Дом Кёко - Мисима Юкио (смотреть онлайн бесплатно книга txt, fb2) 📗

Фудзико внимательно разглядывала Фрэнка, затянутого в вечернюю форму нью-йоркских мужчин: тёмно-серый пиджак и серебристо-серый галстук. Из воротника выступала крепкая шея, над ней — молодое, полнокровное, выразительное лицо. Из-за неброского цвета одежды черты казались очень яркими. Но, в отличие от японских ровесников, на коже Фрэнка уже появились признаки раннего увядания, под глазами и рядом с крыльями носа штрихами разбегались морщинки. Фудзико будто надела наушники — она старалась не слушать, что там Фрэнк говорит по-английски. Ей мешала навязчивая манера беседы, будто он её в чём-то убеждает. Если слушать вполуха, то слова не доносятся, можно наблюдать за движениями его губ и радостным, довольным лицом.

«Он добрый, обходительный, приветливый молодой американец, — размышляла Фудзико. — Не скажешь, что он мне не подходит. В Японии молодые люди на летних курортах таким подражают. Случается, что подражание выглядит интереснее, но и оригинал не так уж плох. Когда он станет нашёптывать мне про любовь? Когда эта глупая восторженность сменится романтичностью? A-а, всё равно. Зато сейчас я спасена от одиночества».

Одиночество, согнув надменную душу Фудзико, сделало её покорнее. Если она не хочет остаться одна, надо на всё взирать с улыбкой. Не зная жизни, она опять уцепилась за мысль стать продажной женщиной. Представила себя в этой роли. И решила, что главная причина проституции — не бедность, а одиночество.

Фрэнк наконец заговорил о ней. Его английский был чётким и понятным:

— Все американцы хвалят японских девушек. Но, глядя на вас, я уверен, что замужние японские дамы гораздо великолепнее. У меня один вопрос: вы такая настороженная, потому что красивая, или настороженны все замужние женщины, не важно, красивы они или нет?

— Это наши правила приличия в обществе иностранцев, — ответила Фудзико. И подумала, что разговор, в котором она использует множественное число «наши», звучит как-то глупо.

На улице было страшно холодно, но выпитый алкоголь согревал изнутри, и они пошли пешком, разглядывая предрождественские улицы. Двадцатиметровую рождественскую ёлку перед Рокфеллер-плаза уже украсили, на ней сверкали тысяча фонариков и гирлянды из тридцати тысяч лампочек. Они дошли до неё, поахали вместе с провинциалами, потом смотрели на людей, веселящихся на катке.

Фудзико после долгого перерыва опять почувствовала себя путешественницей. Для путешественника всё выглядит необычно, блистает великолепием. Пожалуй, стоит смотреть на мир по-другому, не забывая, что ты скиталец.

Жёлтые шарфы, алые платки, развевавшиеся за спинами людей на катке, — мелькание этих цветов казалось живым. Фудзико, увидев, как важно скользивший по льду пожилой джентльмен опрокинулся на спину, в голос рассмеялась. Её смех не просто отозвался эхом от четырёх стен, он волной прошёл по лицам переглянувшихся людей, это был смех, достигший цели.

Стоит смотреть на мир по-другому! Фудзико перевела благодарный взгляд на Фрэнка. Но его лица там, куда она смотрела, не оказалось. Рука обнимала Фудзико сзади, а ноздри беззастенчиво впитывали запах её волос.

Фрэнк сводил Фудзико в незнакомые ей ночные клубы в Гринвич-Виллидж. Они посмотрели небольшое ревю в «Спикизи» — очаровательном питейном заведении времён сухого закона, а теперь наблюдали за игрой комиков в «Бонсуар».

Но в ночных клубах, куда её водил Фрэнк, не танцевали. Фудзико знала, что в Токио молодые люди приглашали подружек в клуб с единственной надеждой — соприкоснуться телами во время танца. Фрэнк же лишь легонько сжимал под столом её руку.

Фудзико восхищал контраст между его глубокой почтительностью и большим подвижным телом. Ах, эти слабые телом, пожираемые страстями молодые люди Японии! В поросших волосками, больших мягких руках Фрэнка Фудзико ощущала отважную душу послушного спокойного ребёнка. Эта смиренность пуританина привлекала сходством со смиренностью узника. Фудзико подумала: «А ведь он размышляет о Боге! В его-то годы!»

