Пирамида, т.1 - Леонов Леонид Максимович (книги онлайн полные версии TXT) 📗
Самому себе отвечая на ту главную, непрестанно угнетавшую его мысль о приблизившейся развязке, батюшка коснеющим языком и совсем уж непонятно распространился насчет единственного теперь шанса на спасенье человечества в том плане, что поелику сердце детское есть наиболее достойное Бога, опять же обжитое его жилище, то в решительный миг перед отменой мирозданья, может быть, и устрашится вернуться в свое царственное ледяное одиночество, в котором пребывал до изобретения людей.
– Смотри, и выпил-то пустяк, а сила какая! – вздохнул о.Матвей и признался виновато, что хоть и окосел малость, зато душе просторней стало, как Ионе по выходе из чрева китова. Развезло его не столько от вина, как от нахлынувших переживаний.
– Надоть тогда закрепить, чтобы обратно не развязалося, – посмеялся его открытию чернявый мужик и протянул о.Матвею чудесную склянку пополнить достигнутое.
Тот и сам понимал, что лишнее, но ввиду предстоящего хотелось запастись солнышком на черную ночку впереди. После чего долго кружил перстами над лакомой снедью, не решаясь без дозволения.
– И солона твоя рыбка, а хороша... аккурат для нашего брата в гоненье. Главное, ее много не съешь, а там испил водицы и опять вроде досыта... – утрудившимся языком хвалил он, не сводя глаз с хозяина. – Не разоряю я тебя?
В ответ карусельный директор поближе придвинул ему бумажку с копченым рыбцом:
– Ничего, ты ешь-закусывай, твоя дорожка дальняя. Тут земляк знакомый оказался, по снабженью полярного ледоходства работает, а при хлебном-то деле как не спроворить по оказии! – и головою смятенно покрутил, что от своего же добра ровно крысы подпольные пользуемся – кто чего утащит. – Ешь, поп, это твое, Бог даст, еще втихую украдем! Хлебушко воровать не зазорно.
Через входное отверстие взглянув на часы в конце аллеи, хозяин допил плескавшееся на донышке, чтоб не маячило, и стал сворачивать остатки истинной, по Матвееву замечанию, Валтасаровой трапезы. Так хорошо сиделось обоим, словно на горе с окрестным обозрением, вся житейская тщета где-то внизу, под ногами. Нетерпеливая детвора засматривала снаружи к ним в укрытие, а чего-то главного пока не обсудили.
– Россиюшка-то наша славно полыхнула... костерок всех времен и народов! – для затравки похвастался о.Матвей, но щемящая нотка прорвалась сквозь блаженное пьяное безразличие. – Глянько сь, в полмира зарево и, считай, двадцать годов соседушки налюбоваться не могут на корчи наши, хоть и обмирают со страху, заслоняться не поспевают от искры! Иная державка помельче в пятилетку прогорела бы... чайника не скипятишь: уж и пепелок простыл, одни пуговицы казенные светятся. А нашенской гореть да гореть... не утихнет наша с тобою боль, пока вся середка вчистую не вытлеет – прочим в острастку, чтобы правдой-то впредь не баловалися.
– Это не скажи, поп... – охотно поддержал собеседник и, прибирая бутылку, допил плескавшееся на донышке, чтоб не раздражало. – Оно больно, правда твоя, а только огонь жгет, пока не разгорелося, а уж как займется, то ровно с милашкой в обнимку, собственное добро спасать забудешь. Если малость поотрешиться, чтобы не жалко стало, тут я тебе ни с каким кином не сравню. Русский человек не зря, чуть где дымком запахло, издали взглянуть торопится...
– Ну, тому и за границей любители огня найдутся, – тотчас проявил свою осведомленность о.Матвей. – Эва, римский-то император даже столицу свою с семи концов запалил для научного сравненья, а если мир-то целый огоньком пустить, наверно обомрешь от красоты!
– Так ведь те сбегутся барыш подсчитать от чужой, скажем, нашей, беды либо из боязни – абы сторонкой обошла, на худой конец из научного интересу, а наш брат-русак бескорыстно, главным образом ради удивления...
– То есть в каком же примерно смысле?
