Наследство дядюшки Питера - Левант Яков Анатольевич (читать книги полностью TXT, FB2) 📗
— Да, я слушаю, товарищ майор… Так, понятно. Благодарю вас, доктор… Первоначальный диагноз верен, — сказал он Шильникову, не опуская трубки. — Рыба ни при чем.
Шильников кивнул и, протянув немцу пачку сигарет, осведомился о цели его прихода.
— О, спасибо, большое спасибо! — всполошился немец, с удовольствием закуривая. — Я вижу, вы отлично понимаете простой немецкий человек. Вы не есть господин оберст, но вы готовы беседовать. Зер гут. Я буду иметь беседу насчет церкви.
Павел, тихо говоривший по телефону и одновременно прислушивавшийся к словам странного посетителя, с удивлением посмотрел на него. Шильников же ограничился тем, что утвердительно кивнул, как бы соглашаясь разговаривать на любую тему.
— Нет-нет, — почему-то заторопился немец. — Я моряк, да. Все моряки есть филь гот, много бога… Как это по-русски?..
— Суеверны? — подсказал Шильников.
— Суеверны, да, — с удовольствием повторил незнакомое слово немец. — Однако я не есть суеверный. Я есть старый без… без…
— Безбожник, — не удержался от улыбки Павел.
— Так, так, безбожник, — подхватил немец. — Старый безбожник хочет говорить доброе слово насчет господина пастора. Он не был наци, старый пастор Клаус. Прошлое лето он плавал на остров. — Старик кивнул в сторону видневшейся за окном реки. — Плавал на остров и находил там двух беглых военнопленных. Русский и янки. Они плыли ночью от Райнике на бревнах. Янки был очень плох — очень тяжелая рана. Русский таскал янки на плечи. И пастор Клаус находил их там. Он ничего не говорил начальству, нет. Он брал их ночью в свой дом, а другая ночь старый безбожник Ганс Гофман везет русский военнопленный через море, в Шведен. Русский очень благодарил старого Ганса, говорил свой имя. Он офицер, этот русский, гауптман Сергей Морозов.
— На чем вы ходили в Швецию? — заинтересовался Шильников.
— Лодка, простая моторная лодка! — весело улыбнулся моряк, и глаза его засверкали молодо и озорно. — Маленький катер. «Кристель». Я часто ходил в Шведен, привозил кофе, настоящий, добрый кофе. Половину и еще четверть брал хозяин, владелец этого дома, герр Гельмут. Остаток продавал я сам. Имел пятнадцать-двадцать надежный клиент. Пастор Клаус тоже любил кофе. Гитлер не давал нам кофе, только эрзац. Он сажал концентрасионс-лагерь, кто хотел пить настоящий кофе. Он сажал господина пастора. Только не за кофе, нет. Я знаю, за что. Один скверный, очень скверный человек видел раненого янки в квартире господина пастора. Этот человек — Франц Беккер, церковный сторож.
— Вы хотите сказать, что Франц Беккер донес на пастора? — уточнил Шильников.
— Я так говорю, — торжественно подтвердил моряк. — И говорю еще: зачем Франц Беккер открывал кирху?
— Отпирал кирху? — оживился Шильников. — Продолжайте, пожалуйста.
— Я знаю, зачем он отпирал кирху, — горячо отозвался Гофман. — Когда пастор Клаус уходил в концентрасионс-лагерь, Франц Беккер запирал церковь, когда пришли русские — отпирал. Зачем? Франц Беккер думал так: русский солдат приходит в церковь, делает беспорядок… Франц Беккер очень плохой человек, он желает беспорядок, недовольство, ненависть. Ганс Гофман есть старый безбожник, однако он уважает церковь. Там молился его отец, там висит боевая медаль его деда…
Сергей недоумевал. От него не укрылось, что Павел то и дело выразительно поглядывал на часы, а Шильников каждый раз жестом останавливал товарища. Майор казался очень заинтересованным болтовней старого моряка. Конечно, если правда, что он принимал участие в спасении советского офицера, его следует наградить, доносчика-сторожа неплохо бы наказать, но неужели нельзя перенести все это на другое время? Как можно отвлекаться в такой момент? Быть может, старик сознательно затягивает беседу, отвлекает, выкраивает время для сообщников? Вот он уже перешел к своему прадеду, в 1811 году оборонявшему от наполеоновских полчищ город Кольберг.
