Досье генерала Готтберга - Дьякова Виктория Борисовна (бесплатные онлайн книги читаем полные .txt) 📗
Ответа не находилось долго. Позднее обнаружилось, что он лежал на поверхности, просто был настолько чудовищен, что мы даже вообразить не могли, каков он. И поплатились за это. Вслед за письмом Бенеша из Праги поступили новые сведения. По приказанию Гитлера эсэсовские спецслужбы произвели обыски в кабинетах отстраненных от дел генералов вермахта. Кроме того, задействовав специалистов-взломщиков из уголовной полиции крипо, они проникли в помещения абвера и вскрыли несколько сейфов, в том числе и сейф самого адмирала Канариса. Оттуда извлекли все документы, которые могли скомпрометировать советского Маршала Тухачевского. Было собрано обширное досье, его в любое время готовы были передать в распоряжение Сталина. Однако тот факт, что этот обширный фолиант подготовлен… за четыре дня, привел нас к заключению, что он полностью сфабрикован.
Однако советское посольство в Праге, по указанию Сталина, вступило в переговоры с СД — заграница, которую представлял штандартенфюрер Науйокс. Он недвусмысленно намекал, что передаст досье, но только при определенных условиях, которые не раскрывал до поры до времени.
Сразу после того, как стало известно о предложении Науйокса, Сталин решил послать в Прагу своего представителя, и Кондратьев с Петровским, вызвав меня, сообщили — выбор генерального пал на меня. В частности, из-за того, что я хорошо знаю Скоблина, с которого и заварилась вся каша. Никто не знал, чем все закончится. Собственно, было понятно, что никакого заговора нет, есть военная оппозиция, которая выражала неудовольствие состоянием армии, ратовала за ее модернизацию и перевооружение, рвалась внедрить новую техническую базу. Но в Кремле очень плотно засели бывшие красные конники — Буденный и Ворошилов, привыкшие рубить шашками, и они упорно сопротивлялись новшествам. Им претили военачальники, получившие образование в царские времена. Эти красные кавалеристы из легенд «речистых былинников» времен Гражданской войны еще сыграют свою роковую роль, которая станет совершенно очевидной в июне сорок первого года. А тогда они не понимали, что играют с огнем. Никто не понимал. До конца.
Я поехала в Прагу и, прибыв туда, первым делом дала разнос Скоблину, вызвав его из Парижа. Кто поручил ему выйти на контакт с немецкой разведкой? Почему он не информировал своих кураторов? Оказалось, за всем стоял Ежов. Это он дал распоряжение Скоблину вбросить информашку Гейдриху для последующей передачи ее в Москву и строго-настрого запретил извещать об этом меня или Кондратьева. Он не зря терся вокруг меня, вынюхивая мои связи. Ведь используя Скоблина, он не только уничтожал моего самого надежного агента, он бросал подозрение и на меня, а заодно на тех, кто мне покровительствовал. Ведь Ежов прекрасно знал, что они вовсе не на его стороне. В пассивной, в глухой оппозиции, которая может стать явной, сложись к тому обстоятельства.
Ежову было известно, что Алексей испытывает ко мне самые горячие чувства, и они взаимны. Наш шеф бы изменил себе, если бы не попытался разбить наш брак. Он приставил к Алексею в секретари свою агентку, которая пыталась соблазнить начальника, причем так, чтоб и мне было известно об этом. Ловила его на компрометирующих моментах, помощники фотографировали их, а фотографии присылали мне. Любую другую женщину, чувствительную, как Надежда Аллилуева, это свело бы с ума. Признаюсь, что и у меня случались приступы ревности. Я даже опять принималась за алкоголь и пару раз угодила в клинику. Но я знала больше, чем обычная женщина, и столько пережила, что умела владеть своими эмоциями. В частности, в клинике, когда просто чудом медсестра, завербованная Ежовым, не успела мне сделать вместо обычной инъекции смертельный укол, — Алексей, как почувствовал, приехал и вырвал у нее шприц из рук, — я осознала, что не имею права поддаваться. Иначе меня подстерегает гибель. В конце концов Алексей избавился от секретарши: во время прогулки на девушку напали хулиганы. Покалечили слегка, но соблазнять больше она уже не могла.
