Бумажный театр. Непроза - Улицкая Людмила (книги регистрация онлайн TXT) 📗
Серж мелет на ручной мельнице кофе и не торопясь рассказывает:
– Говорят, кофе по-турецки! Да кофе по-турецки готовят двадцатью разными способами – в Александрии, в Стамбуле и в Афинах совершенно по-разному. Я сварю так, как варил мой дед.
Он высыпал кофе из нижней части медного цилиндра, снял с полки три джезвы и вышел со словами:
– Сейчас, несколько минут. Вот, посмотрите пока альбом.
Девочки раскрыли альбом, но смотрели не в альбом, а друг на друга.
– Тёка сита́. Аке́на, – говорит Вера непонятные слова на их детском, никому на свете не понятном языке.
– Наматёка, – укоризненно отвечает Люба.
– Люб, давай убежим? – предлагает Вера.
– Ты что? Того? – удивилась Люба.
– Аке́на очень, – призналась Вера.
– Бутенькая ты, сита́. Интересно же. Как ты думаешь, кто он? – задала вопрос Люба.
– Написано же, фото… это… дизайн, – отвечает Вера.
– Нет, Вер, я думаю, он князь… или писатель.
– Скажешь тоже, Люб, писатель! Разве писатели такие бывают? Помнишь, в школе еще учились, в восьмом классе, писатель приходил. Фамилию забыла… Разве сравнить? Тот замухрышка, от земли не видать… простой такой, – с осуждением сказала Вера, – а этот, может, правда, князь. Но уж точно не писатель.
– Ты посмотри, ткани-то какие… ручные, наверное…
– Откуда ручные?
– А какие же? Не помнишь, что ли, по материаловедению проходили.
– Богатство как в музее… откуда деньги берут?
Входит Серж с подносом. На подносе крохотные фарфоровые чашечки в медной оправе, расписные бокалы, прихотливая вазочка с печеньем.
– Так вот, девочки, что я хотел вам сказать… Я много лет занимаюсь стилем модерн. Было такое направление в искусстве на рубеже XIX–XX веков. Его по-разному называют: ар-нуво, ар-деко, либерти… не важно. Посмотрели альбом? В нем архитектура стиля модерн. В Москве осталось довольно много зданий этого времени. Дом, в котором вы живете, тоже модерн. Русский модерн. Модерн – изумительная линия, изгиб, плавные повороты, прихотливость.
Девочки переглянулись. Это было очень интересно, но непонятно: к чему он клонит? А Серж продолжал:
– Линии и формы модерна пронизывали всю жизнь начала века: мебель, посуда, одежда существовали в этих формах. В литературу, в театр, в музыку – всюду проникал модерн. И сложился определенный женский тип, определенный стиль, тонкий, изысканный. Вот, посмотрите. – Он перебил себя, положив перед ними несколько журналов и толстых книг.
Девочки склонились над иллюстрациями.
– Вы мне интересны как модели. Я хочу сделать серию, то есть ряд фотографий в стиле модерн. Я хочу вам предложить попробовать сняться в качестве моделей.
Девочки опять переглянулись.
– Голяком? – жестко спросила догадливая Люба.
Серж зевнул нарочито, потом отодвинул журналы и резко, совсем другим голосом сказал:
– Слушайте меня внимательно. На сегодняшний день вы шавки, полное говно. И жизнь ваша – полное говно. И говном будет всегда. Я даю вам шанс. Я готов для вас кое-что сделать. Кое-что в вас вложить. Лично меня не интересуют ваши сиськи-пиписьки, но если я скажу, что надо раздеться, значит, надо раздеться.
Вера тронула верхнюю пуговицу кофты.
– Не надо, – остановил её Серж. – Пойдите в ванную и намочите волосы, но не сильно. По коридору направо.
И вот они, с мокрыми, прилипшими к маленьким головкам волосами, голые, вышли из ванной.
– О господи! – засмеялся Серж. – Я же сказал: только волосы намочите!
Достал два халата, накинул на них.
И вот они сидят перед Сержем на табуретках, и он скручивает из бедных жидких волос маленькие пучочки на макушке, остригает ножницами пряди и накладывает завитки на щеке. А потом кладет пальцы на лоб Любе, на то место, где начинают расти волосы, и с нежностью говорит:
– В середине века женщины подбривали себе лбы в поисках этой линии. А вам природа подарила… Ну, и отчасти последствия рахита.
…На столе – газета, на газете – металлическая подставка, на подставке – сковородка с жареной картошкой. Над сковородой – сестрички. Одна с вилкой, вторая с ложкой. Едят. Разговаривают:
– А если обманет?
– Да как обманет-то? За рубашку заплатил.
– Нет, вообще!
– А чего он нам должен-то? Подумаешь, посидели, кофе попили, щелкнул три раза…
– Ой, а кофе-то этот, едрит его, меня чуть не сорвало…
– А мне понравилось. И вообще, живут же люди… красота…
– Чудно всё же.
– Ой, сита́, бося́ва… Мне чудится, влипнем мы, – пророческим тоном говорит Вера.
– А ты не бося́вай! Не хочешь, не ходи. А я пойду. Мне понравилось. Интересно ж!
Зазвенел звонок. Три раза. Девочки встрепенулись.
– Генка, небось, с Куцым, – предположила Люба.
– Ой, на что они нужны… Открой поди, а то Лидия заругается.
Вера идет открывать, Люба лениво доедает картошку.
Входит Генка с Верой.
– Привет.
В комнату заглядывает соседка, без стука, уверенно.
– Имейте в виду: если после одиннадцати хоть что – сразу и отцу, и в милицию.
– Когда же это мы после одиннадцати? – вздрючилась Люба.
– Мы тихо, теть Лид, – смягчила Вера.
– Знаю я вас, из молодых да ранних! – фыркнула соседка. – Имейте в виду: чуть что – я к отцу!
– Что – к отцу? К отцу? Мы совершеннолетние! – вдогонку уходящей соседке сказала Люба.
– Дался ей отец! – хмуро сказала Вера.
Пришедший вытаскивает две бутылки портвейна.
– Стаканы дай, Люб! Вер!
– Еще чего? Забирай! Здесь не распивочная, – отрезала Люба.
– Да брось, Люб, Вер, чё? – бубнит Генка.
– Да пусть его, – примиряюще говорит Вера, – пусть! – И ставит на стол стакан.
– Разляжется потом, не вытолкаешь, – буркнула Люба.
– Да я на полу, хошь, на коврике, Вер, ляжь со мной на коврике, а? – полушутил он.
– А чего Куцый не пришел? – поинтересовалась Люба.
– А чё тебе Куцый? Я не хуже, всё при мне! – ёрничает Генка.
– Эт ты такой храбрый, пока Куцего нет, – поджимает губки Люба.
– Да что ж он, с двумя зараз? – изумляется Генка.
– А хоть бы и так, не твое дело, – неожиданно сердится Вера.
Но стаканов на столе уже три. Генка заглатывает как удав. Девочки тянут лениво, потихоньку.
– И как вас мать различает? – спросил Генка. – Похожи вы, аж жуть.
– Умерла мать. Она различала. А отец путает, – отвечает Вера.
– Бантики разные вязали, – дополнила Люба.
– А куда? – шутит Генка.
– А туда! – довольно гнусно кривляясь, смеется Люба.
…А, пришли, – встречает сестричек Серж, – раздевайтесь, прошу вас!
Он как-то преувеличенно любезно снимает с них жалкие пальтишки.
– Прошу вас! – распахивает дверь в большую комнату, как и в прошлый раз заставленную по одной стене щитами. Щит с юношей отъехал в сторону, в центре – их крупные портреты. Они не сразу это поняли. Остановились, остолбенело уставившись.
– Мы? – спросила хрипло одна.
– Мы? – повторила другая.
Слезы хлынули у Любы из глаз. Она забилась в угол, затряслась в плаче.
– Мадемуазель, что с вами? – растерянно спросил Серж.
– Нет, нет! – всхлипывала Люба.
Вера стояла возле фотографий и грызла ноготь большого пальца. Фотографии были прекрасны. Одна анфас, вторая в профиль, немного совмещенные лица. Тонкие шеи, маленький рот приоткрыт, и блестят атласно два детских зуба. А на другой – почти всё вытравлено, только графическая линия, абрис удивительного лица. И ещё… И ещё…
Серж казался страшно довольным. Он гордился своей работой, эффект – и слезы, и столбняк – был ему чрезвычайно приятен.
– Вот такие пробы! – улыбнулся он. – Ну что, будете работать? Я буду вас звать Любочки, чтоб не путаться! Ну как, Любочки? Вот так, девочки, вот так, мои мышки! Ну, работаем? Почему мы молчим?
– А мы правда такие? – спросила Люба.
– Вы можете стать такими. Женщинами от кутюр, и даже больше того. Но! – Он поднял свой длинный палец. – Если будете работать как африканские рабы! Бросайте к черту ваше ПТУ. Если вам надо будет работать, я сам вас устрою в пошивку, в театр. Поняла, Любочка? – обратился он к Вере.
