Атлант расправил плечи. Часть I. Непротивление (др. перевод) - Рэнд Айн (читаем бесплатно книги полностью TXT) 📗
— Эллис, — прошептала она, — в чем дело?
Он повернулся к ней. С той же буйной внезапностью глаза его просветлели, лицо успокоилось, пугающая гримаса сменилась мягкой улыбкой.
— Простите, — сказал он, — не обращайте внимания. Постараемся думать, что это всерьез и надолго.
Землю внизу уже заливал лунный свет, когда Уайэтт повел их по внешней лестнице на второй этаж дома, к открытой галерее, на которую выходили комнаты гостей. Он пожелал им доброй ночи, шаги его прошелестели по ступеням. Лунный свет словно лишал силы звук, как заставлял он блекнуть краски. Шаги Уайэтта удалялись, и когда они, наконец, стихли, воцарившееся молчание было подобно долгому одиночеству, когда на всей земле не осталось ни одной живой души.
Дагни не пошла к своей комнате. Риарден не шевелился. Галерею ограждали только невысокие перила, за которыми начиналось пространство ночи. Угловатые уровни спускались вниз, тени повторяли очертания стальных сплетений буровых вышек, черными линями пролегая по светлому камню. Несколько огоньков, белых и красных, трепетало в чистом воздухе, подобно каплям дождя, застывшим на краях стальных балок. Вдалеке три небольших зеленых капельки выстроились в линию вдоль железной дороги Таггертов.
За огоньками, в конце пространства, у подножия белой дуги висел сетчатый прямоугольник моста.
Дагни ощущала ритм, не соответствующий ни звуку, ни движению; что-то пульсировало рядом, словно бы колеса тепловоза еще стучали по рельсам «Линии Джона Голта».
Неторопливо, хотя невысказанный призыв и требовал от нее большего, она повернулась к Риардену.
Выражение его лица впервые до конца объяснило ей, что она прекрасно знала заранее, каким именно будет конец путешествия. Он смотрел на нее вопреки всем представлениям о том, как это должен делать мужчина, в нем не было никакой расслабленности, вялости и бессмысленной алчности. Кожа словно обтянула лицо Риардена, придав ему особую чистоту, обостренную точность форм, сделав ясным и молодым. Рот его был напряжен, чуть поджатые губы подчеркивали контуры рта. Только глаза затягивала дымка, под ними набухли мешки, а взгляд являл некую смесь ненависти и боли.
Потрясение превратилось в онемение, распространявшееся по всему телу — Дагни почувствовала, как стиснуло горло и живот — она не замечала ничего, кроме этой немой конвульсии, мешавшей ей дышать. Однако то, что ощущала она сейчас, значило только одно: «Да, Хэнк, да… потому что это тоже часть нашей битвы, хотя я и не могу сказать, почему так получается… ведь в этом наше бытие, противящееся их прозябанию… наши великие способности, за которые они мучат нас, наша способность быть счастливыми… А теперь, пусть это будет, без слов и вопросов, потому что мы оба хотим этого…»
Все свершилось подобно взрыву ненависти, подобно удару кнута, ожегшему ее тело: она ощутила на себе его руки, припала к нему животом, грудь ее прижалась к его груди, его губы впились в ее.
Рука Дагни скользнула с плеча Риардена ему на спину, потом к ногам, повествуя о невысказанном желании каждой встречи с ним. Оторвавшись от его губ, Дагни беззвучно и победоносно смеялась, как бы заявляя: «Хэнк Риарден — строгий и неприступный Хэнк Риарден из подобного монашеской обители кабинета, человек деловых переговоров, жестких сделок — помнишь ли ты о них сейчас? А я помню и радуюсь тому, что довела тебя до этого…»
Он не улыбался, лицо его было лицом врага; подняв ее голову за подбородок, Риарден снова припал к ее губам, словно стремясь нанести рану.
Дагни почувствовала, как он дрожит, и подумала, что именно такой крик хотела бы сорвать с его губ — капитуляцию сквозь муки сопротивления. И все же она понимала, что победа принадлежит ему, что смехом своим она выражает только восхищение им, что имя ее сопротивлению — покорность, что всеми своими силами она лишь старается сделать его победу более впечатляющей; он прижимал ее к себе, давая понять, что сейчас она не более чем инструмент для удовлетворения его желания, что победа его означает ее желание покориться. Чем бы ни являлась я, думала она, сколь ни гордилась бы своей отвагой, работой, интеллектом и способностями — все это я приношу тебе ради удовольствия твоего тела, я хочу послужить тебе этим, а ты хочешь удостоить меня высочайшей награды, которую можешь дать мне.
