Памятник Дюку(Повести) - Воинов Александр Исаевич (хорошие книги бесплатные полностью .txt) 📗
Она стремилась разглядеть свое будущее. Что будет, когда они с Петреску переберутся через линию фронта? Ведь тогда роли сразу переменятся… Будет ли Петреску ее защищать?.. Может быть, да!.. А может быть, и нет!.. Как все запутано!.. Зачем Савицкий устанавливал, — она так и подумала «устанавливал», словом, которое вошло теперь в ее речь, — знает ли Петреску русский язык? Какое это имеет для него значение? Куда делся Егоров? И почему все-таки Петреску не должен был его видеть?
Она подходила к плетню, который окружал хату Петреску, и вдруг остановилась — так сильно у нее забилось сердце. Егоров! А что, если он уже заброшен на ту сторону?! И от нее это до поры до времени скрывают?..
Круглов, устремившийся к ней навстречу, чтобы поговорить, спросить, как обычно, который уже часок, отвернулся и обиделся — так стремительно прошла она мимо, даже не удостоив взглядом. А она просто не видела его, трудно и сложно было ей сейчас.
Петреску сидел на своем топчане и играл на губной гармонике; тянул какой-то заунывный цыганский мотив и даже не повернулся, когда она вошла.
Тоня подняла с пола дерюгу, занавесила окно, зажгла «летучую мышь», поставила ее на табуретку рядом с топчаном, а сама села напротив, примостившись в углу на скамейке.
Наконец, Петреску надоело играть. Он сунул гармошку под подушку и повернулся к ней.
— Ну, как дела? — спросил он. — Судя по тому, что вот этот солдат, — он кивнул в сторону окна, — подарил мне гармошку, которую он, очевидно, забрал у предыдущего расстрелянного, моя очередь тоже близка…
— Вас сегодня допрашивали?
— Нет, обо мне забыли, хотя и стали кормить…
— Перевязать? — спросила она.
Он дотронулся рукой до повязки.
— Пожалуй, не надо! Сегодня гораздо легче… А кроме того, все равно в какой повязке лежать в могиле…
— Вы опять за свое! — сказала Тоня; разговоры о смерти начали ей надоедать.
Засунув руки в карманы, он прошелся по хате, поднял фонарь и прибавил света. Потом взял фонарь в руку и поднес к лицу Тони так, чтобы ясно видеть ее глаза.
— Смотрите на меня! — тихо и властно проговорил он.
Она взглянула в его напряженные, широко раскрытые глаза, которые смотрели на нее с такой властной силой, что она невольно подалась назад.
— Кто вы? — спросил он. — Зачем вы ко мне приходите?.. Вы хотите забраться мне в душу, чтобы, размягчив ее, добиться того, чего не смогли дать допросы?.. Но это вам не удастся!.. Милая девушка! Мне очень жаль, но вы трудитесь напрасно!.. Я все сказал, что мог, и больше уже ничто не заставит меня произнести ни слова — ни пытки, ни смерть…
Он выговаривал каждое слово в отдельности, и Тоня слушала не мигая, собрав всю волю.
— Что вы, — наконец, проговорила она. — Я не знаю, о чем вы говорите…
— Зато я знаю!.. Не приходи сюда! Больше не приходи! А то я убью тебя!.. Мне ведь нечего терять… Оставь меня в покое… — Его рука дрогнула, и он медленно отвел лампу. Повернулся и поставил ее на прежнее место.
Некоторое время Тоня молчала. Какие силы уже были истрачены, а борьба только начиналась!
— Я хочу помочь вам, — сказала она глухим голосом, глядя в его широкую спину. — Я помогу вам бежать!..
Он не обернулся.
— Вы хотите выстрелить мне в спину?!
— Нет, — проговорила она и вновь почувствовала, как в ней рождается тот, второй человек, который может говорить убежденно. — Я пойду с вами!..
Он резко обернулся:
— Как вы это сделаете?..
— Я все продумала! Ваш дом на самом краю деревни, его охраняет всего один часовой! А я достану оружие!..
Он с недоверием смотрел на нее.
— Я не понимаю! — пробормотал он. — Я вас не понимаю! — Быстрыми шагами он заходил из угла в угол, потом вдруг остановился перед нею. — Уходите. Уходите или я вас сейчас задушу… Я не верю!.. Ни одному вашему слову!..
— Но я же сказала, что у меня в Одессе сестра!..
— Уходите!.. Уходите!..
Он повернулся и рухнул на топчан, сжав руками голову…
Многие годы, пока не началась эта война, Леон, романтически воспитанный, считал, что только тот враг, кто держит в руках оружие. Но теперь от его иллюзий не осталось и следа. Он никогда не забудет, как немецкий солдат застрелил мальчишку только потому, что тот захотел покататься на его лошади. Только сумасшедший мог заподозрить мальчишку в том, что тот партизан. И солдат сам в это не верил, но убил просто так, даже без злости; потом оттащил мальчишку за ногу в канаву и тут же о нем забыл. Самое страшное, что никто не схватил солдата за руку, никто не ужаснулся. Только ефрейтор, сидевший на крыльце, вспугнутый выстрелом, на мгновение прекратил играть на губной гармошке, но, увидев, в чем дело, улыбнулся и заиграл вальс Штрауса.
Из окна штаба Леон видел все, что произошло, и вдруг по своему каменному спокойствию понял, что стал совсем другим человеком. Вспомнил мать, которая так гордилась, что сын выбился в офицеры. Отец, мелкий страховой чиновник, всю жизнь мечтал о карьере, но так и умер, не выплатив до конца собственных страховых взносов. Мать научила сына говорить по-русски. Она родилась в России. Они жили в Бухаресте, и отец любил водить маленького Леона гулять к королевскому дворцу. Затаив дыхание, они смотрели на торжественную церемонию смены караула, на великолепные мундиры офицеров и солдат. Леон мечтал поскорее вырасти, чтобы стать офицером королевской гвардии.
И он вырос, и стал офицером. Только отец не дожил до этого знаменательного дня. А если бы и дожил, то карьера сына его скорее опечалила бы, чем порадовала. Ни одного дня Леон не служил в Бухаресте. Его переводили из одного провинциального гарнизона в другой, правда начальство отмечало его старательность и не обходило чинами, но ничего, кроме скромной офицерской пенсии, впереди его не ждало.
Леон мечтал о карьере, об орденах и красивой молодой жене из знатной семьи. Поэтому он и не женился, хотя в Плоешти его сватали к дочери владельца мебельной фабрики. Он знал себе цену. Наделенный красивой внешностью и мужественной осанкой, он дал себе слово бороться до последнего рубежа, который будет достигнут, когда ему исполнится тридцать пять лет. Только тогда он смирится с тем, что дарует ему жизнь, к этому дню.
И при всем при этом Леон Петреску не стал карьеристом. Дьявольская мельница, которая крошила человеческие жизни, перемалывая в муку понятия чести, порядочности и, если угодно, доброты, каждый день затягивала его в свои тяжелые жернова, и он с потерями, но вырывался. Когда в Одессе полковник Ионеску хотел назначить его в группу, помогающую гестапо, он попросил, чтобы его отправили на фронт. Решительность, с которой он настаивал, была расценена Ионеску как проявление высшего патриотизма.
Конечно, Леон понимал, что дела на фронте складываются скверно, но он, как и другие, надеялся, что немцы нанесут сильные удары на северных участках фронта и натиск на Одессу ослабнет. Как будто это и произошло — линия фронта стабилизировалась, и в штабе говорят — надолго.
Вот в эти самые дни затишья, когда и самолеты летали редко, в его жизни произошел крупный перелом. Глупейшая история.
Глава восьмая
Зачем его сюда привели? Почему уже три часа его заставляют сидеть на этой проклятой скамейке в узком коридоре? Почему не допрашивают?..
Сначала Леон даже обрадовался, что его вывели, наконец, из хаты, где все ему опротивело. На третий день своего заключения он уже настолько поправился, что начал томиться от вынужденной бездеятельности, а главное, от полного незнания, что его ожидает. Конечно, его не станут долго лечить. Очевидно, только и ждут, когда он немного окрепнет, чтобы начать настоящие допросы. Нет, он не играл, когда говорил с русской медицинской сестрой о смерти. Что с ним сделают? В лучшем случае пошлют в лагерь для военнопленных. Он досыта насмотрелся на эти лагеря под Яссами и Одессой. Русские солдаты и офицеры умирали каждый день десятками от голода и непосильной работы. Несомненно, и здесь его ожидает медленная, мучительная смерть.