Она вдруг почувствовала себя значительно старше Фрэнка.

«Он сегодня вечером раз пять упустил случай меня поцеловать».

Фудзико посмотрела на часы. Был уже час ночи. Для Нью-Йорка не так уж поздно.

Она ни слова не понимала в шутках комиков, и Фрэнк, громко смеясь над ними, объяснял ей на понятном английском. Необходимость слушать и делать вид, будто ей смешно, неприятно раздражала. В шутках не было ничего забавного, одни непонятные остроты.

Вспомнилось, с каким презрением она смотрела на приятельницу, вышедшую в Японии замуж за американца: та слушала, постоянно взрываясь смехом, комические диалоги по оккупационному радио. Фудзико поморщилась — уж не похожа ли она на ту женщину?

Да ещё Фрэнк надоедал с вопросами: «Тебе скучно? Если скучно, давай уйдём». Или: «Тебе здесь не нравится?»

Фудзико качала головой. Потом замкнулась в себе, изображая загадочность. Внезапно к ней вернулись давние, тяжёлые, неуместные мысли. Она обнаружила их в зеркальце, которое достала из сумки. Там отражалась японка. Другие могли не заметить усталость от выпитого вина и ночных развлечений, но она видела всё отчётливо. Во влажных глазах, в боли, залёгшей под ними, в лёгких, но резких тенях на щеках.

«Я жена. После замужества прошёл год, и я всё-таки люблю мужа».

Фудзико попробовала подумать о муже, уехавшем в Чикаго, позвала его про себя по имени. Но никаких угрызений совести или чувства вины не возникло. И Фудзико успокоилась: она убедилась, что её чувство к американцу рядом никакая не любовь.

Поэтому она откровенно, как ребёнок, заявила:

— Я — домой.

Чтобы Фрэнк не зашёл с ней в комнату, потребовался сложный психологический приём. Когда они покинули «Бонсуар», снег валил вовсю. Такси поймать не удалось, и когда они шагали под заметавшим город снегом, Фрэнк в тени мрачного здания из красного кирпича неожиданно её поцеловал.

Во время этого долгого поцелуя Фрэнк закрыл глаза, а у Фудзико они были открыты. Она поступила так из осторожности. За спиной Фрэнка виднелась кирпичная стена, освещённая далёким уличным фонарём. Снег всё падал. Фудзико увидела, как на длинные, загнутые ресницы Фрэнка садятся белые хлопья. Его лицо, погруженное в тень, наклонилось к ней. Он поднял широкий воротник её пальто, и волосы Фудзико совсем утонули в нём. Она чувствовала, как вокруг носа и рта вьются снежинки. Ей казалось, что она задохнётся не от поцелуя, а от снега. Может быть, это лучше, чем оставаться в одиночестве?

На втором этаже кирпичного дома зияла тёмная пустота за распахнутым настежь окном. Есть люди, которые в любой холод не могут спать с закрытыми окнами. Фудзико сосредоточенно смотрела на эту пустоту. Снег беспрерывно летел в окно. Наверное, там дышит в темноте одинокий, заботящийся о своём здоровье пожилой привередник.

Фудзико наконец закрыла глаза. Будто только сейчас почувствовала, что её целуют.

До замужества она часто целовалась в шутку. Но всепоглощающая искренность этого американца нервировала. Поцелуй казался поцелуем совсем другого человека. Фудзико упёрлась руками ему в грудь, отстранилась. Каблуки мягко опустились на каменную мостовую.

До самого возвращения к себе Фудзико злилась. Она сохраняла достоинство, но чисто по-женски злилась. У Фрэнка был очень страдальческий вид.

Фудзико приоткрыла дверь квартиры, быстро нырнула внутрь, через щёлку пожелала спокойной ночи и сразу повернула ключ в замке. Фрэнк, судя по звукам, некоторое время топтался перед входом. Фудзико тоже некоторое время прислушивалась. Но стука не последовало. Она пошла в ванную, открыла кран с горячей водой. Подростком она вместо всяких размышлений любила просто посидеть в ванне.

На следующий день газеты пестрели заголовками: «Высота снежного покрова восемь-девять дюймов», «Вечером на дорогах возможна гололедица».

Фудзико, заждавшись газет, спустилась за ними в вестибюль. Вечером после ванны она сразу уснула от усталости, но утром проснулась на удивление рано.