Танкист-штрафник (с иллюстрациями) - Першанин Владимир Николаевич (читать книги бесплатно полностью без регистрации TXT) 📗
На войне не бывает счастливых концов. Бой продолжался всю ночь и закончился лишь к утру. Подбили мой танк. Его потушили. Погибли механик-водитель Иван Федотович Иванов и стрелок-радист Костя Студент. Я временно пересел на другой танк, оставив Леню Кибалку ждать ремонтников. Я был обязан командовать ротой до конца, даже если в ней осталась одна «тридцатьчетверка».
Утром заморосил мелкий сентябрьский дождь. Впятером в танке было тесно. Я вылез на броню. Мы шли по дороге, которую наскоро расчистили от трупов, спихнули в кювет разбитые немецкие пушки и машины. Батальоны собирались возле штаба бригады. Туда же притащили на буксире мой танк. Антон Таранец о чем-то разговаривал с Колобовым. Погиб командир третьего батальона Каретников. Его привезли на грузовике. От батареи СУ-122, которая вела отвлекающий огонь, осталась одна машина. Вася Маркин, мой самый молодой командир взвода, пробившийся вперед всех во вчерашнем бою, повел в атаку несколько танков и первым ворвался в хутор. Его танк подожгли. Вася Маркин был ранен. Говорили, что комбриг представил Маркина к Герою.
От наших танковых батальонов осталось всего ничего. Стояли ребята, успевшие выбраться из горящих машин. Короткий строй людей и танков обошел командир бригады, поздравил с выходом к Днепру и сказал, что бригада пока остается в резерве, а скорее всего, нас отправят на переформировку. Все хорошо выпили, опять стреляли в воздух. Замполит бригады жал руки и говорил, что все представлены к наградам. Командиры рот – к ордену Отечественной войны.
Бригада расположилась в прибрежном лесу. Хоронили погибших. Выше по течению шла сильная стрельба, там уже наводили переправу свежие, только что брошенные в бой части. Нам пока воевать было нечем. Командир ремонтной роты, подмигнув, поздравил меня с третьей звездочкой и будущим орденом. Пообещал, что мой танк к вечеру будет на ходу. Осталось поменять аккумулятор, кое-что подварить и долить масла.
Там ваши вещи остались. Федотыча, Кости Студента, – сказал он. – Мы ничего не трогали, только кровь слегка смыли. Разберешь их сам, Алексей.
Разберу, – пообещал я. Хотя какое это имело значение?
Потом с Леней Кибалкой мы вышли на край леса и стояли под мелким дождем, глядя на серый Днепр. Вчера он был голубым.
Последний бой штрафника
ПРЕДИСЛОВИЕ
Май, 1945 год. Путь на Прагу
«Тридцатьчетверка» горела, выбрасывая языки чадящего пламени и густой дым солярки. Башня лежала на обочине шоссе. Вторая машина, с разбитыми колесами и скрученной гусеницей, вела торопливый огонь. Три остальных танка передового отряда сползли в кювет и тоже посылали снаряды в сторону чужих орудийных вспышек.
Чехословакия. Горы, лес, добротная шоссейная дорога, высоченные сосны на опушке. Война кончается или уже закончилась. Взят Берлин, подох Гитлер, а мы еще воюем.
Возле «тридцатьчетверки», развернутой посреди шоссе, лежит тело танкиста. Двое из экипажа сумели спастись, а еще двое горят вместе с машиной. Фрицы бьют из леса. Огонь плотный. Снарядов не жалеют, экономить незачем. Я пытаюсь связаться по рации с подбитой «тридцатьчетверкой», которая продолжает стрелять. Дать команду экипажу покинуть обреченный танк. Это в моей власти, хотя и нарушение устава. Пока действует орудие, танк обязан вести огонь.
– Щас, настройку подключу, – торопится стрелок-радист. – Тряхнуло ящик, но связь есть. Щас…
Десантники и пехота пытаются наступать через редкий сосновый лес. Но им тоже не дают развернуться. Взрывы поднимают завесу дыма и медленно оседающей рыжей хвои. Сосна, подсеченная снарядом, вздрагивает. Верхняя часть вместе с кроной висит секунду или две в воздухе, потом опрокидывается. Нижняя часть дерева, приняв в себя жар раскаленной болванки, загорается огромной свечой.