– А в том – какими, дескать, окольными путями, кровцой да кривцой, земные жители добиваются всеобщей равности людской, а прямиком-то, через огонек, выходит куда попроще. Купецкая усадьба по соседству враз на второго Спаса, в полдень, при полном безветрии горела... Зимнего керосинцу бочек в полсотни запас попался, так, веришь ли, засмотришься – как он лихо внутренность небесную вылизывал, черный-то язычок. Скотина породистая в дыму мычала, сундуки с пожитками потрескивали, тоже утварь хозяйственная... ну самое, что ни есть чужое, богатейское да ненавистное, а мужички наши, комбед в полном составе, одолители-то, кроткие и безмолвные кругом стояли, руки по швам, словно у обедни, без злобы и злорадства... Кажному интересно посмотреть, как перст Божий с неправдой управляется, справедливость свою творит посредством обыкновенной спички. Отсюда толчок мозгам – науку житейскую за морем ищем, а она завсегда под рукой, в кармане у нас оказывается...
– Золотая, насквозь жгучая твоя речь... и впрямь, видать, слезами умудряемся! – коснеющим языком лепетал бывший старо-федосеевский батюшка, самозабвенно языком прищелкивал, в ладоши всплескивал от восхищенья. – А наука-то ихняя с толку сбилася от людского множества, как сию прорву достатком поровну оделить, ежели иной раз и покойников-то, прости Господи, полностью не ук уком-плектуешь... – поперхнулся он на слове и сам на себя с укором головой покачал. – Секрет открою, нонче без протекции иной раз и за гробом-то в очереди натомишься! Не там спасенья ищем. Христос-то во избавленье нужды да горюшка ко всеобщей нищете призывал, а мы чего нагромоздили? Нищему оттого пожар не страшен, что кому окромя сумы да цепей терять нечего, тому и тужить не приходится. Кабы мы пораньше от былых роскошеств отрешились да попривыкли малость своими средствами обходиться... и при лучинке деды жили!.. то давно и наступило бы царство Божие, где не то что денежкой запасаться про черный день, а и карман иметь зазорно. Высшее без обоюдной-то вражды всемирное братство – это когда делить не останется, окромя головешек. Теперь спроси меня, добрый человек, почему в самом деле нет натуре людской зрелища леденистее погорающих сокровищ, особливо храмов, когда из огня не выхватишь да еще с запретом прикосновенья под страхом смерти?.. Спроси, и я отвечу. Всякий храм лишняя обуза, его для прилику подмести хоть разок в неделю, да и самому с немытым ликом Богу на глаза показаться негоже, лишний расход на мыло... а там еще попа прокормить, милостыньку обронить на паперти, денежку добыть на ладан. Думаешь, от боли кричу? Это я пламечко желанное призываю, чтоб сократилась мука ожидания. Эва, велика ль моя котомка, попадья в дорогу снарядила, и то плечико режет... каково же людишкам всею-то нагрузку на себе тащить, сколь ее за сто веков напридумано. Чуть чего оставил без внимания, тотчас и взорвется за спиной. Ой, какие же древние мы с тобой, людие!.. Башка-то планы на тысячу лет вперед составляет и руки бессонные мастерит, художество разное позаковыристее – от старости заслониться, да ножки стали не те, заплетаются, потому что все в гору да в гору. Неспроста умнейшие народы, чуть солдатушки подросли, починают из пушек друг по дружке палить – не оттого ли, что самим-то вроде совестно рушить священное родительское достоянье, так они его чужими руками, по взаимному одолженью. Думаешь, безумные?.. Нет. Люди всегда дети были, до конца не понимали, чего творят. В том весь секрет, что лишь пепелком святынь излечивается наша от непосильных мечтаний да обязанностей, будь то пресловутая к ближнему жалость либо почитание староотеческих могил, подать ли оброчная, а то и вовсе расточительная любовь к отечеству, что иным спать не дает. А коли лишнее бремя скинуть, то, невзирая на годы, налегке-то хоть вприсядку по родной погорельщине прогуливайся...
– С чего же оно так получается? – неторопливо воззрился карусельный директор.
– И вишь, открылось мне в одну особливо ночь бессонную, что кажный камешек на горе мечтает скатиться вниз, в положенную ему ямку... Все равно как яблонька сортовая всю жизнь норовит скинуть чужое ярмо, так и притомившийся род людской нет-нет да и возжаждет воротиться назад к природе.
