Дорогой отцов (Роман) - Лобачев Михаил Викторович (список книг .TXT) 📗
— Алеша!
Алеша не отозвался. Петька крикнул резче, выбежал на дорогу. Что-то необъяснимо тревожное заставило его остановить мальчика, точно над Алешей нависла неотвратимая гибель.
— Алеша! А-ле-ша-а-а!..
Вдали загудело. Петька посмотрел в небо, ему показалось, что летит самолет. Нет, гул катился по земле, навстречу Алеше. «Что это? Мотоцикл?» Петька побежал по нескошенной пшенице. На бегу проверил пистолет, взбежал на холмик, посмотрел на дорогу. Там — никого, лишь поблескивала на солнце коса. Не видно и мотоцикла, но он трещал резче и ближе. «Пропал Алеша». Мотоцикл, кажется, уже подкатил к Алеше. Коса все сверкала. «Не промчался ли?» Нет, мотор приглох, и скрылась из виду коса. Петька побежал прямиком. Уши его ловили крик, выстрел. Пусть случится все, но только не выстрел. Ему казалось, что слишком много пролетело времени, невозвратно много. «Бежать, бежать». И вдруг опять затрещал мотоцикл. Петька остановился. Мотоцикл пролетел в стороне от него. Партизан посмотрел на дорогу. Там, вдали, покачиваясь, вновь блестела на солнце коса.
Комсомольский билет Алеша нашел в пиджаке, позабытом на квартире у Кузьмича. Отправляясь в Сталинград, он наглухо зашил билет в потайной кармашек пиджака. И теперь, шагая по бездорожью, направляясь в Сталинград через Россошку, он время от времени щупал кармашек с билетом, все никак не мог привыкнуть, что бесценная книжечка при нем. Он часто прятался от подозрительных шумов, забегал в бурьян, спускался в овражки. Далекий гул артиллерии мало пугал его. Больше всего его страшили неожиданные встречи с охранниками. Алеша давно выпил бутылку тепловатой водицы, и его нестерпимо томила жажда. Он знал, что на пути, верстах в двух, есть балка с холодными ключами, и Алеша спешил по низине, подминая задубелыми ботинками пересохшие стебли пшеницы. Янтарное зерно уже осыпалось и густо засорило землю. Алеша снял пиджак, расстегнул ворот рубашки. Небольшая побуревшая низина шла к побуревшему оврагу, где он, забравшись в тень шиповника, передохнет, перекусит и до отвала напьется ключевой воды, а быть может, и искупается. Алеша вышел на край поля у самого оврага, местами заросшего непролазным колючим терновником. Глянул в овраг и обомлел: по кустарниковым склонам балки спали немцы, а в самой низине дымила полевая кухня, возле которой лениво бродили солдаты. Один из них, как показалось Алеше, глянул на него. До кухни было не больше сотни шагов.
Алеша подался назад, отступил в трескучую пшеницу. «Бежать, — подумал он. — Но куда убежишь от пули?». Пригнулся. Затаился, отчаянно билось сердце. Послышался приглушенный кашель. «Идут. Зачем прятался, спросят враги. Шпионил? Расстрелять!» Алеша прислушался — тихо. Затаив дыхание, он попятился назад, в шумливую пшеницу. Скрывшись из виду, взмахнул косой и, торопясь, начал косить вымолоченную пшеницу, работой хотел замаскировать свою оплошность. Косил изо всех сил, ряд прокашивал во весь широкий мах и в каждое мгновение ждал грозного окрика. Он уже сделал немалый прокос, а фашисты не появлялись, грозно не окликали его. Алеше хотелось оглянуться и узнать, что там позади него творится. Обливаясь едучим потом, он все реже и короче делал взмахи косой. У него в груди уже хрипело, и каждая жилка трепетала от усталости и страха. Пройдет немного времени, и у Алеши дрогнут ноги, и он упадет, если не передохнет хотя бы несколько коротких минут. Выбиваясь из последних сил, Алеша, не бросая косы, шаг за шагом удалялся от вражеского лагеря. Он уже придумал нехитрые ответы на вопросы врагов, если попадет к ним в лапы. «Скажу, что по приказу немецкого коменданта вышел на работу». Приказ такой был, но мало кто исполнял его. Если и выходили в поле, то мало что делали, больше отсиживались в холодке. На окрики гитлеровцев зло отвечали: «От косы отвыкли. Хлеб убирали комбайнами».
Алеша в изнеможении опустился на сухую, потрескавшуюся землю.
