Угол покоя - Стегнер Уоллес (книги бесплатно без .TXT, .FB2) 📗
Что она могла, кроме как улыбаться нетвердой, теплой улыбкой?
– Однажды вы поцеловали меня по ошибке, – сказал он. – Поцелуете меня сейчас на прощание не по ошибке?
Она колебалась всего секунду.
– Думаете… Да. Да, поцелую.
Она встала на цыпочки, чтобы скользнуть по его щеке губами, но еще только приподнималась, вытягивая губы, как уже увидела, что с его глазами что‑то происходит, и он крепко ее схватил и принялся целовать, не в щеку, а в губы, горячо и жадно. Миновал долгий слепой промежуток, прежде чем он ее отпустил.
– Это было… нечестно, – сказала она.
– Это самая малость. Я не из дерева сделан.
Он не хотел встречаться с ней глазами. Начал выносить багаж для укладки в коляску.
Все еще прижимая юбку к лицу, Сюзан посмотрела на Оливера – он работал за столом при свете затейливо украшенной масляной лампы, его светлые волосы были взъерошены, шея и руки темные от загара. Она чувствовала, что в долгу перед ним, хотела найти какие‑нибудь слова, чтобы заделать трещину. Подойдя сзади, заслонила ему глаза ладонью, а другой рукой поднесла к его носу ткань юбки.
– Понюхай. Чем пахнет?
Он послушно втянул воздух.
– Плесень?
– Какая еще плесень! – Она отдернула юбку. – Ледвиллом пахнет, вот чем. И у меня ностальгия, представляешь? Несмотря на все, я бы хотела туда опять.
Полуобернувшись на стуле, он отозвался на это признание со всей серьезностью. Когда он, как сейчас, был очень загорелый, его глаза делались бирюзовыми.
– Сю, я бы на это не рассчитывал.
Она в последний раз понюхала юбку – и уже не могла быть уверена, что вдохнула пьянящую квинтэссенцию гор. Сдалась.
– Я тоже нет. Просто вдруг на меня нашло. На секунду почудилось, что я точно знаю, кто я такая: миссис Уорд с аллеи вдоль канала. Но нет, кажется, надо опять записываться в вечные жиды.
– Ну, Вечный жид, он же бессмертный, – сказал Оливер. – Он нигде и никогда не может осесть. А мы рано или поздно осядем.
– На небесах, судя по всему.
– “Что вы так боязливы, маловерные?” Ничего, Сю, мы осядем. Будет и работа, какая надо, будет и дом с двором и чердаком. Дай срок.
– Неведомо как, неведомо когда.
– Mañana [131], – сказал Оливер. Похлопал ее по бедру и вновь обратился к своим запискам и карте. – Может быть, начнешь укладываться? У нас завтра сорок миль верхом.
Она поневоле засмеялась. Едва заговорили о том, чтобы осесть, как приходит пора ехать.
Конец мечты номер три, которая, как санта-крузская, была скорее ее мечтой, чем его. Короткая, но яркая, эта мечта ненадолго очаровала в ней и художницу, и замужнюю женщину. Сюзан отодвинула мечту в сторону, и не стала хандрить, и извлекла из обратного пути все возможное. Кое-что говорит и о ней лично, и об Утонченной Женщине вообще то обстоятельство, что все пять дней с небольшим, которые понадобились, чтобы проехать двести пятьдесят миль до Мехико, она писала и рисовала, причем в прямом смысле в седле, и сделала все записи и часть эскизов для третьего очерка в “Сенчури”.
У нее был темперамент терьера, ее интересовало все, что движется. За черной шелковой маской, которую ей подарила Эмелита для защиты от muy fuerte [132] мексиканского солнца, ее глаза не дремали. Карандаш был всегда наготове.
Их было четверо: они с Оливером, Симпсон и злодейского вида кавалерийский полковник, один из полковников Диаса [133], который ехал на лошади по кличке Napoleon Tercero [134] и внушил им подозрение в том, что до того, как патриотизм его облагородил, он был бандитом. Они потому согласились на его общество, что вдоль дорог рыскало немало его необлагороженных собратьев.
За путниками следовала небольшая процессия: два вьючных мула, два мула в поводу и две запасные лошади; со всем этим управлялись шестеро слуг, и тот, что ехал последним, сидел на своем муле очень близко к хвосту и, насколько они могли видеть, не делал ровно ничего – только менял угол своего сомбреро в зависимости от положения солнца.
Опережая их на шесть часов, ехал доверенный слуга Гутьерресов, который готовил им ночлег и послеполуденный отдых в величественных estancias [135]. На воображение бабушки, неравнодушной к романтическим образам Средневековья, ничто не могло подействовать сильней, чем эти поместья. Путники являлись подобно странствующим рыцарям, сенешаль распахивал перед ними ворота, а у внутренних ворот их встречал гостеприимный господин. Вассалы уводили смирную лошадь дамы и отстегивали шпоры рыцарей, горничные провожали даму в ее покои. Обедали и ужинали за феодальными столами, куда не допускалась челядь, а снаружи, во дворах, освещенных факелами, звучали гитары менестрелей.
Волшебный край, сказочная страна, полная старинной учтивости и феодального величия, где буйно цвела живописность, которая была для Сюзан Уорд лакомой пищей. Каждую из больших усадеб она покидала скрепя сердце. Пересекая очередную пропеченную солнцем котловину нагорья, глядя, как однообразно покачиваются на вялом ходу плечи спутников, слыша однообразное звяканье их заряженных карабинов, она, может быть, думала, что они всем теперешним обязаны дону Педро Гутьерресу и что будь отчет Оливера немного иным, они все‑таки имели бы шанс стать частью этого мира. Читая ее воспоминания, я ловлю ее на печальном вопросе: удалось ли этим estancias выжить, когда до них стали долетать паровозные гудки, существуют ли еще такие усадьбы, как Керендаро, Тепетонго и Тепетитлан, где всю их кавалькаду из десяти человек, двенадцати лошадей и четырех мулов могли принять, предупрежденные всего за час, без какой‑либо суеты помимо дружелюбных и степенных хлопот гостеприимства?
Только одно место в ее третьем очерке для “Сенчури” указывает на то, что порой она забывала про окружавший ее романтический колорит и переходила мыслями на то обстоятельство, что живописная дорога вела не куда‑нибудь, а назад – и куда же именно? Даже не в Ледвилл с его скудной устойчивостью.
“Мы не встречали никого, кроме индейцев, – пишет она. – Один раз нам встретился молодой человек, он отдал свою соломенную шляпу женщине, шедшей сзади, а сам шагал с непокрытой головой, копна его жестких волос блестела под солнцем, как сапожная вакса. Женщина несла спящего ребенка, он тяжело покачивался в складках ее rebozo. Одной рукой, в которой держала свою обувь из светлой овечьей кожи, она вдобавок прикрывала лицо краем rebozo. В другой руке несла грубо сработанную гитару. Ее громадные черные глаза пристально смотрели на нас поверх синей хлопковой ткани.
Меня удивил ее взгляд, полный любопытства и страха, но потом я сообразила, что еду на своей rosillo, сцепив руки за спиной, чтобы дать им отдых от поводьев, которые взял на это время Оливер. На мне была черная шелковая маска, подаренная Эмелитой. Этой индианке я, должно быть, показалась узницей, которую увозят в горы, связав ей руки и закрыв лицо маской”.
Я слышу тебя, бабушка. Entiendo [136].
Часть VI
При пиковом интересе
– Сюзан, – сказал Томас Хадсон, сидя в своем глубоком моррисовском кресле и глядя на нее поверх ладоней, сложенных домиком, – вы понимаете, насколько вы замечательная?
– Бог ты мой! – воскликнула Сюзан. – Мы так уютно сидим втроем, чýдное завершение чудного вечера. Зачем портить лестью его лучшую часть?
– Посмотри на нее, Огаста, – сказал Томас. – До чего же она красива! Румяная, как яблоко в саду ее отца. Годкин, должен вам сказать, пришел от вас в восторг. Жаль, мистер Джеймс прихворнул, а то нашел бы в вас новый образец американской девушки.
