Фристайл. Сборник повестей (СИ) - Сергеева Татьяна Юрьевна (хороший книги онлайн бесплатно txt, fb2) 📗

Священник покачал головой.

— Пока человек жив и может думать, он должен находить в себе мужество каяться.

— Я виноват в смерти человека и был за это осуждён, потом работал на кладбище… Тогда я задумывался о Боге… Но потом… Потом я стал относиться к людям так, словно я сам Бог и есть.

— Послушайте меня, Сергей… Если есть в Вашей жизни такие поступки, такие моменты, такие вещи, которые Вас самого недостойны, то надо сейчас, именно сейчас, своими словами, как умеете, как можете, как хватает сил мысленно просить прощения у всех людей, обиженных, униженных Вами… — Отец Михаил помолчал и потом продолжил твёрдо. — А после этого нужно собрать всё своё мужество и приготовиться к следующему испытанию. Я говорю об операции.

Лабецкий поднял воспалённые веки, внимательно посмотрел на батюшку. Конечно, он понимал, что не зря его вертели в разные стороны профессора, не зря отводила глаза Ирина. Он был достаточно подготовлен по фтизиатрии, чтобы догадываться, что всё это значит.

— Всё-таки операция… — Он прерывисто вздохнул. — И что мне предстоит? Когда?

— Пульмонэктомия. По жизненным показаниям. Послезавтра.

Сергей перевёл дыхание, подавляя очередной приступ кашля.

— И… Мои шансы?

— На всё воля Божья… — Опять повторил священник. — Врачи говорят: пятьдесят на пятьдесят… Без операции шансов нет никаких.

Лабецкий долго лежал с закрытыми глазами, потом опять мучительно справлялся с затяжным кашлем. Только передохнув после него, он тихо, но твёрдо сказал священнику.

— Я не буду оперироваться. Не хочу. Очередное испытание… А зачем? Вот Вы сказали: «На всё воля Божья»… Значит, я должен был утонуть. Зачем Светлана меня вытащила? Зачем Виктор Николаевич меня спасал?

Совсем обессиленный, он стал говорить шёпотом, медленно подбирая слова.

Отец Михаил укоризненно покачал головой.

— Пути Господни неисповедимы… Но ничего случайного в жизни человека нет. Возможно, этой тяжёлой болезнью Он остановил Вас на ошибочном пути. Подумайте сами: посылая Вам такие суровые испытания, Господь направил Вас не к чужим людям, а к старым забытым друзьям. Вас лечит прекрасный доктор Ирина Дмитриевна, и рядом с Вами преданный друг Наташа… И Светлана, такой решительный и отчаянный человечек, подле Вас не зря оказалась, и Виктор Николаевич… Вы сами подумайте…

Отец Михаил ласково погладил пальцы больного, которые за время всего разговора так и не выпустил из своих мягких рук.

— Вы поспите, Сергей Петрович, а я помолюсь за Вас… А после, Бог даст, мы ещё поговорим… Оперироваться необходимо.

Какое-то время Лабецкий был в забытьи. Он не слышал, как ушёл священник, как буфетчица принесла и оставила у него на тумбочке обед. Слова отца Михаила о покаянии задели его, и, очнувшись, он долго пытался вспомнить тех людей, которых особенно могли ранить его слова и поступки. Но ему было трудно сосредоточиться, он устал и снова провалился в тяжёлый сон.

Потом пришла Ирина. Глядя прямо ему в лицо, она коротко и жёстко, словно на консилиуме, доложила ему ситуацию: оперироваться надо по жизненным показаниям, иначе летальный исход неизбежен. Но операция — тоже большой риск…

Лабецкий отмолчался. Ему было так плохо, что единственным желанием в этот момент была потребность тишины и покоя.

— Ты всё понял, Сергей? — Спросила Ирина.

— Да. — Ответил он и отвернул голову к стене.

— Оперируемся?

Лабецкий молчал.

— Серёжа, мы оперируемся? — Настойчиво повторила его доктор.

— Да… — Выдавил он, словно выдохнув из себя последние остатки воздуха.

Подавив в себе волну острой жалости, Ирина тихо вышла из палаты.

О тяжести состояния больного, о предстоящей ему операции полагается извещать родственников. Начала я с бывшей жены Сергея, но на мой звонок по домашнему телефону, указанному на титульном листе истории болезни, никто не ответил. Я с трудом отыскала в своём письменном столе визитную карточку старого генерала, которую он мне оставил при посещении несколько месяцев назад.

