Шестая глава «Дон Кихота» - Штерн Борис Гедальевич (бесплатные онлайн книги читаем полные txt) 📗
Федор же Федорович в это время пребывал в анабиозе. Оказалось, что Главный Штурман на минутку перепутал туманности: направил звездолет к Андромеде, а следовало – к Крабовидной. Так объяснил ему белый робот. При осуществлении маневра на сто восемьдесят градусов все обитатели межгалактического корабля должны лечь в анабиоз.
Федор Федорович лег. Он всегда был дисциплинированным человеком.
В бывшей Мамонтовке после пожара наступили смутные времена. Безвременье. Население ожидало хоть каких-то перемен после того, как оно взглянуло на себя и ахнуло. Раздавались тревожные голоса:
– Что с нами происходит? Надо что-то менять! Дальше так жить нельзя!
Начались гражданские смуты.
– Это что же получается? – возмущался Вова-электрик, забивая крюк в потолок, чтобы повесить люстру. – Значит, все-таки, был мамонт?! Так в чем же дело? Есть такой город Буденовск, а мы чем хуже? Выходит, Буденовск – можно, а Мамонтовка – нельзя?!
– Пишем письмо в Верховный Совет, как запорожцы султану, – поддержал Вову сантехник, гремя ржавыми трубами в совмещенном санузле. – Дальше некуда. Надо что-то менять. Начнем с названия.
Два украинца и один еврей клеили обои и помалкивали по известной причине, хотя уже начинали понимать, что никуда от судьбы не уедут, а будут, как и прежде, пить водку в кустах сирени.
Мама опять созвала субботник. Попытались своими силами отскоблить Дом на набережной, но лишь насмешили козу. Хотели перекрасить в первобытное состояние – опять же, где взять товарный состав цинковых белил, чтобы перекрасить копоть в белый цвет? Есть, правда, на складе две бочки ржавой охры, но это же курам на смех!
Так и стоял черный дом на мрачной набережной бывшей реки, зато ремонт в квартире Федора Федоровича продвигался успешно. Варвара Степановна с Таисией и Анютой замазывали свою вину. Обои уже наклеили, люстру повесили, входили и уходили молчаливые уголовники с топорами и рубанками. Дошла наконец очередь до цветного телевизора, холодильника и югославского гарнитура.
Начальству давно уже не нравился этот ремонт за казенный счет для диссидента... Ну и что с того, что он диссидент? – спрашивало начальство. Может быть Мама собирается отдать ему на откуп весь Райцентр для экспериментального художественного оформления? Голубой, розовый и фиолетовый период в разобранном состоянии? В стиле Сальвадора Дали? Не бывать сему, пока живо начальство! У самих потолки копченые, а тут... Мама, кажется, сошла с ума на почве иностранной валюты и загаженных дверей. Ей надо помочь... Съесть ее! Съесть и отправить в стрелочники!
Начальство угрюмо взирало на Маму, с нарастающим волнением ожидала прибытия диссидента Кеши. Спасти ее от зубов начальства мог только богатенький Кеша со своими художественными долларами для ремонта родного Дома на набережной. Иначе – в стрелочники! Рельсы там, шпалы, железная дорога... Маме не хотелось ремонтировать насыпь... Но как содрать с Кеши тысяч десять валюты на нужды райисполкома? Отдать ему на откуп Райцентр? Это, конечно, нонсенс.
Мама вот что задумала: пришла к Аэлите в гости и имела с ней продолжительную трехчасовую беседу. Аэлита после пожарного пикника потеряла аппетит, перестала вышивать по Райцентру, возлежала прямо посреди ремонта в раскладном кресле, читала спасенного Алексея Толстого. Процесс чтения проходил с трудом – буквы она еще не забыла, но из букв туго складывались слова. Вот что писал Алексей Толстой:
«Слова – сначала только звуки, затем сквозящие, как из тумана, понятия – понемногу наливались соком жизни. Теперь, когда Лось произносил имя – Аэлита, оно волновало его двойным чувством: печалью первого слова АЭ, что означало по-марсиански – „видимый в последний раз“, и ощущением серебристого света – ЛИТА, что означало „свет звезды“. Так язык нового мира тончайшей материей вливался в сознание».
Ничего не понять!
Когда старое кресло наконец выбросили, улеглась на новой югославской софе, решив – кровь из носу! – дочитать «Аэлиту» до конца.
