Пирамида, т.1 - Леонов Леонид Максимович (книги онлайн полные версии TXT) 📗
Глава XXIII
«А ведь знаешь, Матвейка, хорошо, хорошо на свете жить...» – неожиданно открыл он сам себе, но подразумевалось условие – если поминутно о каждой мелочи не обмирать. Наугад шел, заглядывая в попутные дворы, где юные энтузиасты природы, по примеру старших с их кровопролитными войнами, увлеченно занимались подсадкой деревьев взамен ими же загубленных в минувшем году; также потолкался у рынка, но как ни хотелось заглянуть на задворки русской жизни, откуда сразу же все видать, внутрь зайти не посмел из-за постылого горба своего. И вдруг оказался прямо перед воротами детского парка. Видно было сквозь ограду, в просвете меж деревьями, наспех воздвигнутые карликовые сооружения причудливой архитектуры: к совсем близкому теперь первомайскому празднику здесь открывался прижившийся в те годы и у нас мир сказок. И уже заманчивая, как бы со свежевымытого небосвода, пробная музыка реяла над головой. Уверясь, что входных билетов не спрашивали, равно как документов на право жительства, о.Матвей заодно с прочими переступил запретительную, да еще упавшую с одного конца жердинку. Целей не было, кроме познавательной – насчет устройства нынешнего детского рая, но оказалось, слава Богу, что ребяток ничего такое не коснулося. Пока сверхурочные плотники завершали затейливый объект кащеевы хоромы, маляры по соседству наводили колер замшелой ветхости на образцово-показательную ведьмину избушку с чародейно-полетным инвентарем вокруг. И в том, прежде всего, сказывалось волшебство места, что люди там сразу утрачивали житейские различия, а плутоватая улыбка, как всегда – при созерцании свежепокрашенного чуда с изнанки, придавала им такое внешнее сходство, что косвенно в памяти Матвеевой возникло видение пасхально озаренных цыплят, отделенных от нынешнего дня горными хребтами событий. Большинство гуляющих составляли родители, и оттого, что заправдашняя сказка тут пока не началась, ребят тянуло в соседний сектор парка, где уже кружилось, бренчало, содрогалось звонкое веселое кольцо. То была старинная русская карусель, заблаговременно пущенная скорей в обкатку, нежели для выполнения порайонно-финансового плана.
Милой святой неправдой веяло от почтенной увеселительной игрушки на скрипучих кривых стойках и болтах грубой кузнечной работы, от несбыточного нищего роскошества из потрескавшихся зеркал, цветной фольги и стеклярусных фестонов по верхнему ярусу. И немудрено, что сбившиеся в кучки дети, мальчишки и их временные приятельницы, драчуны и тихие, длинные и покороче – вместо того, чтобы обруч гонять по обсохшим дорожкам или совершать сообразные возрасту набеги, завороженно взирали на пролетавшее мимо звенящее кольцо. Запряженная в царскую коляску, неслась во весь опор огневой масти тройка, и, несмотря, что задумчивые, не отставала от них пара слонов, свежепокрашенных в масть морской волны, а уже за ними, распластавшись – под седла для самых маленьких, крался расписной конопатый лев, и наконец, Боже, следом промчалось мимо о.Матвея то самое, навек пленившее его воображение, помесь чего-то с чем-то, деревянное существо неустановленной породы с озорной ухмылкой на круглой роже, словно выпимши, с чурбачком под культяпкой, которой раньше не было: на обоих плачевно сказались протекшие годы. Дело объяснялось простым совпадением, все карусельные звери родня по резчику, отчего чудище, хотя бы и при исполненье обязанностей, так и не признало того очарованного паренька свыше полувековой давности в смешном старике с котомкой. И о.Матвей сознавал это, но все равно не по себе стало от встречи, потому что заодно с ворвавшимся в слух треньканьем ярмарки под мерное уханье какого-то тарабарского бубна над самым ухом, явственно ощутил руку покойной матери на плече, увидел и себя – босого десятилетнего сиротку с первыми в жизни, только что купленными сапожками за спиной да еще с сафьянным отворотцем. Причем самое мелкостное, неприметное вблизи, различалось из полувекового отдаленья, например – очень ветрено было, и у паренька капельки пота проступали по рубахе. Так жарко стало от волненья – тестев азям распустил, отчего стала видна подтянутая бечевкой ряса, устроился на штабеле досок поблизости в смутной надежде доглядеть что-то в драгоценном виденье детства. Но тут машина с затяжным хрипом остановилась, и появившийся из зеркальной середки страшный карусельный мужик, ни на кого не глядя, объявил затихшим в очереди ребятишкам обеденный перерыв.