Ответила мне какая-то женщина, по голосу, видимо, немолодая, с застарелым украинским акцентом. Лабецкий когда-то говорил мне, что за стариком ухаживает пожилая домработница-украинка, испокон веку живущая в его доме. По-видимому, это была она.

На мою просьбу пригласить генерала к телефону, она ответила не сразу.

— Его нет… Мы похоронили его месяц назад.

Я от неожиданности растерялась, не сразу сообразила, что надо сказать.

— Простите… Простите, я не знала… А Вера Владимировна? Я ей звонила, но никто не отвечает.

— Вера? Так Вера уехала в свою Германию. Она ведь замуж за немца вышла и уехала в… Я никак не могу запомнить, в какой город, название немецкое, очень трудно запомнить. Она приезжала на похороны и потом уехала. Она через полгода должна приехать, чтобы наследство оформить. А кто спрашивает?

Продолжать разговор было бессмысленно, и я повесила трубку.

Звонить на прежнее место работы Лабецкого мне не хотелось. Очевидно, там не было людей, которые искренне беспокоились бы о его здоровье. За всё время пребывания у нас никто не приехал его навестить. Визит генерала не в счёт. Нет, кажется, заезжал ещё какой-то молоденький гаишник, который представился его приятелем.

Вечером накануне операции вернулась Наталья. Как-то ей удалось получить сертификат досрочно. Она просидела возле Сергея всю ночь, хотя ему провели премедикаментацию, и он до утра спал на высоко поднятых подушках. Утром она помогла санитарке его раздеть и, полусонного, сама отвезла его на каталке в операционную. Профессор-хирург вызвал из института свою операционную сестру и анестезиолога, с которыми всегда работал в бригаде. Я хорошо это понимаю, ведь я тоже без Натальи — никуда. И Виктор не возражал, операция была слишком ответственна и сложна. Осторожно просочившись вслед за Натальей в коридор оперблока, я увидела, как хирурги встали по обе стороны операционного стола, после чего послышался грозный окрик Виктора.

— Лена, где вы там все? Закройте дверь!

Старшая операционная сестра с виноватым видом выставила нас с Наташей на лестницу.

Операция прошла успешно: хирурги, анестезиолог, вся бригада оказались на высоте. Необходимое время Сергей пролежал в реанимации, потом в хирургическом отделении: сначала сняли дренаж, потом швы, после чего его вернули в отделение Соловьёвой. Здесь его приняла Наталья, которая каждый день повторяла Ирине, словно заклинание:

— Я не позволю ему умереть… Мы вытащим его, вот увидишь…

Всё началось по новому кругу: капельницы, уколы, таблетки, физиотерапия, лечебная физкультура…

Его вытащили с того света в очередной раз.

Но Лабецкий больше не хотел жить. Он не видел в будущем никакого смысла: одинокий инвалид, физический урод, давно потерявший профессиональную классификацию… Ради чего, изнемогая, карабкаться на поверхность, влачить какое-то жалкое существование? Как только начали возвращаться силы, он стал продумывать план самоубийства.

Проще всего было поднакопить таблеток со снотворными, и Лабецкий пожаловался Ирине на бессонницу. Но проницательная докторша смерила его подозрительным взглядом и отказала по причине присутствия необходимых препаратов в капельницах, которые он получает по нескольку штук в день. Стащить таблетки из аптечного шкафчика на сестринском посту было невозможно — клиентура отделения слишком ненадёжная, и шкафчик запирался намертво, что по нескольку раз в день проверяла Наталья. Пришлось от самого простого варианта отказаться. Палата находилась на первом этаже и выбрасываться из окна тоже не имело смысла. Оставалось одно — повеситься. Лабецкий остановился на этом и стал тщательно продумывать детали суицида. По больничной нищете карнизов для штор в палате не водилось, но под самым потолком из стены торчал мощный ржавый крюк, оставшийся, видимо, ещё от предвоенных времён. Он должен был выдержать. Вместо верёвки можно использовать простынь… Да простит его Наталья за порчу больничного белья! Продумав всё до мелочей, поздним вечером Лабецкий приступил к выполнению задуманного. В отделении стояла тишина. Наталья с Ириной давно ушли домой. Дежурная медсестра и санитарка пили чай в сестринской; больные давно разбрелись по палатам. Лабецкий осторожно придвинул стул к двери, загораживая проход, и снял простынь со своей постели…