Она так долго снилась мне... - Коэн Тьерри (список книг txt) 📗
Я приняла к тому же и другое решение: начать новую жизнь. Многие женщины так делают, когда судьба летит под откос, когда они начинают понимать, что ни над чем более не властны. Некоторые просто делают новую стрижку, другие рожают ребенка, самые отважные меняют профессию или расходятся с мужчиной. Необходимо стать другой женщиной. Но какой? Принцессе конец, она лежит на смертном одре по вине прекрасного принца. Юная девушка с каждым годом становится все менее юной. Свободная женщина, хозяйка своей судьбы — не мое амплуа. А профессионалка тихо увязает в рутине однообразной работы.
Моим первым побуждением было уйти с работы, начать жить совсем по-другому. Стать беззаботной, самой выдумывать себе проблемы, следить за здоровьем, лететь вперед. Я представляла, что буду работать в бутике, продавать какие-нибудь ненужные красивые штучки или модную одежду. Стану жить легко и беззаботно, веселиться по любому поводу, ценить вкусную еду и хороший кофе, проводить время в болтовне с подружками, забуду все трагедии и катастрофы прежней жизни и саму себя прежнюю тоже забуду.
Но я понимала, что у меня ничего не выйдет. Легкомыслие было моим худшим врагом.
Мое место — рядом с теми, кто страдает. Я могла обрести себя лишь в отношениях, исполненных тревожного ожидания. Значит, мне нужно не бежать, а сделать еще один шаг к границе, отделяющей жизнь от смерти. Как некоторые люди испытывают себя болью, чтобы лучше почувствовать свое тело, так и я хотела вплотную приблизиться к трагедии, чтобы разбудить чувственность. В больнице должно было освободиться место в отделении паллиативной медицинской помощи, и очереди из претендентов не предвиделось. Я подала туда заявление, надеясь, что близость к умирающим поможет мне пробудиться к жизни.
Но это решение, как оказалось, привело к пагубным последствиям. Несомненно, я всей душой отдалась делу, однако при этом еще сильнее отдалилась от внешнего мира. Ежедневное общение со смертью и необходимость облегчить пациентам их последние часы пробудили во мне лавину сочувствия, но с каждым днем реальность казалась мне все менее желанной и любимой, я перестала верить в жизнь и почувствовала, как умирает надежда.
Я ничего больше не хотела, ни о чем не мечтала. Я стала рукой, которую они пожимают перед тем, как отправиться в последний путь, ласковым взглядом, который их провожает. Я была их семьей в это тяжелое время. Иногда я даже ходила на похороны. Родные и близкие пациентов всегда тепло встречали меня, благодарили. Но потом мне нужно было исчезнуть, чтобы они могли спокойно предаться горю и забыть больницу с ее запахами, криками, стонами и оглушительной ночной тишиной.
Я сама выбрала такую жизнь. Одинокую жизнь, которую оживляли всплески тепла и нежности, перемешанных с отчаянием. Эти короткие моменты я выискивала в череде трагедий, они и составляли мое счастье. Такова была моя роль в жизни — нечто вроде религиозного самоотречения, мистического служения. Я постепенно превращалась в странное существо, способное жить только для других.
Но сочувствие постепенно убивало во мне последние капли здравого смысла. Я поняла это, когда ушла Анжела Дютур.
Последующие слова утянуло в воронку, в черную дыру моего воображения. Я потерял счет времени. Я отрывался от монитора лишь затем, чтобы схватить что-то в холодильнике или на полке и лихорадочно проглотить или чтобы прилечь, прочитать несколько строчек и забыться сном.
Отношения с созданными мною же персонажами были напряженными и насыщенными. Они постепенно обрели самостоятельную жизнь, не зависящую от моей воли, и заполонили все пространство, благо пустота, в которой я существовал, давала им такую возможность. Они стали моими единственными спутниками, и, собираясь вместе, сами предлагали мне ситуации и развязки, которые я дотошно рассматривал, а потом принимал или отвергал.
Я не собирался предлагать книгу в какое-нибудь издательство, даже не предполагал, что ее прочтут мои друзья. Я сочинял свою историю, лишь повинуясь непреодолимой потребности, лишь подчиняясь удивительной воле слов: они пробуждали невыразимую страсть, охватывавшую меня каждый раз, как я погружался в текст.
