Дом Кёко - Мисима Юкио (смотреть онлайн бесплатно книга txt, fb2) 📗

Но и в мире общения счастья, пожалуй, не найти. Богачи, которые на один вечер банкета заказывают доставку через Атлантический океан блюд из парижских ресторанов, не имеют ничего общего со счастливыми людьми. В старых городах Европы и в каждом провинциальном городке Америки, как птица на флюгере самой высокой башни, крутится городское счастье, и только в Нью-Йорке этого нет. Здесь и богатые, и бедные торопятся сделать вид, что им плевать на счастье. В этом смысле именно Нью-Йорк редкостно мужской город. И причины одиночества Фудзико в какой-то мере связаны с этим.

Она изо всех сил пыталась вообразить себя молодой женой, которая в маленьком доме или квартире преданно ждёт мужа со службы. Пыталась, но не получалось. Она была заключена в комнате, как на корабле, терпящем бедствие. Снаружи — море под громким именем «заграница». Оно заполнено людьми, но это безлюдная страна. «Огромная варварская страна, сверкающая газовыми фонарями».

Сегодняшний стук настойчивее обычного повторился дважды. Фудзико молчала. Раздался сильный стук в третий раз. Фудзико перестала переодеваться, подошла к двери и через щёлку спросила:

— Кто там?

— Фрэнк. Я сейчас подсуну под дверь записку.

Он неловко стал на колено, и из-под двери вылез клочок бумаги. На нём было написано:

«Поужинаем сегодня вечером? Если согласны, жду вас в шесть часов в кондитерской, где мы недавно завтракали».

Фудзико неторопливо обдумывала ответ. Она медленно обошла комнату в поисках карандаша — в этот момент она думала только о карандаше, — написала «ОК» и вытолкнула бумажку под дверь наружу.

По ту сторону Фрэнк восхищённо присвистнул, чего прежде она за ним не замечала, и раздался быстрый топот. Он вприпрыжку спускался по лестнице. И снова всё стихло.

Фудзико подошла к зеркалу. Как всегда, зеркало упорно отражало её одну. И ещё комнату, где отчего-то витали тревожные признаки временного жилья. Деревянная африканская маска на каминной доске. Ситцевое покрывало на кровати. Белый кафель кухни в глубине квартиры. В комнате ничего не изменилось.

«Что я сделала! Ни о чём не жалею. В этой комнате я вечно одна. Ничего не случилось, — с тяжёлой головой думала Фудзико, которую бросало то в жар, то в холод. — А чёлку хорошо бы немного подстричь», — размышляла она, пробуя разные причёски.

Фудзико не рассказала мужу, что до его отъезда Фрэнк дважды стучал в дверь. Она вовсе не считала это ложью. В этом стуке не было ничего опасного, он вроде и не существовал. Ей было бы неприятно, если бы Сэйитиро подумал, что это от самодовольства, или посмеялся над её дикими фантазиями.

Сэйитиро обычно не обращал внимания на то, что считал дикими фантазиями по мелкому поводу. Фудзико давно заметила это за ним, но по ошибке считала чертой характера реалиста или честолюбца. На самом деле именно в этом заключалась особенность его взгляда на мир.

Он был из тех мужей, которые, расскажи им жена в подробностях о своих треволнениях, легко улаживают это, назвав «дикими фантазиями». Он отказывался воспринимать события так, как их видела жена, равно как и реальность, в которую она верила. Например, жена говорила: «Это экипаж». А он терпеть не мог категорический тон в описании реальности. Для него всегда то, что он видел, с одной стороны, могло быть экипажем, а с другой — могло и не быть.

Искажённая форма вещей, которую зыбкая реальность показывает в разреженном, трудном для дыхания воздухе, — вот к чему привыкли глаза Сэйитиро. Когда он видел путешествующих японцев, которые в чужой стране, вдали от знакомых вещей забавно робели и теряли уверенность, Сэйитиро удивлялся, как это они в Японии не сомневались, что видят подлинную реальность. Для него и красные почтовые тумбы по дороге на службу были смутно реальны, а скопление громадных зданий в Нью-Йорке казалось лишь туманной иллюзией. Он легко жил за границей.

— Это экипаж, — сказала Фудзико.

Дело было в конце осени. Возвращаясь со спектакля, они около часа ночи вышли из метро на остановку раньше и брели по Пятой авеню.

Вдруг на ночной дороге появилась запряжённая серой лошадью повозка, следом ещё три, и все исчезли в густом тумане, оставив в воздухе эхо цоканья копыт.

Они прошли ещё квартал, и на углу, где нужно было повернуть к дому, Сэйитиро резко остановился:

— Ночью движутся какие-то странные предметы.

— Это экипаж.

Ответ Фудзико, по ощущениям Сэйитиро, не мог быть верным. В нём звучало женское упрямство, склонность выстраивать реальность наиболее понятным образом. Сэйитиро это отталкивало. Поэтому он сказал, хотя и сам явно видел три экипажа, запряжённых серыми лошадьми:

— Это твои фантазии.

— Это всё твои фантазии.

Фудзико казалось, что этими словами Сэйитиро, наблюдая теперь из летящего в Чикаго самолёта её жизнь, обезвреживает обмен записками под дверью.

Как провести время до шести вечера? Может, поспать? Лучше бы Фрэнк повёл её куда-нибудь прямо сейчас.

Фудзико переоделась в ночное кимоно. Оно казалось самым подходящим нарядом для сна около полудня, когда тебе никто не указывает, что делать. Словно забавная церемония для самой себя. Но сон не шёл.

Она легла на кровать, уставилась в покрытый трещинами старый грязный потолок. Повернув голову, посмотрела на замёрзшее пепельное небо. Мысли Фудзико обратились к тому, как японские пособия по сексу сравнивают, будто зло и добро, невежественный сексуальный деспотизм японских мужчин и тонкие, нежные интимные отношения опытных европейских мужчин. Но Сэйитиро не был грубым партнёром. Фудзико лениво размышляла, что бы такое добавить к его благоразумным, здоровым, опытным, внимательным ласкам: мягкое прикосновение белой, покрытой густыми волосами кожи европейца, крепкий сладкий запах его тела?

В этой стране, где все быстро старели, у большинства мужчин были залысины, но улыбающееся лицо Фрэнка с детскими ямочками на щеках Фудзико нравилось. Ей пришлась по душе занятная смесь наглости и робости, боязливое сближение и оригинальная настойчивость. Особенно его удивительные представления о «японской женщине», которые Фудзико улавливала интуитивно. Ей было приятно чувствовать себя уникальной, льстило, что она становится объектом абстрактных иллюзий, женщиной размытой мечты, воплощением восточной поэзии.

Она по-женски опоздала на целых двадцать минут. Фрэнк ждал, развернув вечернюю газету. Поздоровавшись, он сообщил, что по прогнозу вечером ожидается снег.

Кондитерская была лишь местом встречи, и Фрэнк вслух прикидывал, где бы выпить аперитив. Он предложил пойти в Дубовый зал отеля «Плаза», расположенного по соседству, а потом перебраться в «Ле Шантеклер», где он заказал столик для ужина.

Пока они пили аперитив, Фрэнк увлечённо говорил об уехавшем в Венесуэлу Джимми, и Фудзико заскучала. Чувство спасения от одиночества, возникшее в кондитерской, когда она увидела его улыбку, постепенно выдыхалось и блёкло.

Джимми! Джимми! Фрэнк постоянно повторял это имя. Джимми — прекрасный парень, шутит с грустным видом, любит, что не похоже на технаря, музыку и театр, презирает высшее общество. С другой стороны, презирает и богему, в работе гений, с нежностью рассказывает о своей бабушке, умершей на родине в Вирджинии, очень любит Японию, и это не поверхностный интерес, он по-настоящему уважает японцев. У него отличный вкус в выборе галстука, делится, когда ему удаётся приобрести сигареты из Египта или Турции, выпивая в кругу близких друзей, пародирует статую Свободы и бруклинский выговор в выступлениях президента. Силён в покере, здорово показывает карточные фокусы… Послушать, так Джимми просто сверхчеловек, идеальная личность, удивительно всемогущая натура. Однако Фудзико запомнила его любезным, добродушным, образованным, но вполне заурядным, «хорошо справляющимся с жизнью мужчиной».

Наконец они уселись в ресторане «Ле Шантеклер», где на стене была изображена площадь Согласия в Париже, официанты все были французами, и посетители делали заказы по-французски. Истории о Джимми, как и следовало ожидать, иссякли, и Фрэнк пустился в рассказ о своей работе. Фудзико постепенно замечала, что он очень скучный. Если бы он говорил всё это по-японски, она не смогла бы вытерпеть такое.