Фристайл. Сборник повестей (СИ) - Сергеева Татьяна Юрьевна (хороший книги онлайн бесплатно txt, fb2) 📗

Наталья, вернувшись домой, попила чаю с душистой мятой, которую так любила, и включив телевизор, вытянулась на большом диване. Но какая-то смутная тревога, непонятное беспокойство мешали ей расслабиться. Понажимав беспорядочно кнопки пульта, она выключила телевизор и позвонила в отделение. Спокойный голос дежурной медсестры напряжения не снял, и, ругая себя за собственную дурость, Наташа оделась и пошла в больницу.

Лабецкий прикинул на глаз, какой ширины должен быть лоскут, который он собирался оторвать по всей длине простыни. Но едва он с треском надорвал и потянул, разрывая полотнище, стул, словно сам собой, отъехал от закрытой двери, и в палату вошла Наталья.

Лабецкий растерялся, замер с разорванной простынёй на коленях.

— Я так и знала! — С неожиданной ненавистью в голосе произнесла Наташа. — Я так и знала! Чего ты так испугался? Продолжай, продолжай! Хочешь, я тебе помогу? Простынь эту давно списать нужно было на ветошь, её не жалко. Ты продолжай…

Лабецкий не пошевелился. Он сидел, низко наклонив голову, и его бледное синюшное лицо медленно заливал румянец. Так ничего и не ответив Наталье, он опустился на постель и отвернулся к стене.

Наташа подняла с пола и машинально сложила упавшую простынь, повесила её на спинку кровати. Потом вдруг разом успокоилась, присела на стул возле окна и тихо сказала.

— Послушай, Сергей… Ты не знаешь… Я ведь тоже так хотела когда-то… Я пыталась повеситься, но верёвка разорвалась…

Лабецкий не сразу повернулся к ней. Быстро исподтишка взглянул ей в лицо, не слишком поверив в её слова. Но взглянув, понял — это правда.

Наталья в нескольких словах рассказала ему про Алёнку. Теперь он слушал её, широко открыв глаза, боясь пропустить хоть одно слово.

Она потрясла в воздухе своей покалеченной кистью.

— Вот видишь, Господь меня пальцев лишил, чтобы я всегда помнила об этом… Да разве можно забыть? А тогда… Никому не было дела до моих переживаний. Все меня презирали, ненавидели даже. Только одна Ирина… Она меня тогда спасла. И я выжила, как видишь.

Наталья замолчала. Лабецкий тоже молчал. Вздохнув, словно отгоняя от себя воспоминания, она продолжила.

— А тебя… Подумай сам своими затуманенными гордыней мозгами — сколько человек боролись за твою жизнь, дежурили подле тебя ночами, выхаживали тебя! И ты так легко можешь всех предать? И Виктора Николаевича, и Светлану, об Ирине я даже не говорю…

Лабецкий закрыл глаза. Смотреть в лицо Наталье не было сил. Она опять замолчала и молчала долго, грустная, какая-то опустошённая смотрела в окно, за которым была бледная летняя ночь. Лабецкий замер. Он так и лежал с закрытыми глазами на голом матрасе, с которого недавно стащил простынь.

Потом Наташа повернулась к двери.

— Я ухожу, Сергей. Охранять тебя, ставить здесь индивидуальный пост я не буду. Поступай, как знаешь. Но если ты сделаешь то, что задумал, ты уйдёшь из жизни трусом и предателем…

Она постояла ещё немного, держась за ручку двери, и потом добавила совсем тихо, со сдерживаемой тоской.

— До встречи с тобой, Серёжа, я на костылях ходила, понимаешь? Половину жизни провела на костылях. Я поверила, что мы… Мне показалось, что мы нужны друг другу…

Она ушла, бесшумно закрыв за собой дверь.

Как и положено по больничному уставу, Наталья доложила обо всё дежурному врачу. Миниатюрная девушка-ординатор, которой только сегодня Ирина доверила первое самостоятельное дежурство в панике всплеснула руками.

— Надо психбригаду?..

Наталья покачала головой и подвинула к ней телефонный аппарат.

— Звоните заведующей…

Сердце Ирины болезненно сжалось: что-то подобное она подсознательно ждала от Лабецкого. Сделав усилие над собой, она попыталась успокоиться и холодно дала распоряжение дежурной докторше: поскольку палата Лабецкого находится напротив сестринского поста, достаточно будет открыть в неё дверь, а медсестре с рабочего места не отлучаться ни на шаг. При необходимости звонить ей в любую минуту.

