Корпорация - Беляева Виктория (читать книги полностью без сокращений TXT) 📗
Старцев поднял на нее глаза — темно-карие, черные почти.
— Тома… Ты знаешь меня девять лет. Ты видела меня и уверенным, и неуверенным — всяким. Пора бы, — он попытался улыбнуться, — смириться с мыслью, что не бизнесом единым я жив… Я человек все-таки, а не… — он вспомнил найденное однажды слово, — а не функция…
— Ты человек, — откликнулась она тихо, — И знаешь, что?… Ты самый удивительный человек, которого я знаю. Ты сильный. Ты бываешь очень жестким, но рядом с тобой так спокойно, так надежно… Ты мужчина…
Она замолчала, глядя ему в глаза. Как бы со стороны Старцев увидел вдруг эту сцену — небольшая комната, столик четверых, два кресла пустуют. Мужчина и женщина сидят рядом. Смотрят друг другу в глаза. Мужская рука накрывает ладонь женщины с крупным серебряным перстнем. Женщина не сопротивляется, смотрит. Внимательно. Испытующе. Мужчина наклоняется к ней. Сейчас он ее поцелует.
— Не надо, Олег, — сказали ее губы — у самых его губ. — Не стоит.
Он отклонился — Тамара улыбалась легко и ясно.
— Ты немножко неправильно меня понял, — она осторожно высвободила ладонь, — Ни к чему это все. Ни мне, ни тебе не нужно. — она улыбалась, — Как в песне, помнишь?… что-то там… что наша нежность и наша дружба сильнее страсти, больше, чем любовь…
И он улыбнулся тоже — улыбнулся с облегчением:
— Выпьем, Тома?… На посошок?…
… Сорок минут спустя Старцев был дома. От унылой тяжести, одолевшей вдруг в ресторане, не осталось и следа — легко и ясно стало на душе. Ах, умница, умница Тамара… Напридумывал себе чего-то, наслушался молодого дурака Серегу… А Тамара умница, очень правильно она это сказала… наша нежность и наша дружба… пара-па-па-ра, пара-па-ру-ра…
И так вот, с наивной старой песенкой в голове, Старцев и вошел в дом, вошел легко и стремительно.
Анна стояла почему-то посреди холла, сунув руки в кармашки любимой вязаной кофточки. Волосы, отросшие после дерзкого эксперимента, снова ставшие светло-русыми, чуть вились на концах, торчали трогательными вихрами.
— Анька, — сказал Старцев, и бросил на пол портфель, — Анюша…
Он обнял ее, привлек к себе. Секунду она стояла истуканом, неловко склонившись к нему, и вдруг ожили ее руки, взлетели, обхватили за шею…
— Был неправ, — пробормотал он между поцелуями, — Готов искупить ударным трудом…
И так любил он в эту ночь свою вихрастую жену, Анну нежную, Анну кроткую, как не любил давно, а может, вообще никогда, разве что в самом начале, да в те сумасшедшие ночи на средиземноморском побережье, когда они зачали Андрюшку…
…А умница Тамара, вернувшись домой, сняла в прихожей плащ, скинула туфли, присела на стул и заплакала.
Знал бы кто, чего ей стоило это «нет». Умереть было легче, чем сказать. Он был так близко, и таким реальным оказалось, наконец, то, о чем она мечтала столько лет…
Но — сказала. Потому что видела — ему и вправду не надо этого. Не нужна ему она. И вовсе не из гордости она отказалась, и не оттого, что застеснялась вдруг переспать с безнадежно любимым и безнадежно чужим человеком. Все проще — она боялась проснуться нелюбимой.
Эпилог
31 декабря 2000 года, воскресенье. Озерки.
Да! Да! Даже сомневаться нечего — пахнет тем самым, заветным, навеки с детства впитанным и навеки же ставшим Запахом Праздника — пахнет ёлкой, мандаринами, пирогами. И запах этот, и особый настрой обслуги — чуть менее официальный, чуть более теплый и человеческий — говорят о том, что вот-вот, через пару часов всего — и грянет на землю самый радостный, самый большой, самый семейный и домашний, самый-самый праздник — Новый год.
Потому и атмосфера в центральном здании Озерков сегодня особенная, какая случается только раз в году. Гостей мало. Собираются только свои — с семьями, с детьми, которые повзрослее — малыши уже отплясали свое белым днем у нарядной елки, отраженной паркетом танцевального зала.
