Пангея - Голованивская Мария (книги онлайн txt) 📗
— Хочу ли я за деньги? Детский вопрос! Хочу, конечно! Мечтаю! Ты ведь читал про вавилонскую блудницу. Нет? «И купцы земные восплачут и возрыдают о ней, потому что товаров их никто не покупает, товаров золотых и серебряных, и камней драгоценных и жемчуга, и виссона и порфиры, и шелка и багряницы, и всякого благовонного дерева и всяких изделий из слоновой кости, и меди, и железа, и мрамора, и корицы и фимиама, и мира, и ладана, и вина, и елея, и муки, и пшеницы, и скота, и овец, и коней, и колесниц, и тел, и душ человеческих». Так это обо мне. А ты, оказывается, купчонок? А я думала — царский сын!
Платон остолбенел.
Он твердо обещал ей прочитать про блудницу, и они понеслись по черным послегрозовым улицам куда-то прочь от протухшей дискуссии ни о чем, они мчались поверх автомобильных пробок, против движения, они скатились по улице вниз к самому центру, к мрачной центральной дыре с зубчатыми красными стенами, обогнули стену и понеслись по-над главной рекой, мимо куполов и колокольного звона в одно из свитых ею гнезд — уже старых, где она давно не была, с букетиками сухих цветов и стопками фильмов на кассетах — «Крестный отец», «Крестный отец 2», запыленными журнальными столиками и уснувшими в чашках пауками и мушками.
Наступила ночь, потом утро, которое каждый встретил как смог — кто-то в пути домой, кто-то в пути из дома, дворники мыли пыльные дворы из шлангов, рекламные дежурные проезжали полупустой город на машинах из столичного фонарного департамента, проверяя, не отклеились ли веселые мордочки с рекламных щитов, горят ли лампочки на неоновых рекламах, показывают ли плазменные панели солнце красным, траву зеленой и небо — синим. Доктора маялись в вагонах метро, спеша на ранние обходы, послеоперационные больные ждали их, как манну, после смертоносных для многих скачков давления от вчерашних могучих гроз, которых, как клянутся синоптики, было не меньше четырех — одна за одной, одна за одной. На площади постепенно выходили постовые в свежих утренних сорочках с начищенными кокардами на фуражках, Платон уснул прямо перед первым утренним лучом на восхитительной груди Аяны, уткнувшись носом в ее измазанный в кокаине сосок.
— У тебя много было девочек? — первое, что спросила Аяна, когда он открыл глаза.
Чувствовал он себя плохо, но не настолько, чтобы отвечать зло:
— Ты — третья, — соврал он, потянувшись рукой к кокаиновой горке на ночном столике.
— Постой, — резко сказала она, — давай просто позавтракаем, я постараюсь, чтобы ты не пожалел о замене.
Он согласился, хотя и нехотя.
— А у тебя сколько было мужчин? До меня, я имею в виду.
— Ты четырехтысячный, — честно ответила Аяна. — Хочешь спросить, сколько мне лет? — опередила она его вопрос. — Мне сорок пять.
Было видно, что Платон что-то считает в уме.
— А что тут считать? — удивилась она. — По сто тридцать три в год, начиная с пятнадцати лет. — Не так уж много. Видишь, у каждого — свой счет.
— И ты что, нигде не училась? — вырвалось у Платона.
Ее в первую же встречу потянуло на рассказы. Он сразу как-то странно подействовал на нее. «Вот она, старость, — подумала она, — язык-то, глядишь, так и норовит плясать сам по себе». Она рассказала ему, что хотела работать воспитательницей в детском саду, что закончила педагогические курсы, но натуру ведь не перехитришь. Воспитательницей проработала только полгода, да и какая из нее была воспитательница, когда каждую ночь шабаш. Ей хотелось, у нее получалось, она сводила с ума. «Это ли не путь, пускай и с плохим концом», — подытожила она.
Платон попросил ее рассказать о лучших любовниках. Закутавшись в простыню, он сел завтракать на чудесной просторной кухне, заставленной мелкими и яркими предметами — игрушками юности: вязаными куколками, вазочками, подсвечниками из разноцветного стекла, заколками, на холодильнике красовалась добрая сотня магнитиков с мудрыми высказываниями, фотографиями, сердечками, пронзенными стрелой.
Завтрак, собранный из того, что завалялось в ящиках, был скудным: консервированные ананасы, старое печенье и остатки кофе. Но Платон уплетал это все с большим аппетитом.