Наталья вернулась в крохотную комнатёнку, которая гордо называлась «кабинетом старшей медсестры», и тяжело опустилась на банкетку. Не спеша, надела было уличную обувь, но вдруг замерла, уронив руки на колени, и просидела так неподвижно до самого утра.

Лабецкий ещё долго лежал с закрытыми глазами. Удары сердца, больно бьющие в виски, постепенно становились тише и спокойнее. Он заставил себя встать, перестелил постель, потушил свет и плотно закрыл к себе дверь. Но она тут же вновь приоткрылась, и узкий пучок света упал из коридора на выщербленный пол палаты.

— Не закрывайтесь, Сергей Петрович… — Услышал он голос медсестры. — В палате очень душно!

Лабецкий понял, что индивидуальный пост Наталья всё-таки организовала.

Он слышал, как скрипнул один ящик письменного стола, потом другой — медсестра что-то искала. Потом звякнуло ведро, где-то рядом зашлёпала мокрая тряпка, и в палату потянулся сладкий запах какого-то антисептика — это санитарка мыла пол в коридоре. Лабецкий лежал в темноте, невольно прислушиваясь к ночным звукам отделения, и почему-то не сводил глаз с луча света, падающего на пол через приоткрытую дверь палаты…

Утром санитарка принесла ему новую чистую простынь, молча перестелила ему постель, и, забрав разорванную, вышла из палаты. Днём на свободное кровать был поселён молчаливый, аккуратный сосед. Ирина не прислала к Лабецкому положенного в таких случаях психиатра и не зашла к нему во время обхода. Наталья тоже не появлялась. Лабецкий не удивился, он затосковал: он вдруг кожей понял, что эти две женщины сейчас для него самые близкие люди.

В тихий час, когда больным строго запрещено покидать пределы палаты, убедившись, что его сосед спит, выводя носом звонкие рулады, Лабецкий, тихонько выглянул за дверь. Поселив к Лабецкому соседа, медсестра явно потеряла бдительность: на посту никого не было. Сергей вышел за дверь и побрёл по длинному пустому коридору. Ноги слушались плохо, его раскачивало, словно на палубе корабля, и, чтобы не упасть, он цеплялся за деревянные поручни, тянувшиеся вдоль стен. Благополучно миновав кабинет заведующей и комнатушку старшей медсестры, он остановился перед дверями часовни в самом конце коридора. Лабецкий тихонько толкнул дверь и вошёл. Часовня была пуста. Он был здесь впервые. Небольшие зажжённые свечи мерцающими огоньками слабо освещали иконы, которые были самого разного размера — большие, средние и совсем маленькие… Прямо на него смотрели пристальные глаза Спаса. Лабецкий медленно перевёл взгляд на Богоматерь с младенцем, потом на большой образ Пантелеймона рядом. Это был единственный святой, лик которого был знаком Сергею: несколько месяцев назад образок Пантелеймона принесла в его палату Наталья. Ему вдруг показалось, что все эти святые, мужчины и женщины, лица которых он едва улавливал в мерцании догорающих свечей, настороженно и вопросительно смотрели на него со всех сторон. Голова его закружилась, и, чтобы не упасть, он опустился на небольшую скамейку со спинкой, которая была поставлена посреди часовни специально для ослабленных больных.

Было тихо, так тихо, что слышалось лёгкое потрескивание свечей. Выпрямившись, Лабецкий почувствовал своим ещё мягким, болезненно зудящим послеоперационным рубцом твёрдую спинку скамейки. Головокружение постепенно прекратилось. Он сидел неподвижно, глядя прямо в строгие глаза Спаса. И вдруг сказал про себя, не вслух — вслух сказать ещё было невозможно, он произнёс про себя:

— Прости…

И к его горлу комом подступили слёзы. Он удивился этому, хотел было проглотить этот комок, но не получилось, и Лабецкий заплакал. Он плакал сначала тихо, бесшумно, но потом совсем потерял контроль над собой и разрыдался вслух громко, как ребёнок.

Он не услышал, как в часовню вошёл отец Михаил, не увидел, как заколебалось и выпрямилось пламя свечей, когда священник закрыл за собой дверь. Он просто почувствовал чьё-то присутствие за своей спиной и оглянулся.