Оракул петербургский. Книга 1 - Федоров Алексей Григорьевич (читать книги бесплатно полностью без регистрации txt) 📗
Натура эксцентрическая выпирала из Чистякова при каждом повороте головы, тем более при остром слове и решительном действии. Ну, а если он ударялся в пространное повествование, – подключал оба полушария к поиску вещего слова, – то можно было смело вызывать психиатров. Чего здесь было больше: нарочитой эксцентрики или акцентуации характера – трудно сказать. Скорее – всего понемножку. Однако он любил усиливать меткими словами эффект диагностических пассажей во время вскрытия. Постукивая длинным хирургическим ножом по мрамору секционного стола, он, копируя технику удава, давил свою жертву пристальным взглядом, раскрывая перед провинившимся врачом ошибочные диагностические и лечебные установки. Немногие из заблудившихся в тайнах медицины эскулапы решались тогда возражать его клиническим приговорам. Особенно не любил наш патолог легкомысленных нахалов, врунов, неучей и шкурников. Он всегда находил для них язвительное словцо и откапывал совершенно жуткую историю из архивов науки.
Третий диссидент-посидельщик имел косвенное отношение к медицине. Олег Германович Верещагин – по образованию физик, кандидат физико-математических наук, залетел в больничку из профильного НИИ, где успешно руководил лабораторией лазерной техники. В больнице ему предложили возглавить службу сопровождения диагностического и лечебного процесса. Он умудрился заменить металлолом на современную технику и ежегодно внедрял все новые и новые уникальные методики.
Открыл этого уникального специалиста, стоящего за границей колоссальные деньги, Александр Георгиевич. А встретил он его на тренировке по каратэ, где Верещагин выполнял роль тренера. Сергеева при первом знакомстве поразили внешние данные нового тренера. Почему-то сразу вспомнились два кинофильма – "Римские каникулы" и "Великолепная семерка". В Верещагине совмещались изумительные мужские данные, – высокий рост, стройность, гибкость, спортивная резкость, – с интеллигентностью, отражающейся в тонких, породистых чертах лица, несомненном уме, эрудиции, воспитании. В нем было многое, напоминающее стать и характер сильного и благородного оленя.
Сергеев вовсе не удивился, когда при знакомстве тот назвал свое имя – Олег. Они отыскали друг друга моментально и через несколько дней были друзьями. Их мужская дружба прошла двадцатилетнее испытание. Не была она сусальной, зависимой, рабской, а была, скорее, дистанционной, но верной. Каждый был готов прийти на помощь другому при первой необходимости. Безусловно, они оба не были идеальными людьми, но умели прощать недостатки друг другу. Пожалуй, их обоих объединял идеализм и романтизм, идущий от детства и юношества. Олег очень любил сказки и читал их запоем. Таким людям кажется, что они хорошо диагностируют человеческие пороки, но в том состоит их глубокое заблуждение.
Первый тест, который не удавалось Олегу пройти без поражения был наивно прост, – при многократных попытках сложить семью он вляпывался в идиотскую ошибку. Через два-три года приходилось разводиться. Сопровождалась такая акция исключительными мытарствами, которые с изощренной подлостью организовывали бывшие благоверные. Они почему-то охотно рожали от него детей, но все дальнейшее содержание и воспитание переваливали на отца, а сами пускались в тяжкие. Видимо, в людях, подобных Верещагину, слишком много чести и праведности – тем и пользуются при случае окружающие. Ну, а женская природа изначально склонна к паразитированью, – иначе и быть не может, если существо, по образу и подобию Божества, создают из примитивного ребра, совершенно земного мужчины, да еще погруженного в глубокий сон, скорее всего, изрядно пьяного.