— Прежде всего, — сказала она, — ты плохой любовник. Ты знаешь об этом?
Платон покраснел до корней волос.
— Ты не умеешь ласкать женщину, не умеешь заставить ее хотеть так же сильно, как ты, не умеешь насладить ее своим наслаждением. Это так. Можешь не отвечать.
Платон собрался с силами и выдавил из себя ответ:
— Каждый мужчина хочет женщину, особенно красивую. Но не каждый хочет нравиться ей.
— Хороший ответ, молодец, — засмеялась Аяна и захлопала в ладоши, — я принимаю тебя в ученики. Вот номер моего телефона. Приходи через неделю. Платон кивнул.
— Без кокаина, — бросила она ему в спину. — И можешь взять с собой кого захочешь.
Вечером, когда к нему зашел Пловец, он сидел и читал Книгу пророка Иезекииля, где, как подсказала ему Ева, можно было найти то, на что указала Аяна.
— Кто, — спросил его без тени улыбки Платон, — надел на нее узорчатое платье, обул в сафьяновые сандалии, опоясал виссоном и укрыл шелковым покрывалом?
— Да все спали с ней, успокойся! — и отец твой, и Константин! Мать у нее, говорят, была колдунья, прогнали ее, а сама она жила сначала в доме какого-то генерала — видного картежника, а потом — пошло и пошло. Но в целом она ничего, — заключил Пловец, — учись у нее, влюбляйся, если на сердце легло, она же у тебя первая, и такой урок тебе будет кстати. Мы с Евой ничего не имеем против. Мы даже за. На вот, я тебе принес фильмов посмотреть. И про отношения с девушками тоже.
— «Мы»? «Она ничего»? — Платон вскочил и сжал кулаки.
Пловец расхохотался — и перед тем, как уйти, добавил: — Я рядом с тобой единственный нормальный мужик. Цени это, понял? И говори мне, если что-то нужно.
Платон с размаху ударил его кулаком.
— Да ты заболел! — констатировал Пловец, даже не покачнувшись. — Ева! Ева! — прокричал он уже в коридоре, двигаясь в сторону столовой. — Купи мальчику гантели, а то у него совсем нет сил. Опозорится, того и гляди!
Что у него было до нее?
Учителя. Он даже вожделел к некоторым из них — пожилым женщинам с большой грудью, трогал их в грезах, раздвигал их огромные тяжелые бедра и заходил внутрь, в их густое теплое лоно, мрак, бесконечность утробы. Он тянулся в этой темноте к сургучной тайне и не мог дотянуться, потому что — так он объяснял это себе — был еще маленький. У него были занятия с Пловцом, футбольные матчи, во время которых он страстно болел и терял над собой контроль, крича вместе со всеми: «Гоооол!» или проклиная успехи врагов, мальчишеские забавы в кинозале и кокаин, к которому Пловец нарочно пристрастил его. У него была мать Ева — грустная, томная, величественная, недоступная, холодная и всегда немного чужая. У него был ежик, который однажды ушел от него в сад и не вернулся. У него был, правда, в памяти, задушенный котенок. У него были друзья, с которыми он познакомился в путешествиях и переписывался с ними по электронной почте, обменивался фотографиями и песнями. У него был Константин, которого он ненавидел и любил одновременно. У него был отец, Лот, с которым они давным-давно не виделись и не говорили, но все-таки он у него был. И книги, в которые он уходил с головой, и шахматы, в которых достиг совершенства, а теперь появилась и Аяна, его первая женщина, которую он умудрился, пускай и с разницей во времени, разделить со своим отцом.
Поняла ли эта женщина, что она была у него по-настоящему первой? А что если действительно он вел себя неуклюже из-за кокаина, из-за влюбленности? Как он теперь сможет жить, если потеряет ее? Что он будет делать с этими драматургом, пожилым любовником, поджидающим ее в загородном доме с тяжелыми бархатными шторами? Что он должен думать обо всем этом?
Читая про блудницу, он то чувствовал отвращение к ней, наполнялся благородным негодованием и готовностью обличать пороки и грязь, все мерзости человеческой плоти, то ощущал возбуждение и желание измараться в ней с головой, в ее экскрементах, в ее менструальной крови. Когда отвращение сменялось нежностью, отчего-то по лицу его начинали бежать слезы.