На галерее в двух комнатах был включен свет. Взяв Дагни за запястье, Риарден подтолкнул ее к своей комнате, жестом давая понять, что не нуждается ни в ее согласии, ни в ее протесте. Не отводя глаз от ее лица, он запер дверь. Стоя, выдержав его взгляд, она протянула руку к лампе на столике и выключила свет. Подойдя к ней, Риарден вновь включил лампу небрежным, скупым движением руки.
Она впервые заметила на лице его улыбку — неторопливую, насмешливую, чувственную, словно подчеркивающую цель такого поступка.
Уложив Дагни на постель, он принялся срывать с нее одежду. Припав лицом к его телу, она прикоснулась губами к его шее, к плечу. Она понимала, что любое проявление ее желания будет воспринято им как удар, что в душе его собирается немыслимый сейчас гнев — и что никакая ласка не удовлетворит его стремления насытиться проявлениями ее желания.
Поглядев на ее обнаженное тело, Риарден склонился над ней, и Дагни услышала его голос, в котором звучал, полный презрения триумф, чем вопрос:
— Ты хочешь этого?
Ответ ее, скорее, напоминал вздох, чем слово — это было произнесенное с закрытыми глазами «Да».
Она понимала, что мнет ткань его рубашки, знала, что губы, прикасающиеся к ее губам, принадлежат ему, но во всем остальном не было раздела между ее и его существом, как не было в этот миг разделения между душой и плотью. Всеми прожитыми годами, шагами, сделанными по выбранному пути отважной и единственной верности, любви к жизни, исповеданной в понимании того, что дать нельзя ничего, что каждый должен добиться желаемого во всех деталях его воплощения; годами, отданными металлу, рельсам, двигателям — они повиновались власти единственной мысли: ради собственной радости следует переделать землю, ведь только человеческий дух придает смысл неодушевленной материи, заставляя ее служить назначенной им цели. Путь этот привел их к мгновению, когда, отзываясь на высочайшее, возвышеннейшее мгновение жизни, покоряясь восхищению, которого нельзя было выразить никаким другим образом, дух человека заставляет тело служить даром, преобразуя его в доказательство, в поощрение, в награду, в столь могучую радость, что делает излишними все прочие радости бытия. И он услышал, как дыхание ее превратилось в стон, а она ощутила содрогание его тела.
ГЛАВА IX. САКРАЛЬНОЕ И ПРОФАННОЕ
Она посмотрела на подобные браслетам пунцовые кольца, от плеч до запястья проступившие на ее руке. Свет пробивался сквозь венецианские шторы, занавесившие окно в незнакомой ей комнате. Над локтем красовался синяк, покрытый темными бусинками засохшей крови. Рука лежала на прикрывавшем тело одеяле. Она чувствовала свои ноги и бедра, но все остальное тело охватила необъяснимая легкость, оно словно бы покоилось в воздухе, на некоем сотканном из солнечных лучей ложе.
Повернувшись к Риардену, она подумала: от его былой сдержанности, от хрупкой, как стекло, официальности, от гордой готовности отказаться от любого чувства не осталось и следа. Этот новый Хэнк Риарден лежал возле нее в постели после бури, для которой у них обоих не было названия, не было слов, не было выражения, но она жила в их глазах, обращенных друг к другу, и они хотели дать ей имя, значение, поделиться ею друг с другом.
Риарден видел перед собой будто озаренное внутренним светом лицо юной девушки, на губах которой цвела улыбка; локон волос по щеке ниспадал на нагое плечо, глаза смотрели с таким выражением, словно она была готова принять любые его слова, примириться со всем, что ему заблагорассудится сделать.
Протянув руку, он отвел прядь с ее щеки, осторожно, как самый хрупкий предмет; задержав волосы в пальцах. Риарден посмотрел в глаза Дагни, а потом вдруг поднес прядь к губам. В том, как он целовал ее волосы, сияла нежность, но в движении пальцев дрожало отчаяние.
