Цветы для Чирика - Прашкевич Геннадий Мартович (читаемые книги читать TXT) 📗
Город большой.
Паскудный.
Новостей много.
Например, в пельменной на Красном проспекте кто-то неизвестный отобрал у посетительницы двести тысяч рублей, оставшись при этом действительно полностью неизвестным.
Хорошая работа, одобрительно обменивался новостью Груня. Сам бы он, несмотря на врожденную наглость, никогда не посмел бы напасть на посетительницу пельменной.
Струсил бы.
А два родных брата, с одобрением узнавал Груня, старые бомжи Соскины, ступив на жиганскую тропу, самолично зверски избили пожилого сторожа крутого магазина «Искра». Ничего братанам Соскиным в магазине не обломилось, но пожилого сторожа они избили.
И поделом.
Паскуда-сторож Искры», говорят, не покупался даже на бутылку.
Груня крепко осуждал непреклонное презрение сторожа «Искры», испытываемое им к бомжам, но сам, пожалуй, не смог бы его избить. Тем более, зверски и самолично.
А знаменитый ларек на улице Добролюбова, наконец, сожгли.
Недели три ходили к ларьку бомжи Ивановы, которые не братья, а просто однофамильцы (так о них говорят) и упрямо выпрашивали у хозяина немножко водки. Или немножко денег. Или немножко жратвы. Хозяин-паскуда ничего не давал. Вот Ивановы, которые не братья, и сожгли, наконец, знаменитый, никому до того не сдававшийся ларек.
Впрочем, так и не сдавшийся.
И сжечь ларек Груня не смог бы.
Побоялся бы.
Но отдавал должное Ивановым, не братьям. Одобрял братанов. Тоже хорошая работа.
А Лешка Истец, по слухам, окончательно перестал верить в реформы, которые в скором времени должны были принести городу и стране полное и окончательное решение всех проблем и такое же полное и окончательное благополучие, и с расстройства вырезал на улице Есенина семью из трех человек – искал деньги и драгоценности. Понятно, что не для того, чтобы купить малиновый пиджак и в таком виде, да еще с массивной золотой цепью на груди и с карманами, набитыми крупными купюрами, гулять в толпе перед оперным театром. «Для вас, козлов, подземный переход построили!.». Нет, конечно… Просто, говорят, было у Лешки Истца видение. Несколько ночей подряд, говорят, приходили к Истцу во снах суровые апостолы в белых одеяниях и злыми неутомимыми голосами утверждали, что херово, мол, ты живешь, Лешка, и херово, мол, кончишь!
Оно, может, и так.
Но возьми Лешка Истец драгоценности и деньги, про себя думал Груня, услышав интересную новость, этому Лешке Истцу цены бы не было. Удачливых везде любят. Это только так говорят, что удачливых, мол, не любят, что удачливым, мол, только завидуют.
Любят!
И еще как.
Удачливого человека, например, могут без всяких споров принять даже на Большой городской свалке.
Груня любил новости.
Как встретил кореша, так пошло-поехало.
«Слышь… Дядя Серега утонул… Ну какой?.. Не помнишь, что ль?.. Беззубый… В Инюшке утонул… Долго ли…?»
«Да как утонул? Он плавать не умеет».
«А ты знаешь?»
«Нет».
«Ну, вот и утонул… Не спорь, утонул…».
И после горестного размышления:
«А Сонька Фролова, та наоборот… Ну, фиксатая Сонька… Она совсем наоборот…».
«Это как? Выплыла?»
«Сгорела, чудак… Сгорела, мудило…».
«Сгорела?»
«А ты думал!.. Не как-нибудь!.. У себя в подвале и сгорела… На Советской… Ты пожри столько отравы… Знаешь дом под часами?.. Ты тоже, Груня, пьешь всякое… Однажды тоже сгоришь…».
Сгорать бомж Груня не хотел.
Бомж Груня пил осторожно.
В особо подозрительных случаях Груня первый глоток доверял сделать особо близким корешам.
Как бы из уважения.
Его и уважали за это. «Груня не пожалеет!»
И еще бомж Груня крепко верил в то, что, несмотря на все капризы судьбы, будет, будет, однажды ему выпадет настоящая пруха. Он много лет верил в это. Если бы он даже умер внезапно, то все равно умер бы с этим сладостным чувством, что будет, будет, обязательно будет впереди пруха!
