То, ушедшее лето (Роман) - Андреев Виктор (книги онлайн бесплатно серия .TXT) 📗
Наконец Рената дернула свою спутницу за рукав и встала.
Трамвай ушел. Вдоль улицы, казавшейся сейчас совершенно незнакомой, громоздились темные дома. Только далеко впереди, на перекрестке, тусклым пятнышком желтел зашторенный фонарь.
— Пошли, — сказала Рената. И тут же зло и отчаянно добавила: — Да тише ты, ради всех святых!
Рита чуть не заплакала. Ну что же ей делать, если кожаные туфли мать разрешает надевать только в гимназию? Естественно, что такие толстенные подошвы грохочут на вымершей вечерней улице, но не в чулках же ей идти!
Перед огромным многоэтажным домом Рената остановилась.
— Давай, — сказала она, — и жди в парадном.
Рита вытащила из кармана пачку белых листков.
— Здесь сорок штук. — Виновато добавила: — Больше я не успела.
Семейный альбом
Бабка ушла. Она всегда уходила в этот час, отведенный для визитов к знакомым дамам. Впрочем, раз в неделю она не уходила, потому что дамы являлись к ней. Но тогда уходил Эрик.
Отношения между ним и бабкой всегда были официальными, дипломатическими. Бабка любила только себя, интересовалась только людьми своего поколения и носила темно-рыжий парик. Носила не из придури, как уверял Димка, а оттого, что к шестидесяти годам облысела. Раз в год она относила парик в парикмахерскую и бдительно следила, как его завивают.
У бабки был целый буфет фамильного серебра, немножко золота и кое-какие камушки. Все это постепенно, скуповато распродавалось. Тем и жили.
Так вот. Часы пробили пятый час пополудни, и бабка ушла.
Эрик был занят дурацким делом — листал семейный альбом. Почти на всех фотографиях была мать. С тех пор как она стала лауреатом какого-то конкурса в Веймаре, все знакомые считали обязанностью фотографировать ее при каждом удобном случае. Особенно, если она держала в руках скрипку.
Иногда с нею рядом оказывались отец или Эрик. Но таких снимков было считанное число. Не потому, что она не любила мужа и сына, совсем не потому. Наверное, она любила. Только хаотически. То задыхаясь от нежности к ним, то забывая об их существовании на целые недели.
Отец был загадкой для Эрика. Отец был каменный. Может, сам Эрик подыскал это определение, быть может, от кого-то услышал. Когда он прочел газету, где об отце говорилось, как о каменном, то сразу поверил, что и все дальнейшее правда. А дальнейшее заключалось в том, что отец убил его мать.
Эрику было тогда десять лет.
Мать была убита за границей, в Швеции. Отца арестовали там же. Его судили, признали виновным. Эрик остался с бабкой, матерью своей мамы.
В дверь постучали, потому что звонок не действовал. Эрик захлопнул альбом. Запер его в книжный шкаф. Постучали снова. Вот уж не вовремя!
За дверью стояла Рита. Лицо нарочито сосредоточенное и от этого — некрасивое.
— Здравствуй, — сказала она быстро и так же быстро вошла в прихожую. — Ты один?
— Один, Рита, — пытаясь быть вежливым, сказал Эрик.
— Отлично. Есть новости. Очень серьезные.
Не снимая пальто, она сразу прошла в комнату. Отодвинула кресло от письменного стола. Села.
— Ты не представляешь!
Это было сказано категорично, но неизвестно о чем.
— Ты не представляешь, — повторила она. — Дело пахнет предательством.
Эрик стоял, прислонившись к дверному косяку. Когда она выпалила свое сообщение, потер висок.
— О чем ты?
— Об Аните. Она выходит из организации.
Быть может, Эрику показалось, а может, действительно в голосе Риты прозвучало странное удовлетворение. Чуть ли не радость. Но если радость, то злая.
Что-то тут было не так. И Эрик снова потер висок.
— Откуда у тебя эти сведения, Рита?
— Она мне сама сказала. Вчера после уроков. Когда мы шли домой.
— Но почему? Что-нибудь произошло?
— Не знаю, — голос Риты стал неуверенным. — Говорит, что она, мол, просто слабая. Не выдержит, если попадется. Но вчера она уже с утра была не в себе. Нахватала двоек… Не знаю…
— Могла бы сама поговорить со мной, — задумчиво сказал Эрик.