— Тогда мы были союзниками России, — говорил он, поощряемый непонятным вниманием майора. — Хорошее было время. Настоящий патриот не прятать убеждений… — Он на минуту замолчал, нахмурился и вдруг без всякой связи с предыдущим заключил: — Скверный человек есть Франц Беккер. Очень скверный. Нельзя ему доверять. Зачем он веревочку эту к колоколу привязал, а?
— Какую веревочку? — заинтересовался на этот раз и Павел.
— Вчера привязал, — ответил Гофман. — И опустил вниз, до самой земли.
Шильников рванулся с места. Это было так неожиданно со стороны выдержанного, всегда неторопливого майора, что все трое — Сергей, Цапля и старый рыбак — проводили его до двери удивленным взглядом.
Через минуту Шильников вернулся. По тому, как весело щурились его маленькие серые глаза, нетрудно было догадаться, что майор на этот раз чем-то откровенно обрадован.
— Ну что ж, теперь можно и перекусить, — весело заявил он, жестом приглашая всех к столу. — Придвигайтесь, товарищи.
Старый рыбак не сразу сообразил, что приглашение относится и к нему. Когда он догадался об этом, на лице его отразилось смущение.
— Данке шон, — по-немецки проговорил он, поспешно вставая. — Спасибо. Я есть сытый.
Но Шильников, ни слова не говоря, собственноручно придвинул к столу его стул, и тут старикан окончательно растерялся. Нервно теребя околышек своей черной фуражки, он устроился на самом краешке, и стоило немалых трудов убедить его принять участие в общей скромной трапезе.
Угощая старого рыбака, Шильников завязал с ним дружескую беседу. Непринужденность обстановки мало-помалу делала свое дело: скованность гостя проходила. Разговорившись, моряк поведал о своем нелегальном промысле, рассказал о бывшем хозяине коттеджа Эрнсте Гельмуте, бежавшем на Запад перед самым приходом советских войск. Оказалось, что у того была здесь до войны целая флотилия: катера, яхты, моторки. Гельмут неплохо зарабатывал тогда на богатых туристах. Ну, а с начала войны туристов не стало, лучшие катера реквизировали, и «герр Гельмут» ударился в контрабанду, благо сынок его командовал в этих местах подразделением морской погранохраны. На почтенного коммерсанта работало полдюжины таких же, как Гофман, старых, опытных моряков, на зубок знавших бесчисленные отмели, которыми изобиловало устье реки. В числе других был и Франц Беккер, охотно совмещавший это прибыльное занятие со службой у пастора Клауса. Когда-то Франц служил матросом у «Гамбургского Ллойда», откуда был изгнан товарищами за штрейкбрехерство…
По мере оживления разговора старый моряк все свободнее изъяснялся по-русски. С особым удовольствием выговаривал он «однако», вставляя это странно звучащее в его устах, излюбленное в Сибири словечко к делу и не к делу.
Совсем сбитый с толку, Сергей не отрывал глаз от старика. Обстоятельность, с которой отвечал тот на вопросы Шильникова, прямой, откровенный взгляд — все располагало к нему. Несколько настораживала только злоба, проскальзывавшая у него при каждом упоминании о церковном стороже. О чем бы ни заходила речь, Гофман обязательно должен был упомянуть своего недруга, отпуская в его адрес самые нелестные эпитеты.
В такие минуты невольно приходило на память переданное Истоминым предупреждение самого Франца Беккера, а также и то немаловажное обстоятельство, что не церковный сторож, а именно Гофман посетил полковника Панченко в последние минуты его жизни. Впрочем, из дальнейшей беседы выяснилось, что причиной утреннего визита к начальнику тыла были все те же хлопоты насчет церкви. По словам старика, собравшийся завтракать «герр оберст» встретил его довольно неприветливо и предложил зайти во второй половине дня…
Объяснение это, хотя и оно не показалось Сергею до конца убедительным, как видно, вполне удовлетворило майора. Во всяком случае, он по своему обыкновению молча кивнул головой и перевел разговор на другую тему.
ПОЛЕТ БУМЕРАНГА
Появление Истомина прервало застольную беседу. Старший лейтенант переступил порог со смущенным видом, но, увидев мирно восседавшего за столом Гофмана, сразу ободрился. Лицо его утратило растерянное выражение, и тоненькие губы сложились в ироническую улыбку:
