собирались, значит, ушли, вы человек решительный. Так что, начнем, – ухмыльнулся Зимин. – Раньше сядешь, раньше выйдешь. Шучу, шучу. Но чем скорей мы с вами закончим, тем больше времени останется. Или я ошибаюсь?..
Глава III
Большая пруха
Паскуды, паскуды и паскуды.
Паскуда на паскуде. Город паскуд.
Прямо с утра бомж Груня подрался возле железнодорожного вокзала с давним своим собутыльником Колькой-Недопыркой. Через полчаса устроил свару возле киоска «Альтернативные напитки». К обеду внаглую попытался прорваться на заветную территорию Большой городской свалки, за что был жестоко бит. При этом у Груни отобрали последний червонец, который он хранил в кармане затасканной телогрейки как бы на черный день.
Груня, конечно, не верил, что такой черный день когда-нибудь наступит. Груня, собственно, уже вечером собирался пустить припрятанный в кармане червонец на какое-нибудь хорошее дело, но не успел. Помоечный придурок известный лупень-козел с красивым прозвищем Олигофрен и эти его бесформенные сволочные подружки заловили Груню недалеко от входа на Большую городскую свалку. А точнее, уже на территории. Олигофрен и его паскудные сволочные подружки были как бы самым передовым отрядом некоей суровой гвардии, еще при ужасной горбачевской засухе выдвинувшимся из города и занявшим все высотки и таинственные дымные перевалы Большой городской свалки.
Конечно, Груня понимал, что если даже он и прорвется на территорию Большой городской свалки, ничего хорошего из этого не выйдет. Чужих на свалке всегда били. Чужих на свалке всегда бьют. И, надо думать (а Груня даже и не думал об этом, а просто знал) всегда будут бить.
При всех режимах.
В конце концов, Большая свалка это не лабиринт грязных городских мусорных баков, в которых может копаться кто угодно, не опасаясь того, что его могут в любой момент накрыть и напинать. Большая городская свалка это великий плодородный край, бескрайний, мало кем изученный, загадочный, вольный, никем не нанесенный на карты, часто и густо заволоченный то немножко вонючим, а то немножко едким дымком. Большая городская свалка это великая сытная, практически вечная неисчерпаемая кормушка, пусть и контролируемая всякими придурками лупнями, вроде Олигофрена. Наконец, это истинный райский мичуринский сад, в котором можно жить даже суровой зимой, нисколько не беспокоясь о завтрашнем дне. Конечно, этот вечный и величественный сад несколько вонюч, гниловат, снизу он немножко подопрел, зато он всегда распахнут перед тобой во все стороны – истинный сытный и теплый райский сад, таинственно фосфоресцирующий во тьме летних ночей.
Но, конечно, чужим на Большой городской свалке делать нечего.
На Большую городскую свалку просто так не приходят. На Большую городскую свалку могут только привести. А явиться самому… Просто так… Без словечка, нашептанного кому-то на ухо…
Чтобы решиться на такое, надо иметь совсем уж наглый характер.
Такой, как у бомжа Груни.
– Мы тебя уже били, – безрадостно узнал Груню Олигофрен.
И нехорошо сплюнул:
– В прошлом месяце.
И безрадостно спросил:
– Зачем ходишь?
Груня пожал плечами.
Он сам не знал, зачем он ходит.
Ну, ходит и ходит. Кому какое дело? Он не только сюда, на свалку, он вообще ходит. Вот ходит пока ходится. Может, привычка.
– Ты чё? Ты чё? – сразу заволновался и побагровел Олигофрен, любивший вникать в сложные проблемы, за что и получил такое красивое прозвище. – Трудно тебе изменить привычку?
Олигофрен как бы не понял Груню, он даже как бы изумился высказанному вслух предположению Груни. На самом деле побагровевший от непонимания Олигофрен просто-напросто красовался перед своими сволочными паскудными бяки-козлики бесформенными подружками:
– Ты чё, падла? – нехорошо красовался он. – Тут Родине изменяют каждый день, а ты привычку не можешь!
За сутулой спиной явно не выспавшегося, злого, зато всегда сытого Олигофрена сладко и маняще курились легким нежным дымком необозримые и таинственные пространства Большой городской свалки. Тревожно, почти по-спартански орало воронье, паскудно суетились другие непонятные птицы. По злым глазам Олигофрена, посверкивающим, как новогодние елочные игрушки, и по жадным мутным глазам его похихикивающих паскуд-подружек Груне сразу стало понятно, что этим нелюдям есть что терять и что они вовсе не собираются терять то, что могут потерять.
Короче, бомж Груня сразу понял, что лупень Олигофрен и его паскудные подружки и в этот раз встанут перед ним, как неизвестные герои перед прорвавшимся к городу фашистским танком.
Такие вот буки-козлики.
Обидно. Даже не обменялись новостями.
Груня любил обмениваться новостями.
По утрам, встречая своих оборванных приятелей, с которыми он выпивал то на железнодорожном вокзале, то в Первомайском сквере, то просто на набережной у Коммунального моста или в саду имени Кирова, Груня с интересом обменивался всякими мелкими и крупными городскими новостями.