И в танцевальном зале, и в зале Зеркальном, и в холле, увитом гирляндами из еловых лап, уходящими вдоль перил широкой дубовой лестницы — суета легкая, не тревожная, но праздничная.
Еще с утра начали заполняться коттеджи для приезжих и маленькая гостиница — те из менеджеров Корпорации, что не живут в Озерках, съезжаются сюда на два дня. Съезжаются в тихое, благословенное место, осененное голыми березами, искрящееся чистейшим, вовсе не московским снегом, чтобы провести эти два дня в тишине и покое, вдали от ревущего мегаполиса, вдали от проблем и тревог, выпавших на их долю в этом непростом году.
Съезжаются, чтобы — в который уже раз — встретить новогоднюю ночь вместе, единой большой семьей, зовущейся Корпорацией «Росинтер», простить друг другу обиды и пожелать друг другу счастья. Ибо так сказал Олег Старцев — и так будет.
И покуда в отдельной маленькой комнатке, сверяясь со сценарием, аниматор строит зеркалу приветственные рожи и принимает первые пятьдесят граммов коньяку, и покуда шеф-повар в кухне страшно шипит на ложкомойку, до сих пор не промывшую спаржу, и покуда десятки женщин в особняках Озерков в предпоследний раз примеряют вечерние туалеты, стараясь не испортить уже уложенные прически, а их мужья томятся, борясь с позывами приступить к праздничному возлиянию прямо сейчас — Олег Старцев сидит в верхней гостиной Центрального здания, в уютной комнате с кремовыми шторами, за которыми густыми чернилами синеют подмосковные сумерки.
Теребя правой рукой многострадальный нос, глава «Росинтера» рассеянно скользит взглядом по шахматной доске, раскинутой на столике, что стоит против его кресла. Что-то еще, кроме двусмысленного положения черной ладьи, занимает его. Какие-то бродят в его голове совсем посторонние мысли.
Играющий белыми Малышев не торопит его. В сотый раз накручивая на палец косо упавшую на лоб белокурую прядь, он смотрит на доску с тем же выражением исключительного внимания, уносясь мыслями бесконечно далеко и от сомнительной старцевской ладьи, и от тишины малой гостиной, и от веселой суеты, царящей внизу.
Губернатор Денисов, сидящий сбоку и сбоку же наблюдающий за буксующей партией, перебегает взглядом с одного лица на другое — и во взгляде этом зреет смех. Мысли и того, и другого, мысли, далекие от игры, понятны ему. То, что боятся произнести вслух мужчины, уже сказано женщинами — и Сашке Денисову эти высказывания известны.
— Окей, — не выдерживает он наконец, — Дальше будем делать вид, что играем?… Или — тайм-аут — и по глоточку?…
Старцев, задолжавший ход, вздрагивает и поднимает на губернатора глаза. Его хмурый обычно взгляд вовсе не хмур — растеряны и ласковы глаза президента Корпорации.
— А правда, — соглашается он и двигает к Денисову опустевший бокал, — Наливай, Саня!
Саня наливает. Мерцающая охристая влага дробится и множится в многослойном хрустальном дне. Подтаявшие айсберги летят в золотую пучину. Тонко и нежно звонят где-то часы. Четверть одиннадцатого.
Рассеянной рукой берет свой бокал Сергей Малышев. Хорошо и странно у него на душе. Хорошо — от того, что спокойно. От того, что решение принято, и нет больше неуверенности, нет сомнений и беспокойства. Так оно и должно быть в канун Нового года — все обязательства выполнены, все мечты сбываются.
Но странно, что до сих пор, до этой минуты принятое решение он хранит в тайне от ближайших своих друзей. Глупо это. Не по-дружески. Даже — не по-мужски. Надо сказать, обязательно. Вот прямо сейчас и скажет…
— А Юлька-то где?… — перебивает его решимость Старцев, обратившийся к губернатору, — У Анюты?…
— Ах-ха… — кивает Денисов, и веселые черти в его глазах разгораются все ярче, — И Настя там же, как я понимаю…
— Подружатся девочки, — улыбается Старцев, — Анне Настя очень понравилась. Да и Юле, кажется, тоже…
Важно кивая, Денисов подтверждает его слова.
Месяц назад, волнуясь, и не глядя друзьям в глаза, Сергей Малышев представил им Анастасию Артемьеву. «Покажу свою девушку», — сообщил накануне. Представляя же, произнес только — «Это моя Настенька». О статусе умолчал, но слово «моя» сказало о многом — никогда и ни о ком не говорил так Серега Малышев.