Из подбитой «тридцатьчетверки», до которой я все же докричался, выскакивает один, второй танкист. Остальные не успевают. Удар проламывает бортовую броню. Вспышка, секунды тишины, и следом – мощный двойной взрыв. Машины загружены боеприпасами под завязку, взрываться есть чему. Сначала детонируют снаряды в башенной укладке. С такой силой, что вскрывают башню, словно консервную банку. Следом взрываются снаряды в напольных чемоданах и баки с горючим. Развороченную башню подкидывает вверх. Через круглое отверстие погона поднимается сноп огня, разлетаются обломки, останки человеческих тел.
Три танка несутся вдоль кювета. Мы заходим в тыл немецкого заслона. Расплачиваемся еще одной подбитой машиной и расстреливаем две тяжелые 88-миллиметровки. Они страшны для любого нашего танка своими мощными снарядами, навороченной оптикой и точными приборами наведения. Но артиллеристы не успевают развернуть шестиметровые стволы. Одна пушка, разбитая фугасным снарядом, оседает на скособоченных лапах-опорах. Со второй слетает скошенный щит, а взрывная волна и осколки разбрасывают расчет.
Мы несемся вперед, не обращая внимания на разбегающихся артиллеристов. Надо прикончить еще два орудия. Но пока делаем крюк, нас опережает пехота. Обозленные солдаты, уже хватившие спирта, забрасывают гранатами и расстреливают в упор расчеты орудий и пулеметов, грузовики, на которых вырываются из кольца уцелевшие немцы. Кому-то это удается.
Массивный грузовик, с пробитыми колесами и поврежденным валом, ревет мотором, но скорость набрать не получается. Десантники и пехота, обходя его с трех сторон, непрерывно стреляют из всех стволов. Несколько ответных очередей от фрицев, обреченных, знающих, что пощады не будет. Деревянные борта и брезент дырявят десятки пуль, через минуты все кончено.
Я вылезаю из своей «тридцатьчетверки». Рядом останавливается машина Сани Таганова, командира второго взвода, конопатого парня с исцарапанным лицом. Пехотный старлей, еще не пришедший в себя от горячки боя, показывает пальцем на тела немецких солдат.
Одеты кто во что. В обычную пехотную форму, камуфляж, черные куртки, но почти у всех на петлицах эсэсовские эмблемы. Они дрались с нами упорно, как будто не видно конца войны. Впрочем, у них своя задача. Задержать нас как можно дольше и дать возможность уйти на запад отступающим частям. Ну и успеть добить восставшую Прагу. Но мы идем туда без передышек, не оглядываясь на свои потери.
Кто-то уже доломал войну, а для нас последний бой впереди. «Последний бой, он трудный самый» – так будут петь спустя годы. Умирать одинаково плохо в любом бою. Но в последнем – обидно. Почему именно я? Впрочем, в те майские дни мы не задавали таких вопросов.
ГЛАВА 1 Штрафник
А что? Обычное прозвище. Бывают и хуже. Впрочем, Штрафником меня называют немногие, например замполит бригады майор Гаценко. Для своей высокой должности он еще очень молод. Ему не больше тридцати. Но держится уверенно, звания и ордена получает быстро.
Гаценко – орел! Да еще со связями в политуправлении. По сравнению с ним я так себе. У майора три сверкающих ордена, блестящая портупея и хромовые надраенные сапоги. Настоящий боевой офицер. У меня так не получается. Может, потому, что не имею ординарца, который каждый вечер начищает Гаценко ордена, пряжки, сапоги. И с наградами у меня бедновато. Медаль «За боевые заслуги». Чего ее без конца драить! Правда, нашивок за ранения – три штуки.
Только хвалиться ими не с руки. Три раза хорошо подковали. Впору пожалеть. Но жалеть меня никто не собирается. Люди и по пять и по семь ранений имеют. Раз признан годным – воюй! Что я делаю с сентября сорок первого. Конечно, с перерывами на санбаты, госпитали, учебу, запасные полки. Без таких перерывов долгую войну не осилишь.
Мое штрафное прошлое всплыло в конце сентября 1943 года, когда я и еще несколько офицеров были направлены в расположение отдельной танковой бригады нашей 40-й армии, которая готовилась к переброске через Днепр. Со мной вместе добровольно перешел в новое подразделение мой заряжающий, сержант Леня Кибалка, с кем мы воюем вместе с весны сорок третьего.