Жош и Хлоя тщетно пытались меня развлечь. Они заходили в гости, звонили по телефону, интересовались моими делами и приглашали куда-нибудь пойти. Иногда им удавалось заставить меня надеть куртку, чтобы сходить за покупками или выпить стаканчик в кафе.
Весь этот период мне больше не снилась незнакомка, предсказывающая будущее, моя лежащая на постели пифия. Тем не менее я постоянно думал о ней. Можно даже сказать, я писал только для нее. Она была моей музой, манящей и тревожащей. По крайней мере, так я сам определил ее роль в своей жизни. Она принадлежала темному и мрачному периоду, и воспоминание о ней было пропитано тогдашней болью и отчаянием. Но она равным образом была связана и со счастливым периодом моей жизни и если не напророчила судьбу, то уж точно подтолкнула меня к идее написания романа.
И вот — последняя страница, последняя строчка, последнее слово, и я одним махом написал название, как художник подписывает картину: «В тиши ее молчания». Я довел до конца действие, исчерпал сюжет, до конца измучил персонажей. Сперва я чувствовал облегчение, почти удовлетворение. Как бегун-марафонец, я пришел к концу моего длинного сочинения. Мне удалось притупить боль, придать смысл своему одиночеству. Но потом чары рассеялись. Мои персонажи покинули меня. Они больше не были рядом, они были заперты в двухстах страницах рукописи, погребены под грузом килобайтов, и ярлык на рабочем столе был их надгробным камнем.
Я вновь оказался сиротой.
По-прежнему запершись в квартире, я слонялся из комнаты в комнату, переползал с дивана на кровать, из кухни в ванную, бродил бесцельно и безнадежно в пустыне своих дней и ночей.
Тогда я захотел перечитать роман, надеясь вновь разжечь пламя, полыхавшее во мне долгие месяцы работы. О, какое меня ждало разочарование! История показалась мне скучной, фразы корявыми и бессмысленными, персонажи непоследовательными и безликими. Я проклял их за то, что они насмеялись надо мной — хотя сам был во всем виноват. Расстроенный и обозленный, я сбросил рукопись в корзину. И от безнадежности и отчаяния уснул глубоким сном.
И тут мне опять приснилась она.
Было воскресное утро. Холодное, грустное воскресенье, какие случаются только в январе.
«Мадам Дютур. Сегодня ночью».
Софи не подняла глаз от бумаг, которые она заполняла, только дружески кивнула и проронила несколько слов, обозначивших смерть.
Смерть была здесь очевидностью, в нашем отделении все было ею пропитано. Не нужно было слов, чтобы назвать ее по имени. Все они были под запретом, ибо не имели смысла.
Я шла по коридору, склонив голову, стараясь справиться с нахлынувшей болью.
Медсестры относятся к пациентам по-разному. Все мы, кроме заскорузлых профессионалок, проработавших здесь долгие годы, время от времени привязываемся к некоторым больным, у нас появляются любимчики, которые, заняв место в палате, получают его и в нашем сердце. Некоторые быстро забываются, но некоторые нам очень дороги. Причины тут бывают самые разные: потому что человек какой-то трогательный, или одинокий, или красивый, или бедный, или смешной. Напуганный или безмятежный, умный или наивный, похожий на нашего дядюшку, или двоюродную сестру, или на давно забытого друга. По каким-то субъективным причинам они привлекают наше внимание, вызывают сострадание, и мы начинаем проводить с ними больше времени, заговаривать чаще и ласковей.
Анжела Дютур была одной из моих пациенток. Ее положили к нам две недели назад. Рак матки, обнаруженный за полгода до этого, не поддавался никакой химиотерапии. Так бывает: приходишь на обследование, ждешь и волнуешься, диагноз подтверждается, и в глазах поселяется ужас, поселяется навсегда. Некий несмываемый отпечаток, который накладывается на все чувства и действия, опустошает взгляды и обесцвечивает слова. В глазах зажигается последний темный огонек, страх смерти — он-то и есть наш главный враг, с которым мы здесь неустанно сталкиваемся. Иногда напрямую, когда больной, чувствуя неизбежность ухода, молча умоляет спасти его или оборвать невыносимое ожидание. Иногда более скрыто, когда этот смертный ужас проступает сквозь слова и мысли, поддерживающие надежду на выздоровление или веру в загробную жизнь.