А вот это уже понятней:
«Рожать, растить существа для смерти, хоронить... Ненужное, слепое продление жизни»... Так раздумывала Аэлита, и мысли были мудрыми, но тревога не проходила. Тогда она вылезла из постели, надела плетенные туфли, накинула на голые плечи халатик и пошла в ванную, разделась, закрутила волосы узлом и стала спускаться по мраморной лесенке в бассейн".
Аэлита подумала, слезла с югославской софы, сунула ноги в плетеные шлепанцы и в чем мать родила пошла в современный санузел и приняла ледяной душ – горячей воды в Мамонтовке отродясь не бывало. Потом опять улеглась на софу и продолжила чтение.
А это совсем понятно:
"Ихошка села невдалеке от Сына Неба и принялась чистить овощи. Густые ресницы ее помаргивали. По всему было видно, что – веселая девушка.
– Почему у вас на Марсии бабы какие-то синие? – сказал ей Гусев по-русски. – Дура ты, Ихошка, жизни настоящей не понимаешь".
В перерывах этого тяжкого труда Аэлита жалела Федора Федоровича, а также себя, чувствуя, что такая шикарная обстановка в квартире не к добру – скоро ее отсюда выгонят".
Вот и Мама пришла... Сейчас начнется.
Но Мама, назвав Аэлиту по имени-отчеству, неожиданно спросила:
– Не собирается ли Аэлита Алексеевна в недалеком будущем посетить Сан-Франциско? Не все же здесь на софе лежать?
Две гонимые судьбой женщины поняли друг друга с полуслова. Да и как не понять: одна была стрелочницей, другая – подбитой подводной лодкой. Долго не рассуждали – Аэлита твердо решила воспользоваться маминым предложением и выйти замуж за диссидента Кешу и разом решить все вопросы с пропиской на этой Земле; а продолжительная трехчасовая беседа заключалась в просмотре нового цветного телевизора, где в тот вечер показывали пятьдесят восьмую и пятьдесят девятую серии «Рабыни Изауры».
Всплакнули над судьбой бразильской рабыни и составили такой план: в день приезда диссидент Кеша входит в квартиру и обнаруживает возлежащую на софе Аэлиту. На второй день он ведет Аэлиту в ЗАГС, где Мама собственноручно венчает их безо всякой трехмесячной проверки чувств. На третий день Аэлита с диссидентом забирают свои двери и уезжают в Москву, в Москву, в Москву – а там и до Сан-Франциско рукой подать. Правда, во второй день может возникнуть небольшое осложнение: поведет ли Кеша Аэлиту в ЗАГС?
– В таком случае поступим наоборот – ты сама его поведешь, – решила Мама.
Договорились: Аэлите достанутся диссидент Кеша и Сан-Франциско, Маме – десять тысяч инвалютных рублей для ремонта Дома на набережной.
– Сто! – отвечала Аэлита. – Я с него для вас сто тысяч слуплю!
На том и порешили.
Аэлита отложила в сторону книгу, в который раз постирала купальник и стала каждое утро поднимать ржавые трубы, отплясывать аэробику, принимать ледяной душ, а также не обедать и не ужинать, чтобы в этот купальник влезть. Решила так: отсюда без нее диссидент Кеша живым никуда не уедет. Женат он там или холост, а в Сан-Франциско Аэлита еще не была. На Марсе была, в Нижневартовске была, а в Сан-Франциско – нет. Пусть этот диссидент хоть старый, хоть женатый, хоть горбатый, но в Сан-Франциско он ее нуль-транспортирует под руку или, на крайний случай, в чемодане с двойным дном.
Приближалась развязка. Спешили. Вот уже из министерства иностранных дел пришла телефонограмма о том, что диссидент прибывает завтра утром в черном «форде», встречайте. Бросили уголовников на Райцентр, они подмели и облизали бывшую Мамонтовку, заасфальтировали мусорник, выкрасили все заборы двумя бочками ржавой охры – ничего, сойдет после дождя; но черный дом портил весь вид на Мадрид – он торчал во все стороны, как обелиск на кладбище.
– Это кому у вас мемориал? – спрашивали шоферы, вывозившие с сахарного завода сахарный уголь.
Из-за этого черного обелиска районное начальство мандражировало и кидалось на Маму, как цепной пес. Начальство панически боялось обвинений в очернении действительности.
Мама храбрилась, успокаивала:
