Атлант расправил плечи. Часть I. Непротивление (др. перевод) - Рэнд Айн (читаем бесплатно книги полностью TXT) 📗
— Девятнадцать.
Повнимательнее рассмотрев гостью в своей гостиной, Таггерт подумал, что, если ее чуть подкормить, у нее будет неплохая фигура; девушка казалась слишком худой для своего роста и сложения. На ней было коротенькое поношенное черное платье в обтяжку, которое она попыталась украсить аляповатыми пластмассовыми браслетами, звякавшими на запястье. Стоя посреди комнаты, она озиралась, как в музее, где нельзя ничего трогать, и почтительно пыталась запомнить все подробности.
— Как вас зовут? — спросил он.
— Шеррил Брукс.
— Ну, садитесь.
Он молча соорудил коктейль, а она покорно ждала, присев на краешек кресла. Когда Джеймс подал ей бокал, девушка послушно сделала несколько глотков, после чего оставила бокал в руке. Он видел, что она не ощущает вкуса напитка, просто не замечает его.
Сделав глоток, он с раздражением отставил бокал: ему тоже не захотелось пить. Таггерт принялся угрюмо расхаживать по комнате, понимая, что глаза ее молча следят за ним, наслаждаясь мгновением, наслаждаясь огромным смыслом, которым были наделены для нее его движения, его запонки, шнурки его ботинок, его абажуры и пепельницы.
— Мистер Таггерт, почему вы так несчастны сегодня?
— Почему вас это волнует?
— Потому что… ну, если у вас сегодня нет права на радость и гордость, то у кого же оно есть?
— Именно это я и хотел бы узнать — кто имеет на это право? — Таггерт резко повернулся к своей гостье, слова полились так, как если расплавился предохранитель. — Он же не изобретал железную руду и доменные печи, так ведь?
— Кто?
— Риарден. Он не изобретал плавку, химию, поддув и литье. Он не мог изобрести свой металл без тысяч и тысяч других людей. Его металл! Почему он считает его своим? Почему считает своим изобретением? Все пользуются чужими находками. Никто не способен ничего изобрести.
Она с удивлением произнесла:
— Но железная руда и все прочее… они же давно известны. Тогда почему никто не сделал этот металл до мистера Риардена?
— Он сделал это не ради благородной цели, а ради наживы, он никогда не поступал иначе.
— Что же в этом плохого, мистер Таггерт? — Она негромко рассмеялась, словно бы вдруг разрешив загадку. — Это абсурдно, мистер Таггерт. Вы хотели сказать совсем другое. Вам же известно, что мистер Риарден заработал все свои деньги, и вы тоже. Вы говорите мне так просто из скромности, хотя все знают, что все вы сделали огромное дело — и вы, и мистер Риарден, и ваша сестра… она, должно быть, совершенно удивительный человек!
— Неужели? Ну, это вы так думаете. Сестра моя — жесткая, бесчувственная женщина, которая расходует свою жизнь на сооружение железнодорожных путей и мостов, не ради высшего идеала, но только потому, что ей нравится строить. Если она занимается заведомо любимым делом, чем же здесь восхищаться? Я совершенно не уверен в том, что сооружение этой дороги ради процветающих предпринимателей Колорадо заслуживает особого одобрения, тем более в то время, когда бедный люд пораженных безработицей районов так отчаянно нуждается в транспорте.
— Но, мистер Таггерт… вы же сами боролись за сооружение линии.
— Да, потому что таков был мой долг — по отношению к компании, вкладчикам, персоналу. Но не ждите, что я буду радоваться содеянному. Я не вполне уверен, что все это было так важно… зачем нужен новый сложный металл, когда столько стран отчаянно нуждаются в простом железе… известно ли вам, что в Китайской Народной Республике не хватает элементарных гвоздей, чтобы приколачивать деревянные крыши к стропилам?
— Но… но мне не кажется, что в этом можно обвинять вас.
— Кто-то все равно должен позаботиться о гвоздях. Человек, умеющий видеть вещи, не внесенные в его записную книжку. В наши дни не найдешь человека, способного проявить сочувствие — и это когда вокруг столько страданий! Подумать только, плюнуть на все и на всех, отдав десять лет своей жизни возне с какими-то там металлами. И, по-вашему, это великое свершение? Ну, здесь-то речь идет не о высших способностях, а о шкуре, которую не пробить, даже вылив ему на голову тонну стали! В мире можно найти уйму куда более одаренных людей, но их имена не попадают в передовицы газет, и вы не станете бежать с шоссе к железнодорожному переезду, чтобы посмотреть на них — потому что они не станут изобретать мостов, способных стоять вечно, в то время, когда страдания человечества отягощают их души!
Девушка смотрела на него с молчаливым почтением, уже без прежнего энтузиазма, глаза ее погасли. Джеймс почувствовал себя увереннее.
Взяв в руку свой бокал, он сделал глоток, а потом усмехнулся внезапному воспоминанию.
— Впрочем, это было забавно, — сказал он уже более непринужденным и живым тоном, каким разговаривают со старым приятелем. — Видела бы ты вчера Оррена Бойля, когда по радио передали первое сообщение с «Узла Уайэтт»! Он буквально позеленел… в самом деле, сделался таким же зеленым как залежалая селедка! Знаешь, как он провел вчерашнюю ночь, стараясь пережить скверные новости? Нанял себе номер в отеле «Валгалла» — а это тебе не пустяк — и, как я слышал, до сих пор все еще там, пьяный вусмерть: валяется под столом в компании избранных дружков и половины всех девок, которых удалось наскрести на Амстердам авеню!
— А кто такой мистер Бойль? — спросила ошеломленная гостья.
— Этот-то? Жирный жлоб, переоценивший свои возможности. Смышленый такой парень, который иногда становится слишком уж умным. Видела бы ты его вчера! Я был в отпаде. От него и от доктора Флойда Ферриса. Этому чистюле не понравилось все, не понравилось ни на грош! — элегантному-то доктору Феррису из Государственного научного института, слуге народа, вещающему словами из патентованной кожи, однако, я бы сказал, что он справился с делом отлично, разве что егозил в каждой фразе — я про то интервью, которое он дал сегодня утром… там были такие слова: «страна дала Риардену его металл, и теперь мы ждем ответного дара от него стране». Остроумно сказано, если учесть, кто ехал на том милом поезде… У него получилось лучше, чем у Бертрама Скаддера… когда приятели, джентльмены из прессы, попросили его высказать свое мнение, мистер Скаддер не придумал ничего лучше, чем сказать, что воздерживается от комментариев… Воздерживается от комментариев… — и это Бертрам Скаддер, не умевший заткнуться с самого дня рождения, просили его говорить или нет, шла ли речь об абиссинской поэзии или о состоянии дамских комнат на текстильных фабриках! А доктор Притчетт, старый дурак, бродил вокруг да около, утверждая, будто ему точно известно, мол, Риарден не изобретал свой металл, поскольку некий безвестный, но надежный источник сообщил ему, что Риарден украл состав у нищего изобретателя и убил его!
Джеймс довольно хихикал. Девушка слушала его как лектора по высшей математике, не понимая ничего, даже стиля изложения, лишь еще более углублявшего тайну, поскольку не сомневалась в том, что он — Он! — имеет в виду нечто совершенно иное.
Таггерт снова наполнил свой бокал, но тут веселье вдруг оставило его.
Осев в кресле лицом к гостье, он посмотрел на нее мутными глазами.
— Она возвращается завтра, — произнес он, мрачно ухмыльнувшись.
— Кто?
— Моя сестра. Моя драгоценная сестрица. О, теперь она решит, что стала великим человеком, так ведь?
— Вы не любите свою сестру, мистер Таггерт?
Джеймс ответил ей тем же смешком, настолько красноречивым, что другого ответа не потребовалось.
— Почему? — спросила она.
— Потому что она считает себя шибко умной. А по какому праву? И кто вообще вправе назвать себя умным? Никто.
— Ну, вы не это хотите сказать, мистер Таггерт.
— Я хочу сказать лишь то, что все мы не более чем люди — а что такое человек? Слабое, уродливое, греховное существо, рожденное для порока, прогнившее до костей, и смирение — единственная доступная ему добродетель. Ему следовало бы провести свою жизнь на коленях, моля о прощении за свое грязное бытие. Когда человек начинает считать себя самым добрым, самым умным? Тут и начинается гниль. Гордыня — худший из грехов, что бы ты ни создал.