Абсолютно ясно, что самым смышленым испытателем житейской мудрости являются досужие женщины. Дочери Евы для глубокого испытания затягивали Верещагина в официальный брак четырежды. Каждый раз, откупившись квартирой или машиной, от очередной "единственной и неповторимой" он оказывался по уши в чем-то зеленом, липком и зловонным. Ибо кто еще может так подло мстить за несостоявшуюся любовь до гроба, – только женщина, подброшенная дьяволом. А для того дьявол обязательно выберет смазливую, именно с теми пропорциями, которые влекут, возбуждают и греют. И когда доверчивая стоеросовая дубина, регулярно стоя на коленях, по собственному почину убедит малообразованную провинциалку в том, что она Богиня, начинается второе (всегда финальное) действие рокового спектакля. Теперь уже инициативу захватывает чрезвычайно слабый пол, но почему-то способный незаметно перевернуть горы и запрятать отвергнутого мужа в тюрьму или сумасшедший дом. Но наивысшее удовлетворение Матильда получит, если окажется в центре событий. События те, естественно, развернутся на кладбище, перед свежей могилой бывшего мужа, под звуки трогательных речей, в сопровождении оркестра и гвардейского салюта.
Видимо, благородство не сеют, – его потребляют вампирши. Во всех посидельных вещаниях Олежек принимал участие, но было в его речах что-то от взглядов Григория Синоита (13-14 века) – византийского проповедника и аскета, основателя монастыря в пустыне Парории. Его тянуло к проповедям идеала созерцательной и аскетической жизни, конечно, несколько осовремененной. Он был сильный, решительный и бескомпромиссный боец на татами – побеждал отечественных увальней и японских профи. Америкашек на выездных соревнованиях Олег колотил просто пачками. Но судьба не была к нему благосклонна – интриги настигали его красивую голову без предупреждения и длительной подготовки. Сейчас, выслушав рассказ сотоварища, он сильно задумался и не стал влезать в обсуждение, – раут созерцания и осмысления был необходим Олежеку.
Четвертый в этой компании, конечно, был лишним. Его облик не очень вязался с эстетикой "малой группы". Но он уже затесался в нее, а изгонять человека из служебного помещения, – пусть даже малоблагоустроенного подвала, где располагался морг, – было не в правилах основательных эстетов. Золотое кредо цивилизованного общества: "живи так, чтобы не мешать жить другим". В подвальной компании такая сентенция толковалось расширительно: "живи так, чтобы извлекать пользу от жизни, не мешая при этом другим". Вадик, или для внутреннего потребления – "малыш", звучало здесь ласкательно; он же величал их выспренно – "звери". Ему отводилась роль обучаемого молчуна, разрешалось наматывать на ус и пускать сопли восхищения от высокой беседы. Возраст его не превышал тридцати восьми или около того. Тело он имел чрезмерно упитанное, рыхловатое для молодого мужчины, рост средний, богатую шевелюру и некую испуганную глуповатость во взгляде.
А глупеньких и убогих вечно чтили на Руси. Сентиментальность у русских – черта национальная. Внимание к чему-либо у малыша сочеталось с широко открытым ртом из-за бесконтрольно отвалившейся нижней челюсти. Цвет глаз трудно идентифицировать, да и нет в том серьезной необходимости. Своеобразная запасная мишень для острого словца, безобидной шутки – вот психологическая реальность данного персонажа. Известно, что "молчание – золото". Редкий металл, наличествующий в приятной компании, позволял любому адепту разговорного жанра быстро передвигаться от одного художественного образа к другому, сочными красками живописать экстремальные ситуации.
Такие ситуации чаще всего создавал своими действиями и высказываниями сам Вадик, но порой разговор затрагивал и опасные темы – касался начальствующих фигур. В интересах диссидентов было держать информацию в узде конфиденциальности. Должность у малыша была редкая среди нормальных людей – он был врачом-диетологом. В подвальном синклите сами собой вырисовывались его приватные функции. Не трудно догадаться – молодости вменялось в обязанности расстараться закусоном, когда из-под стола анатом доставал большую бутыль с казенным спиртом.
"Эликсир жизни" всегда готовился быстро и мастерски: все решала пропорция ректификата, воды и вкусовых оттяжек. Важно было не только нейтрализовать остатние сивушные масла, их запахи и привкусы, но и внести гармонию внутреннего осязания. От нее зависел эффект опьянения, качество рождаемой мысли, полет воображения, пафос и историческая значимость очередной повести. Наши мастера импровизации, вообще, считали, что первичным во всем том действе была мысль и слово, а не банальная пьянка.