Чуть тревожно было о.Матвею без привычных обязанностей, дух захватывало, как на спуске с горы. Близился час, когда Прасковья Андреевна вносила ему в рабочий чулан что-нибудь из вчерашней еды. И уже подумывал, стоит ли в людном месте, у милиции на виду, доставать из котомки тряпицу с походной снедью, даже искал взглядом, где присесть, когда заметил на себе пристальный взор рослого чернявого мужика с проседью в куцом пиджаке провинциального шитва и в таких же несусветных кирзовых сапогах. Неизвестно, что заставило его пальцем поманить к себе вполне маскарадного старичка в теплом не по сезону картузе и с длинной палкой, способной вызвать подозрение уличных властей... вряд ли жалость или потребность в компаньоне для выпивки, скорее нередкое в те шумные годы, даже в толпе нестерпимое, как в пустыне, одиночество. Во всяком случае возраст и внешность лучше всякой анкеты удостоверяли его безвредность для чересчур задушевной беседы.
Вскинув на гвоздок снаружи извещенье закрыто на обед, он сперва пропустил гостя в свою контору, она же директорский кабинет и машинное отделение, куда после пролез и сам, согнувшись в три погибели, чтоб не порушить служебное помещенье. Ибо то была фанерная закутка с откидной холщовой занавеской вместо двери, тут же находился и ящик с заводной музыкой. И едва заслонил картонкой кассовое окошечко от настырной детворы, враз на дощатом коробе мотора объявилась опрятная краюшка хлеба, к нему в вощеной бумажке копченый рыбец с пучком зеленого лука, но в особенности придавала уют едва початая поллитровка утешительной. Батюшка отстранился было обеими руками, но зависимое положенье обязывало принять гостеприимство в полном объеме.
За отсутствием посуды отпили в очередь из горлышка и потом, морщась с непривычки, о.Матвей деликатно выбрал себе ломоток копченья от хвоста, поскромней.
– Сразу-то не заедай, пущай пожжет немножко... – заметив его неопытность, наставительно молвил благодетель.
– Спаси тебя Господь, добрый человек... Ух ты какая! – похвалил принятое о.Матвей и уважительно держа бутылку в вытянутой руке, ознакомился с надписью на ярлыке.
– Далеко ли путешествуешь? – издалека приступил к утолению жажды хозяин.
– А вишь, по-апостольски, куда очи поведут. Посошок страннику и компас, и защита, и сердешный друг!
– Вот и кинь его от греха под кусток, пока не застукали вас обоих по бродяжной статье... нонче вашего брата не одобряют!
Они повторили удовольствие и помолчали в полном согласии с текущей действительностью. Теснота располагала к доверию, и так как сближение между отверженными лучше всего достигается через обоюдный обмен злоключеньями, то о.Матвей, приноравливаясь к роли отныне безродного странника – отчего чуть поразветрилось на душе, посвятил мужика в свои прискорбные поповские обстоятельства, – кроме той родительской тайны, что с недавних пор горбила обоих стариков.
– Но все равно ты меня не бойся, что поп... – поспешил он упредить, подметив настороженное внимание во взоре собеседника. – Только во мне и осталося, что на бывшем погосте проживал. Птенцов-то кормить надо, вот и стал я тайный, пока не спугнули, сапожник. Знаешь, когда война либо большое переустройство вроде нашего, тут народишко горстью меряют: в мешке кажного зернышка не рассмотришь. Народ занятой, иной не нашего происхождения... да и кому охота по правде-то в жизнь твою исподнюю вникать. Раз ты поп, тебе и пуля в лоб!.. А сам-то я не духовного звания, и родитель мой помер от непосильного труда. Только и запомнился, как, на работе поранившись, домой ране сроку ввалился, на лавке сидел, пока мать тряпицу на повязку рвала... какой-то чужой, рукастый да суставчатый, омутища под глазами, опилки в бороде. Кабы фабричный был, верно, оказали бы и мне снисхожденья, а он у меня пильщик на раме был. Занятие не сахар... Шесть метров, по нонешнему счету, бревно на козлах: младший на себя пилу подымает, старший вниз отвесно на себя ведет, в ней полпуда без малого. Вот и считай, если по два сантиметра на кажный ход, то на весь-то продольный рез должен ты триста разков этак-то махануть с темна и до темна. Должность тяжелая...