И все такое прочее.
Отсюда, наверное, и наглое упрямство Груни, уже не первый раз пытающегося прорваться на территорию Большой городской свалки.
Оно, конечно, мусорные баки тоже кое-что значат.
Не без этого.
Однажды, года три назад, Груня сам, копаясь в жестяном мусорном баке на Серебренниковской, почти впритык с бывшим вытрезвителем, нашел в отбросах серебряную чайную ложку. А бомж Лишний из Мочища тоже однажды нашел в мусорном баке по улице Орджоникидзе женские золотые часы. Понятно, что Лишний продал часы за совсем небольшую цену, но все равно для него это были большие деньги и Лишний сразу стал известным человеком в городе. Его стали часто бить по делу и не по делу, а при встречах выворачивали у Лишнего все карманы: вдруг Лишний что еще отыскал?
На всякий случай Лишний так и ходил – с вывернутыми карманами.
Удачливых любят.
Но по сравнению с Большой городской свалкой любой даже самый богатый муниципальный мусорный бак – это так, ерунда, это чухня, это плешь собачья, это я прямо не знаю что, хоть ты доверху накидай в него золотых часов и серебряных ложек.
И все такое прочее.
Даже если люди врут, даже если ни одному человеческому слову на этом свете нельзя верить, все равно по-настоящему пустых слухов не существует. А бомж Груня собственными ушами не раз слышал, что стоит только прорваться на Большую городскую свалку, затеряться в ее сизых дымках, пройтись буквально по первым ее пахучим квадратным метрам, как под ногами весело зашуршат почти нераспочатые блоки почти нежеваной иностранной жвачки, различные почти неношеные детские вещи от кутюр, тоненько, но выразительно зазвенят под ногами невыстреленные патроны от пистолетов и автоматов, за которые, кстати, на барахолке можно получить очень неплохие деньги, а при неудачном стечении обстоятельств и неплохой срок, Опять же, весело зашуршат под ногами пусть немножко отсыревшие, но зато почти нераспочатые пачки слабеньких болгарских сигарет «Родопи» и крепких французских сигарет «Житан».
И все такое прочее.
Да что там пачки «Родопи»!
Говорят, что на Большой городской свалке чуть ли не в любом отвале можно при случае наткнуться чуть ли не на пачку червонцев новыми. Не зря там, на свалке, в нежном голубом дыму постоянно пасутся не какие-то призраки бяки-козлики, а настоящие сутуловатые сытые бомжи-паскуды в богатых почти неношеных дешевых джинсовых куртках.
В конце концов, жизнь есть жизнь.
Если сам ничего не нашел, думал Груня, если сам ни на что такое хорошее не наткнулся, это еще не проигрыш. Если уж ты попал на свалку, скрылся в ее таинственных дымках, смело бери в руку железо, нападай на первого встречного и смело снимай с него джинсовую куртку. Известное дело, закон джунглей. Кто успел, тот не опоздал.
Сам Груня, конечно, не смог бы напасть на первого попавшего, но на Большую городскую свалку его постоянно тянуло. Время от времени Груня набирался смелости, повторял свои наглые попытки, но почти всегда натыкался на паскуду Олигофрена.
Так и сейчас.
Чуть ли не у самого входа на свалку, еще почти при дороге, но уже, конечно, на территории свалки, Груня в упор наткнулся на известного лупня с красивым прозвищем Олигофрен. Вместе с Олигофреном по прихотливо изрезанному краю свалки, как по морскому берегу, разгуливала пара раскоряченных, кривоногих, крепко пропотевших и крепко просаленных подружек Олигофрена. Вот Олигофрен, не задумываясь, и дал Груне по морде, а его пропотевшие паскуды-подружки отобрали у Груни последний червонец.
Поначалу, разгорячась, они даже хотели забрать Грунину телогрейку.
К счастью, за день до похода к Большой городской свалке Груня в некотором подпитии маленько неудачно упал с мостика в узкую официально безымянную, но называемую в народе Говнянкой речку, отчего старая телогрейка со свалявшейся в полах ватой, обсохнув, приобрела не особенно привлекательный цвет. И немножко запах остался.
«Она тебе не будет личить», – сказала одна из мерзких пропотевших паскуд-подружек Олигофрена, как бы на глазок прикинув, как будет сидеть телогрейка Груни на бесформенном теле ее подруги.
