Я — не Я - Слаповский Алексей Иванович (книги без сокращений TXT) 📗
Так, думая о постороннем, Неделин досматривает комедию до конца. Пришёл старший сын Виктор, который заканчивает школу в этом году, и с ним давно уже надо бы побеседовать по родительскому долгу. Неделин подходит к Виктору, заводит разговор о планах, Виктор отвечает туманно и нехотя, чему-то усмехаясь; над отцом, что ли, смеётся? — за что? Запальцев уверял, что у них были прекрасные отношения — на какой почве, спрашивается? Ты не хочешь всерьёз подумать о своём будущем, говорит Неделин, а пора, давно уже пора — и сам с отвращением слушает свой голос, комкает воспитательную беседу, машет неопределённо рукой: живи, мол, как знаешь.
Опять садится перед телевизором, смотрит не видя и слушает не слушая, душно на душе. Голос Серёжи, Сергей Сергеича, шестиклассника, который кажется спасением: «Пап, не поможешь задачку тут…». Неделин спешит к Сергей Сергеичу, подсаживается, треплет за вихры: «Эх, недоумок!» — начинает объяснять — вдруг запутывается, начинает сначала и кое-как, с пятого на десятое постигает суть задачки, а затем, уже сердито, разъясняет сыну, швыряя ему тетрадку: «Головой работать надо, дебил!». Через минуту уже стыдно, хочется подсети к сыну: извини, брат, я просто не в настроении сегодня, — но что-то мешает. Не гордость родительская, а понимание, что это будет ненатурально, и Сергей Сергеич почувствует, отдалится ещё больше. С Запальцевым они за город выезжали на машине, собирали грибы, но это, между прочим, смертельное занятие, в газете вон пишут, что сейчас отравляются даже съедобными грибами: отравлена почва, отравлены подземные воды, всё отравлено, сидите дома, детки, так оно спокойнее. Все сидите дома и не ахайте, что плохо, — будет хуже! С другой стороны, сейчас бы груздя солёного под холодную водочку. Замечательно! Сидишь так у костра, рядом ружьё валяется, в этом самом, как его…
Лен, как сумка охотничья называется?
Какая сумка? Патронташ?
Какой патронташ, ну куда складывают там дичь и всё такое?
Не знаю.
Тебе просто подумать неохота. Филолог называется!
Чего ты злишься? И зачем тебе это нужно?
Отвяжись!
Кто привязывается?
Как же она называется, вот пропасть-то! Рюкзак, сидор, бурдюк, чемодан, совсем чепуха, какое-то сложное слово, труднопроизносимое… Как же… Как же… У Неделина даже голова начинает болеть, ходит нервно по комнате; нет, это нестерпимо, хватает куртку.
Куда?
Позвонить надо.
Бежит на улицу к автомату (свой телефон, установленный Запальцевым, вот уже полгода не работает, говорят, где-то кабель порвался. Сволочи. Запальцев небось показал бы им кабель. Плевать, он и не особенно нужен, телефон). Набирает номер сослуживца Хахарьева, охотника, спрашивает нетерпеливо, тот удивляется: зачем. Кроссворд решаю. А-а-а. Энциклопедию надо иметь. Ягдташ, вот как!
Ягдташ, ффу, отлегло. Ягдташ. Ягдташ.
Возвращается домой.
Позвонил?
— Да.
А зачем ему был нужен этот «ягдташ»?
…Слава Богу, кончается вечер, скоро спать. Перед сном давний и обязательный ритуал — почитать что-нибудь. Елена шуршит газетой — как она может? — и даже пытается с ним обсудить чьи-то статьи, в которых особенно чётко изложена суть настоящего момента; извини, я сам читаю, — да, приходится тоже взять книгу, чтобы избавиться от разговоров. Современных авторов Неделин не переваривает, поскольку окружающая жизнь ему и въяве остобрыдла, у него на неё умственная аллергия, если хотите. Лучше-ка взять старую уютную классику, где мало что царапает, где всё знакомо, читано-перечитано. Но, странное дело, и классика раздражает. Вот Гоголь с его маленькими несчастными людьми. Всё враньё, они беспредельно счастливы. Башмачкин с наслаждением бумаги переписывает. Что, нет? Дальше. Ноздрёв враньём счастлив, Манилов мечтательностью, Плюшкин скупостью, Собакевич кушаньем, Чичиков просто-напросто сам собой счастлив. Кто сказал, что Гоголь сатирик? Кого он бичевал и клеймил, опомнитесь! Он зверски завидует своим героям, и пусть не врут учителя литературы, нет никакого второго смысла у названия «Мёртвые души», имеются в виду умершие крестьяне, а герои — души живые, самоудовлетворённые. Может, поделиться этими мыслями с Виктором, пусть порадуется за отца, умеющего извлечь из заезженного — парадокс. Но Виктор сейчас нацепил наушники и перед сном слушает каких-то там своих кумиров. Рок-певца Неделина, однофамильца — чем он горд, — звезда которого ярко вспыхнула и тут же закатилась. Иногда так и подмывает сказать ему: это ведь я, милый ты мой, я, которого ты считаешь уже замшелым стариком, это я, вот так-то! Но — нельзя. Знает только Елена. Ей нельзя было не рассказать ведь надо было объяснить исчезновение машины, катера, дачи и всего прочего. А Запальцев, между прочим, уже открыто разъезжает по городу, никого не боясь, Неделин несколько раз видел его, хотя на улицу выходит очень редко, видел два раза из окна автобуса и один раз, когда ходил в магазин, Запальцев помахал ему рукой и даже остановился у тротуара, но Неделин отвернулся и быстро пошёл прочь.
Знает только Елена. Когда Неделин всё ей рассказал, она назвала его психом, смеялась, очень долго смеялась, зашлась смехом, и Неделин не сразу понял, что смех этот — истерический, болезненный, стал отпаивать её водой, Лена стучала зубами, прикусывая чашку, лицо стало бледным. А сказала всего-навсего, когда успокоилась:
Ну так, значит, так… И больше ничего.
Она держит газету, он книгу, над ними двухламповый супружеский ночник — полоса света в её сторону, полоса света в его сторону. Сейчас кто-то спросит:
Будешь ещё читать? Ответ:
Да, немного.
А я спать, устал (устала).
Ладно. (Это вместо — «спокойной ночи».)
Так всегда: кто-то ещё читает, а кто-то засыпает. Сегодня она засыпает раньше, завтра он. Сегодня гаснет полоса света в её сторону, завтра — полоса света в его сторону. Поочерёдно. Ни разу вместе. Ни разу вместе не остались в темноте. Неделин её понимает. Ей трудно привыкнуть, трудно осознать, трудно настроиться. А он поначалу, в первые вечера, брал её за руку или, как бывало, хотел подуть в ушко, перебрать пальцами завиток волос на виске, но она убирала руку, отворачивалась: «Не сейчас, Серёжа…».
