На поле овсянниковском (Повести. Рассказы) - Кондратьев Вячеслав Леонидович (книги серия книги читать бесплатно полностью TXT) 📗
А люди бегут… Кто-то уже кричит — «отрезают», кто-то визжит — «танки»…
И Коншин чувствует, как паника охватывает и его, как хочется ему тоже разорвать рот и, что-то крича, бежать и бежать из этого ада, чтобы и с ним не случилось того же, что с тем у землянки… Видит, что и с помкомбата творится то же самое.
Что случилось бы дальше — бросились бы они бежать вместе с бойцами или все же нашли силы взять себя в руки и остановить панику, неизвестно. Только замечает Коншин, как слева взмывается фейерверком автоматная очередь из трассирующих — и люди останавливаются, потом медленно пятятся назад: на них с поднятым ППШ, из ствола которого летят красные точки, наступает политрук его роты.
— Какие танки? Кто видел танки? Назад! Нет никаких танков! — кричит он. — Всем занимать оборону! По своим местам! Где бронебойщики? Занять позиции!
За политруком идет с карабином какой-то старший лейтенант, видимо артиллерист, который тоже кричит:
— Вот стоят мои пушки! Мы не пустим танки! Прекратить панику! Где помкомбат? Где командиры рот?
Народ понемногу успокаивается, хотя и рвутся вокруг мины, хотя и бухают сзади артиллерийские снаряды, хотя в редкие промежутки между разрывами слышится рокот танковых моторов.
— Вы помкомбат? — подходит артиллерист к лейтенанту. — Что же вы? Остановите людей! Организуйте оборону! Что с вами? — помкомбат вдруг сламывается, и его начинает тошнить. — Вы кто? — обращается старший лейтенант к Коншину.
— Коншин! — восклицает политрук. — Живой? Откуда? Это сержант Коншин, он принял первую роту.
— Так чего же вы? Тоже скисли! Мальчишки! Давайте организовывать оборону. Командуйте же, черт вас возьми! Это же ваши люди!
Коншин наконец очухивается. Спокойный и требовательный голос старшего лейтенанта, презрительное — «мальчишки» — заставляют его стронуться с места, и он мечется по роще, собирая бойцов и отделенных, направляя их к опушке в ненадежные снежные окопчики…
Обстрел начинает утихать. Не слышно и рева танковых моторов. Выходит, попугали их немцы только, показали, на что они способны, ну и кровушки пустили. К тем потерям, что при наступлении понесли, еще прибавилось. Сколько в батальоне осталось, придется завтра подсчитывать. И в наступившей тишине — стоны раненых и жалобное: «Братцы, санитаров…»
Превозмогая неимоверную усталость, Коншин вместе с политруком еще долго ходят по леску, организуя вынос раненых… Коншин с удивлением отмечает, что нет уже в его сердце той щемящей жалости к ним, какую испытывал вначале, — вот как торопятся в тыл, вот как боятся, чтобы не добило…
— Ждите своей очереди. Санитаров мало, — бросает Коншин, поражаясь холодности своего голоса, и ловит себя: не завидует ли он им, которые завтра будут в сан-роте, в безопасности и тепле?
Ему же завтра опять принимать утренний минометный налет, опять, может, идти в наступление… Так чего же ноете? Потерпите, всех вынесем, только не сразу…
Было около десяти вечера, когда наконец они с политруком устроили ротный КП в большой воронке от авиационной бомбы. Настлали лапнику вниз, сверху перекрыли воронку тонкими стволами сломанных березок и елок. В центре разожгли костерик и разместились вокруг него все шестеро: двое связистов, двое связных и их двое. Все были измучены донельзя, но заснули только бойцы — Коншин и политрук спать не могли. У Коншина вертелись в голове картины прошедшего дня, и какая-то огромная обида, что так неудачно все вышло, сдавливала грудь.
«Почему так случилось? Почему так нелепо все сложилось? Почему? Почему?» — громоздились, налезая друг на друга, и не находили ответа.
Политрук посасывает цигарку и смотрит в огонь потухшим, усталым взглядом, думает, видать, о том же… Но пока они молчат, каждый в своих мыслях, да и сил нет говорить. Политрук вообще не особо разговорчив, не изводит бесконечными беседами и поучениями. Он старался поговорить с каждым в отдельности, по-простому, ну и на старшину часто нажимал, чтобы с довольствием порядок был. В общем, ничем он не выделялся, на голос никого не брал, а вот он все-таки остановил панику, организовал вынос раненых и с поля боя, и после вечернего налета…
Коншин приглядывается к нему… Он понимает, что политрук внутренне сильнее и жизненного опыта ему не занимать, лет на двенадцать старше он Коншина. И смущает его, что по стечению обстоятельств этот человек оказался у него в замполитах… Ненадолго это, конечно, пришлют скоро кого-нибудь на роту, думает он.
Костерик потрескивает. Иногда какая-нибудь сухая веточка вспыхнет ярким огнем, осветит их пристанище, плеснет красным бликом по измученным лицам и багряной точкой отразится на стволе автомата.
— Кто же виноват? — вырывается у Коншина.
Политрук поднимает голову, затягивается цигаркой и отвечает не сразу:
— Не виноватых надо искать, а причины… — Потом, посмотрев на растерянное лицо Коншина, добавляет: — Считай, Коншин, что в общем плане это наступление было необходимо и имело определенную цель… Давайте так, — и кладет руку на плечо Коншина.
И тут дребезжит телефон. Связист, мгновенно проснувшись, берет трубку.
— Вас… Комиссар батальона, — говорит он Коншину.
— Ну, как вы там, москвич? — слышится в трубке сочувственный голос батальонного.
— Доложить обо всем, что произошло? — спрашивает Коншин.
— Нет, нет. Я все знаю от помкомбата… Как вы думаете, немцы еще под танком?
— Наверное…
— Если мы сейчас пошлем отделение разведчиков, удастся ли им взять немцев?
— Думаю, удастся… Надо две группы. Одной зайти с тыла…
— Да, конечно, — комиссар некоторое время молчит, видно обдумывая что-то. — Коншин, вы… не смогли бы возглавить группу? Сразу не отвечайте, подумайте…
— Товарищ комиссар… — устало начинает Коншин.
— Понимаю, очень устали, — сразу же прерывает комиссар. — Тогда встретьте разведчиков и покажите пути подхода.
— Есть встретить.
— Группа подойдет к землянке помкомбата в двадцать три ноль-ноль. У вас есть часы?
— Да. Встречу у землянки.
— Так вот, Коншин, вы боялись струсить, а мы думаем представить вас к награде…
— Я и трусил, товарищ комиссар… Еще как, — говорит Коншин правду.
— Но превозмогли, Коншин, превозмогли… Это главное… Дайте мне политрука.
Коншин передает трубку и закрывает глаза… Сквозь усталь проходится приятное — «думаем представить к награде». Значит, выдюжил он все-таки свой первый бой… Но скоро это приятное улетучивается. Очень хочется спать, и очень не хочется идти встречать разведку в двадцать три ноль-ноль. Взглянув на часы, видит: у него еще сорок минут.
Просыпается Коншин за десять минут до срока и будит Рябикова. Тот, ничего не спрашивая, протирает глаза и встает. Политрук тоже просыпается, подкидывает в костерик ветки.
— Идете?
— Идем, — отвечает Коншин.
— Пожалуй, я пойду тоже, — политрук свертывает цигарку, прижигает от костра. — Знаете, это очень важно, если разведчики захватят хоть одного немца. Тогда… тогда… — он не договаривает, но Коншин понимает.
Выползают из воронки… Голубовато поблескивает снег от ракет, в небе красные нити трассирующих… Красива ли ночная передовая? Наверное, если добавить — жутковато красива…
К землянке помкомбата подходят одновременно — отделение разведчиков в белых маскхалатах и они. Молча приветствуют друг друга. Лейтенанта — командира взвода разведки — Коншин почти не знает. Помнит только, как звонил тот на станции Воробьевы горы по телефону-автомату и говорил с кем-то непринужденно, даже весело, не как остальные — запинаясь, сдавленными голосами.
Сейчас он возбужден первым заданием. Глаза поблескивают, движения энергичны.
— Кто был у танка? — спрашивает резко.
— Я и мой связной, — отвечает Коншин, показывая на Рябикова.
— Точно там немцы?
— Днем были точно.
— Пошли, покажите.
Из землянки выходит помкомбата, и все направляются к опушке.
— Товарищ командир, — шепчет Рябиков, трогая Коншина за рукав. — Можно мне с ними попроситься?