Ежов предупреждение понял, тогда предпринял другой ход. Мой второй муж, теперь уже бывший, — Катерина Алексеевна вздохнула, — Алексей отказался от меня перед самым арестом, предчувствуя, что его ждет, надеясь, что меня не коснется кара, постигшая его. Но ошибся. Мой бывший муж хоть и был уже не юношей, — ему исполнилось тридцать шесть лет, — но все же привлек Ежова отменными, внешними данными. Как-то зазвав к себе, тот предложил Алексею «подурачиться», как он называл свои гомосексуальные утехи, и приказал раздеться донага. Алексей наотрез отказался. Возможно, тогда, возможно еще раньше, Ежов понял, что перед ним — враг или тот, кто сможет стать врагом, и от него надо избавляться. А заодно от его друга Кондратьева и женки аристократического происхождения. Как люди его психологического склада, Ежов запоминал даже самые мелкие обиды и мстил за них. Кроме того, он мечтал о неограниченной власти, о безграничном доверии вождя, а для этого ему нужен был громкий процесс, чтобы доказать свою верность и незаменимость. А под шумок избавиться от неугодных.
Известно, идею Ежову, не слишком умному от природы, подсказал Клим Ворошилов, тоже не семи пядей во лбу. Озабоченный тем, как бы избавиться от группы Тухачевского и жить спокойно, он шепнул Ежову: «Ты, Николаша, обрати внимание: Тухачевский-то в вожди метит, все одеяло на себя тянет». Ежов понял, что наверняка получит поддержку и начал действовать. Но он не учел многого, в частности того, что Сталин со вниманием относился к моей деятельности, поскольку справедливо полагал, что я знаю бывшую белогвардейскую среду куда лучше прочих. Именно Сталин решил послать меня эмиссаром в Прагу. Для Ежова такое решение вождя было, что удар грома посреди ясного неба. Задействовав Скоблина, он считал, что скомпрометировал меня бесповоротно, но Сталин не торопился довериться его заключениям, желая во всем разобраться сам.
Ежов понимал, что стоит на грани краха. Скоблин, которого я знала с юных лет, не станет кривить душой. Увидевшись со мной, он все выложит, как на духу. И тогда борьба из подковерной обратится в явную, и еще неизвестно, кто перетянет. Ежов не отличался отвагой и смелостью, предпочитая ловить рыбку в мутной воде. Так и случилось.
Бывший царский генерал не стал ничего скрывать от бывшей княгини Белозерской. Я обещала ему защиту перед руководством, но мы оба не подозревали, что судьба уже включила нам прощальный обратный отсчет времени. Спустя полгода после нашей встречи генерал Скоблин был убит при невыясненных обстоятельствах. Узнав об этом и желая разобраться с делом, я сама подверглась аресту, так как убийство Скоблина было использовано как предлог.
Тем временем переговоры о досье Тухачевского переместились из Праги в Берлин, к ним присоединились высшие бонзы нацисткой эсэсовской разведки — Гейдрих и Шелленберг. Простившись со Скоблиным и даже не догадываясь, что вижу его в последний раз, я отправилась туда. По легенде, я ехала, как супруга одного из дипломатов, однако немцы, конечно же, ни мгновения не имели сомнения на мой счет — кто я есть. За мной сразу же установили слежку. Более того, я вскоре поняла, что следили за мной не только они: Ежов прислал в Берлин своих представителей, чтобы держать ситуацию под контролем, и они предъявили свои права. Конечно, их допустили. Затевать свару на глазах иностранной спецслужбы было бы верхом легкомыслия. Единственное, в чем между мной и людьми Ежова не было противоречий, так это в цели нашей встречи с немцами. Досье на Тухачевского необходимо было получить в руки, а в Москве уже решать, что с ним дальше делать. Нельзя было допустить, чтобы Гейдрих и Шелленберг торговались своей подделкой с другими спецслужбами, с англичанами, например, весьма заинтересованными в приобретении компромата на советских военачальников. Наверное, они ожидали, что мы станем упирать на политические мотивы, но я спросила сразу, получив, конечно, предварительное согласие Центра — во сколько они оценивают данные, которые предлагают, в марках, в долларах, в рублях золотом? Мы купим. Полагая, что советская сторона не слишком искушена в искусстве торга, они были ошарашены. Немцы не ожидали, что мы сразу, как говорится, возьмем быка за рога. Но Гейдрих не растерялся, назвав сумму весьма приличную — три миллиона рублей золотом.