Вокруг было тихо. Тишина стояла и над балкой. «Спят, — подумал Алеша. — А солдаты у кухни? Не заметили. Это показалось мне». Передохнув, Алеша привстал, посмотрел в сторону балки — никого. Шагнул в нескошенную пшеницу. Царапая руки о пересохшие стебли, пополз от прокошенной полосы. Полз долго, оставляя за собой примятую тропу в сухой, как порох, пшенице и ломкой, точно выжаренный хворост. В махонькой западинке, где было совсем глухо, Алеша залег, вытянувшись во весь рост. Как же хорошо было его телу, ощутившему покой. Усталость одолела его, и он скоро заснул.
Он не видел, как закатилось солнце, не слышал, как шумели в балке проснувшиеся немцы, не слышал, как они звякали оружием. Проснулся Алеша перед рассветом. Ему нестерпимо хотелось пить; у него обсохли и потрескались губы, внутри все горело от жажды. Он встал, осмотрелся: «Куда идти? Пить, пить». Алеша шагнул в сторону балки. Осторожно сделал шаг, другой, третий… Остановился, прислушался — ни звука. По его представлению, немцы должны быть далеко в стороне от него. Он видел их, они были у него на виду, а полз он долго, очень долго. «Спущусь потихоньку и напьюсь. За кустарником не увидят». Пошел смелее. И вдруг перед ним показался овраг. Алеша опешил. Он не знал, что в том месте, где он спал, был крутой поворот оврага в его сторону. В полной тишине неожиданно послышался храп спящего человека. Алеша отступил в пшеницу и затаился. Храп сменился мычанием. Подумалось, что спящий бредит.
Неподалеку послышался одиночный выстрел. Алеша плотнее прижался к земле. Светлел, румянился восток. Медлить было нельзя. «Как же напиться?» Позади Алеши что-то зашуршало. «Ветер?». Нет, предрассветного ветерка не было. «Но что ж в таком случае?». Шорох становился все ясней и ближе. Алеша повернул голову. Батюшки, куропатки. Одна, две, три, пять — целый выводок. Бегут, бегут и замрут. Алеша позабыл все на свете. Он скосил глаза на выводок, уставился на несмышленышей. Наседка выбежала на край поля в нескольких шагах от Алеши и остановилась. Постояла немного и опять побежала к кудрявому кустарнику. За старкой гуськом засеменил весь выводок. Долго Алеша вглядывался в густой куст терновника, все ждал, не вернется ли выводок, не побежит ли он обратно по той же тропке?
Совсем посветлело. Алеша, высунувшись из укрытия, на мгновение замер: он увидел спящего солдата и флягу возле него. Алеша подумал: «Выскочить, схватить и убежать». Он приподнялся на локтях. «Да, это фляга. Пить. Пить». Алеша тихо и медленно начал выползать из укрытия. Вот он уже по грудь высунулся. Еще вперед, еще. До кустарника — два-три метра, а за ним, на таком же расстоянии, лежит солдат. «Ползи, ползи — отступления нет».
И Алеша, вытянувшись в нитку, полз, задыхаясь от волнения. Как дьявольски трещит под ним сухая трава. Колет и царапает до крови. Уже близко кустарник, а за ним — фляга. В ней вода. Промелькнули две-три секунды, и Алеша оказался под навесом кустарника. Малость передохнул. Потом раздвинул ветки, поглядел на солдата — тот больше не храпел. «Проснулся? Все равно возьму. Если провалюсь, выкручусь. Иду домой, и все. Здесь не фронт. Отобьюсь». Пополз дальше. Замерло дыхание. Еще немного, еще. Протянул руку. «Ну? Бери!». Задрожали пальцы. Они коснулись фляги. «Бери!» — «Беру!».
Вот она, вот! Фляга — в руке. Но что это немного подальше фляги? Офицерская сумка? «Возьми!» — «Опасно. Можно разбудить». — «Возьми». — «Уходи назад». — «Возьми». Офицер вздохнул. Его рука легла около сумки. «Просыпается. Бежать». — «А сумка?». — «Взять, а там — бежать».
И сумка — в руке. Алеша привстает на колени, смотрит на офицера. Внизу, за другим кустом звякнула не то лопата, не то миска. Бог мой: там солдаты. Алеша, пригнувшись, отбегает за кустарник — до пшеницы два хороших прыжка. «Не медли. Беги». Алеша побежал. Он много раз падал, поднимался и опять бежал, не чувствуя усталости, а когда ему показалось, что в такой глуши его уже не найти, он в изнеможении опустился на землю. «Пить, пить». Открыл флягу. Бульк, бульк, бульк… «Что такое? Это не вода, а что-то кисловатое. Ба! Это вино. Пей». Вино — прохладное. Еще несколько глотков. Еще. Стало легче, теплее на душе. Что в сумке? Записная книжка. Две авторучки. Несколько писем. Пачка фотографий. А это что? Развернул. Карта. Полевая карта. С пометками. Вот это да-а… Скорее, скорее к своим.