Рита вспыхнула:
— Конечно. Но почему-то решила это сделать через меня. По-моему, разговора с тобой она просто боится.
Эрик не ответил. Рита тоже помолчала какое-то время, потом сказала строгим, почти учительским тоном:
— Дело, как ты понимаешь, серьезное. Она многих знает. И все эти люди поставлены под удар.
— И что же ты предлагаешь? Убрать ее? — невесело усмехнулся Эрик.
Рита вздрогнула. В глазах забегал испуг. И Эрику вдруг захотелось проучить ее за самоуверенность, за учительский тон и, наверное, еще за то, что она так не вовремя ворвалась к нему.
— Ты сможешь ее ликвидировать? — спросил он негромко.
— Ликвидировать? — Рита перешла на шепот.
Она встала, аккуратно придвинула стул к письменному столу, метнула на Эрика испуганно-вопросительный взгляд, потом, скосив глаза куда-то в угол, зашептала запинаясь:
— Ты считаешь?.. Но… но, может быть…
— Ты же сама сказала, что дело серьезное.
— Да, но, быть может, ты с нею поговоришь? — в голосе у нее появились просительные, почти умоляющие интонации.
— Я попытаюсь, — сказал Эрик и, чуть помедлив, добавил: — Тогда мы все и обсудим.
Этими словами он ставил предел разговору, и Рита поняла его.
— Я ухожу, — сказала она. Тон был смущенный. — Ты ведь понимаешь, я не могла не сообщить тебе… Она сама просила.
— Все правильно, Рита, — ответил он, провожая ее до двери, — только пока не стоит никому говорить об этом. Я постараюсь сегодня же повидаться с нею. И тогда посмотрим.
Рита согласно кивнула и протянула ему руку. Ладошка была маленькая, но крепкая.
Заперев дверь за Ритой, Эрик вернулся в комнату и снова достал из шкафа семейный альбом. Там была фотография тридцать третьего года. Детский сад в полном составе. Эрик снова нашел этот снимок и не поленился пересчитать всю гоп-компанию, как сказал бы Димка. Получилось ровно тридцать пять головенок. Половина девчонок была в коротких газовых платьицах, у каждой — огромный бант. Человек десять — обоего пола — были в матросках. В том числе и Анита. На снимке она выглядела старше своих пяти лет. Она серьезно и строго смотрела в объектив, и не было в ней еще и намека на будущую красоту.
Сам Эрик был отвратителен себе на этой фотографии. Во-первых, он стоял зажмурившись. Снимали, естественно, при магниевой вспышке, а он не выносил этих дурацких вспышек и заранее зажмуривал глаза. Во-вторых, его обрядили в какой-то чудовищный костюмчик, на котором сверкали медные пуговицы, и, в-третьих, на лбу у него красовалась картонная девятиконечная, оклеенная золотой фольгой звезда. И вообще, он выглядел жалким, сморщенным, чуть ли не золотушным.
Что возьмешь с фотографии? В ней столько же правды, сколько и лжи. Не сознательной лжи — искажения. Потому что мгновение, вырванное из жизни, может все исказить до неузнаваемости.
Он заново листал альбом, теперь уже для того только, чтобы еще раз встретиться с Анитой, но пока ее не было. Было совсем другое.
Вот он с отцом и мамой возле магазина Лейбовича. Это был большой магазин, один из немногих, где продавались фотоаппараты.
Сам Лейбович походил на кастильского разбойника. Высокий, сухой, с сухим блеском глаз, он толковал о достоинствах «Кодака» неубедительно, но экстатично — казалось, сейчас выхватит пистолет и направит на покупателя: «Кодак» или жизнь?
Отец и впрямь сначала купил у него «Кодак». Потом, доплатив, поменял на «Балдину», хотя «лейка» превосходила ее по всем статьям. Эта «Балдина» досталась в наследство Эрику, и в сорок первом, уже при немцах, он выменял ее на велосипед. Велосипед недавно украли.
Эрик не очень жалел о нем. Это был тяжелый «эренпрейс». Прокрутишь километров сорок, особенно если против ветра, и дрожат поджилки.
Обо всем этом он подумал, отрешенно глядя на ту же самую фотографию.
Мать была в долгополом, слегка расклешенном книзу пальто, в берете из черной соломки, в белом шарфике, пеной вскипавшем на шее, в тупоносых туфельках с перемычками на подъеме.
