Завидное чувство Веры Стениной - Матвеева Анна Александровна (книги бесплатно .txt) 📗
– Раздевайтесь! – скомандовал он. Тётя Юля послушно ушла за ширму и появилась оттуда в купальнике. Ереваныч тоже разделся, и оказалось, что он весь покрыт седыми и чёрными волосами, густыми и блестящими, как бабушкина шуба из нутрии.
– Меня сейчас стошнит, – сказала Евгения. Мать наотрез отказалась раздеваться, и они втроём сидели, потея, в шезлонгах, пока Юлька и Ереваныч плавали в бассейне и ходили в сауну. Волосы Ереваныча плыли за ним по воде как водоросли.
На прощание, когда уже был вызван Марат с машиной, чтобы отвезти гостей в город, Ереваныч сказал матери:
– А я бы приобрёл какие-нибудь картины.
Мать не успела даже рта раскрыть, как тётя Юля выпалила:
– Юрочка! Я тебе сама нарисую, что захочешь!
На обратном пути мать молчала, Евгения уснула, а Лара напряжённо всматривалась в зеркало, чтобы поймать взгляд Марата, – но он почему-то смотрел только на дорогу.
– И давно ты рисуешь? – спросила мать вечером по телефону, когда Лара уже будто бы спала, а на самом деле, как обычно, подслушивала взрослые разговоры. – Не покажешь, что у тебя за работы?
Дальше мать молчала, повторяя через паузу «угу, угу». Тётя Юля, видимо, рассказывала о том, как она стала художницей – а потом они начали говорить о Ереваныче. Мать заявила: я даже не догадывалась о том, что можно быть настолько неприятным и скверно воспитанным человеком. А тётя Юля ей, наверное, сказала, что Ереваныч не всегда такой – просто он очень волновался и совсем не умеет общаться с детьми. Потом мать сказала про глаз и ложку, тётя Юля ей ответила, и мать так громко повесила трубку, что у Лары подпрыгнуло сердце.
Самой Ларе Ереваныч в тот раз так не понравился, что она отказывалась приезжать в дом с рыбками и белым роялем, даже когда туда переехала Евгения.
Впрочем, Евгения там тоже надолго не задержалась – Ереваныч затеял строительство нового дома в Карасьеозёрском, и всем было удобнее, когда та жила у бабушки и паслась (по выражению бабушки Андреевны) у Стениных. К Ереванычу все они в конце концов привыкли – как привыкают к неудачной картине, которую нельзя снять со стены, потому что это подарок художника. Во имя правды Лара должна признать, что таким же отвратительным, как в первый раз, Ереваныч больше не был – каким-то таинственным образом ему удавалось всякий раз быть отвратительным по-новому.
– Мамстер, но ведь дядя Паша Сарматов тоже богатый, – неловко утешала она Веру. Мать дёрнулась после этих слов, как бык из телепередачи про родео: передача была экологически чистая, и ведущий скорбным голосом осуждал жестокость ковбоев, сующих в зад невинным животным колючку.
– При чём тут богатство? – спросила мать, глядя на Лару чужими, страшными глазами. Такое с ней часто случалось – девочке в эти минуты казалось, что мамино тело занял кто-то другой и теперь выглядывает из неё, как новый жилец из окна. Лара смотрела много фильмов, и больше всего ей нравились фильмы про обмен телами – когда люди случайно или сознательно меняются друг с другом телесными оболочками. Дочка – с матерью, мужчина – с женщиной, давно умерший преступник – с инспектором полиции, дьявол – с чудесным большеглазым мальчиком.
Лара хотела бы поменяться с Евгенией – но не временно, как в фильме, а навсегда. Скинуть жировой панцирь, как надоевшую за долгую зиму шубу, – и стать лёгкой, невесомой, носить платьица размера XXS и безрукавые блузочки («блуздочки», как она называла их в детстве). Евгения на обмен согласилась бы – она любила Лару сильнее, чем могла бы любить сестра (тем более сёстры друг друга любят редко – этот факт Лара также почерпнула из кино, неиссякаемого кладезя голливудской психологической мудрости). Евгения согласилась бы поменяться ещё и потому, что осуществить это было невозможно…
Мать много раз объясняла Ларе, что существуют разные типы красоты – например, во времена Йорданса и Рубенса никто не оценил бы Евгению, никто её даже не заметил бы. А в женственную, плавную Лару тут же влюбились бы все придворные, князья и герцоги. Что поделать, не в те родилась времена!
Лара ненавидела картины Рубенса – потому, что смотрела на них, как на себя в зеркало. Мать считала, что она похожа на Андромеду. Конечно, похожа! Такая же пышная, белая, и даже ступни у этой Андромеды один в один Ларины – широкие, крестьянские, ни намёка на подъём. У Рубенса и природа была под стать человеку: деревья, лошади, небеса буквально лопались от собственной мощи, и облака бугрились, как мускулы несчастного Самсона, лежащего на груди Далилы беспомощным младенцем…
В школе о Рубенсе никто не слыхивал – а Лару, естественно, дразнили жирной коровой и тушёнкой. Толстая бочка родила сыночка, не успела пятого – родила десятого. Дети удивительно добры к своим сверстникам – да и родители им, в общем, не уступают. Мама Лариной одноклассницы однажды зажала Веру в углу гардероба – объясняла, что ей нужно научить дочку пользоваться дезодорантом, потому что Лизе, Даше и ещё одной Лизе трудно находиться с ней в одном помещении. А Ларе было тогда всего десять лет, к тому же старшая Стенина решительно возражала против дезодорантов – считала, что они могут вызвать рак так же легко, как горожанин – такси по телефону.
Мать тайком от бабушки купила скромное шариковое средство от пота – они прятали его в шкафчике под ванной. Теперь от Лары веяло свежим утром, однако Лиза, Даша и ещё одна Лиза не спешили с ней дружить. С ней вообще никто не дружил – но, к счастью, у неё была Евгения. И компьютер!
Появился он у Стениных примерно через год после того, как тётя Юля переехала к Ереванычу. Они жили вместе, но ещё не поженились – и хотя тётя Юля всячески изображала, что не спешит замуж, на самом деле она только об этом и думала. У тёти Юли имелась собственная система примет и обычаев, которые нужно было строго соблюдать, – например, нельзя рассказывать о том, чего желаешь, даже самым близким людям. Поэтому она так долго прятала от всех Ереваныча – ей повсюду мерещилась чья-то злая воля, способная одним махом уничтожить бесценную мечту. Лишь когда Ереваныч стал полностью готов к употреблению в совместной жизни, лишь тогда тётя Юля познакомила его с друзьями – ни минутой раньше. Были у неё и другие приметы, все как на подбор причудливые. Например, она верила, что нельзя надевать новые вещи в дорогу – даже скромные капроновые носочки могли вызвать многочасовую задержку рейса, аварию и ураган. Не разрешала Евгении показывать на себе чужие травмы. Вернувшись с полпути домой за диктофоном, обязательно высовывала язык перед зеркалом и делала маникюр строго по вторникам или пятницам – чтобы в доме водились деньги. Деньги у неё действительно водились – не исключено, что благодаря маникюру, хотя, скорее, всё же – Ереванычу.
Тётя Юля с удовольствием осваивала все этапы богатой уральской жизни. Салоны красоты и фитнес-залы, косметолог, которая приезжала к ним два раза в неделю, – и для этого в доме был оборудован специальный кабинет. Два автомобиля – громадный джип, чёрный, как смертный грех, и забавный жёлтый «мини-купер». Одевалась тётя Юля в Милане – летала туда как на работу и относилась к этому именно как к работе. Мать однажды обмолвилась, что Юлька никогда не отличалась хорошим вкусом – у неё случались настолько яркие провалы, что при счастливом стечении модных обстоятельств смогли бы сойти за успех. Однажды тётя Юля простодушно рассказывала при Ларе, что старается покупать вещи вслед за какой-нибудь модницей в магазине – наряды, которые та трогала, особенно те, что прикладывала к себе перед зеркалом, тётя Юля уносила в примерочную, а то и сразу покупала.
Деньги Ереваныча падали сверху как золотой дождь или манна небесная – и однажды сумели превратить тётю Юлю в настоящую леди: она научилась носить бежевый и серый, выучила, что самое главное – это обувь и дорогое бельё. И теперь уже мать иногда спрашивала у неё совета, носят ли ещё такие пиджаки и не смешно ли будет примерить такой в наши годы?
Тётя Юля на глазах обрастала затейливыми манерами богачки. Полюбила вдруг одаривать Стениных – корзины экзотических фруктов, туфли ручной работы, специально заказанные для Лары в Лондоне, кашемировый джемпер для Веры – и всё это не к празднику, а просто так, потому что Ереванычу ничего не стоит выбросить несколько тысяч долларов – и смотреть, как красиво они летят.
