Дорогой отцов (Роман) - Лобачев Михаил Викторович (список книг .TXT) 📗
На третьи сутки Алеша переполз линию фронта.
Это было за час до рассвета. Расстояние между советскими и вражескими окопами ничтожно малое, но перескочить стоило большого риска. Враг всю ночь светил ракетами. Алеша, переползая небольшую лощинку, заметил впереди себя темный бугорок. Пригляделся. Смотрел долго и ничего подозрительного не высмотрел — приплюснутый взгорок ничем не страшил. Но странное чувство беспокойства вызывал этот земляной нарост. Алеша отполз несколько, получше всмотрелся и заметил, что это не холмик, а что-то другое. «Не убитый ли?». Алеша, пригнувшись, шагнул раз, шагнул два, и случилось самое невероятное: его неожиданно схватили за ноги и свалили на землю. Внезапность ошеломила Алешу. Напавший человек, невероятно сильный, сразу придавил Алешу. Боролись недолго, измученный Алеша скоро оказался связанным.
— Вставай, — приказал неизвестный.
Это был голос русского человека. Алеша несказанно обрадовался.
— Ты кто? — ворчал солдат.
— Я — русский, — ответил Алеша.
— Тьфу, — сплюнул солдат. — А я-то думал… И, кажется, еще сосунок, но силен, однако. От немцев идешь? С той стороны?
— От них. Полевую сумку не потеряйте. Отвечать будете.
Через пятнадцать минут они подошли к секрету.
— Ты, Уралец? — окликнул из темноты часовой. — Ну как — поймал?
— Зацепил какого-то стручка.
Заслышав Уральца, пулеметчики поднялись. Дядя Миша проснулся первым. Он любил побалагурить.
— Привел? — засуетился дядя Миша. — Что за птица?
— И не говори, — отмахнулся Уралец и занялся своим делом. Он снял сапоги, перевернул портянки, с наслаждением попил водицы.
— Что так? — Дядя Миша подошел к Алеше степенно. — Ну, что скажешь, господин завоеватель?
— Осторожней выражайтесь, товарищ, — рассердился Алеша.
Дядю Мишу охватило полное смятение.
— Уралец, да ведь это русский! — произнес он изумленно.
— Вот придет сержант, тогда и разберемся, что в нем осталось русского.
— В штаб меня ведите, — потребовал Алеша.
— Дядя Миша, развяжи ему руки.
Сержант Кочетов пришел из степи с «языком», но удачей не был доволен.
— Не тот, — сказал он и, распорядившись доставить Алешу и немца к Лебедеву, лег спать.
Гитлеровец шел за обедом к полевой кухне и, заблудившись, встретился с сержантом. Немец на сталинградском фронте — новичок, но в армии служит давно. Был он во Франции, в Югославии, в Греции, и, наконец, его самолетом доставили под Сталинград. К пленному подошел Уралец.
— Не породист, однако, — осмотрев гитлеровца, сказал Уралец. — Ты зачем к нам пришел?
Пленный молчал, не понимая, чего от него хотят.
— Зачем пришел, спрашиваю я тебя? — строже повторил Уралец. — Ты не крути башкой, а отвечай. Раз попался, имей характер.
Дядя Миша приступил к делу с легкой иронией:
— Ты, Уралец, очень строго обращаешься с ним.
— Вот именно, — согласился Кочетов. — Это высшая раса. Вишь, как она согнулась от твоего некультурного обхождения.
— А ну его к черту, — выругался Уралец. — И привел же ты, Степа, «языка».
— А ты в них неразборчивый. Ты приглядись. Этот, по всем видимостям, из породы Геббельса.
— Геббельс капут! Гитлер капут! — трусливо затараторил пленный.
— Замолчи, — прикрикнул Уралец на гитлеровца. — Не лезь, когда не спрашивают. Ишь, как развеселился. Знаем мы вас. Эй, Геббельс!
— Руссиш… Руссиш… — Солдат всхлипнул.
Кочетов строго прикрикнул на Уральца:
— Приказываю тебе немедленно доставить пленного к ротному. Чем ты его?
— Щелчком, товарищ сержант.
— У тебя ведь, у черта, щелчок-то, как у пушкинского Балды.
— Эй ты, вставай, к ротному пойдем. А где сосунок?
Алеша, воспользовавшись тем, что бойцы занялись пленным, выпрыгнул из окопа и скрылся в предрассветной мгле. Уралец походил, побегал по траншеям и вернулся ни с чем.
— Сосунок-то и сумку унес, — с досадой и злостью сказал он, укладываясь на сон. — Вот тебе и зеленый стручок.
Алеша рассудил так: «Я жизнью рисковал из-за этой офицерской сумки, а скоро ли ее доставят главному генералу? Медлить с этим делом нельзя». Была и честолюбивая мысль: «А вдруг да на этой карте намечены наисекретнейшие военные тайны? Могут забыть про него, и тогда дело его останется никому не известным». И Алеша убежал от солдат, прихватив с собой офицерскую сумку.
Сержанта Кочетова разбудили на рассвете.
— Яшка идет, — сказали ему.
— Где он? Прикрытие есть? — всполошился Кочетов.
С тех пор как в хуторе, занятом гитлеровцами, осталась семья Кочетова, он тосковал по письму, надеялся на оказию, на счастливый случай. Но, к великому его огорчению, ему опять не было письма.
Солдаты читали письма отделением, взводом. Послушать вести из тыла пришли соседи-пулеметчики. Бронебойщик Илья Романов, сославшись на свою хрипоту, попросил политрука прочитать письмо. Солодков оглядел солдат хозяйским взглядом (много ли вас тут, и какие вы у меня).
«Дорогой наш Илья Михайлович, — громко начал читать Александр. — Это письмо шлет тебе не только твоя мать, Надежда Семеновна, и твоя жена, Пелагея Федоровна, но и вся колхозная рать, в том числе столетний дед Феофан. Наш отчет тебе короткий: хлеб убрали и обмолотили, с государством полностью рассчитались. А кто, спросишь ты, правит бригадой? Твоя жена, Пелагея Федоровна».
— Ведь это что. Ведь это что, — волновался Романов.
«Вот так-то идут наши колхозные дела, Илья Михайлович. Ни перед кем мы не осрамились. А теперь ты скажи нам, как ты исполняешь свою службу. Хочется нам знать, много ли от твоих стараний прибавилось фашистских могил на нашей земле».
— Как же, братцы, я могу? — Романов развел руками, как бы жалуясь и прося помощи у товарищей. — Могут подумать. Известное дело, когда сам…
— Выручим, что ли, товарищи? — спросил Солодков.
— Достоин!
Когда стихла обожженная равнина и дым войны рассеялся в сухом прогорклом воздухе, когда из глубоких балок потянуло благодатной прохладой, в траншею сошлись усталые солдаты. Немало среди них было со свежими бинтами, с окровавленными гимнастерками. Солодков вынул из кармана лист бумаги и развернул его.
«Дорогие братья и сестры! — так начиналось ответное письмо. — За что мы бьемся под стенами Сталинграда, на широких волжских просторах? За что умирают наши люди? Во имя чего наш народ приносит жертвы? — Солодков на минуту замолчал. Посмотрел на солдат, на их суровые лица. — За что? — еще раз повторил он. И перед каждым встал вопрос, и каждый нашел на него простой для себя ответ. Но все ждали, как ответит сам политрук. — Мы бьемся, товарищи, за жизнь! Победим врага, будем жить. Не победим — всем нам смерть. Смерть жалкая, постыдная. Мы бьемся за наших добрых матерей, за наших любимых жен, за наших милых ребятишек, за наших дедов, за счастье страны, за мир и свободу на земле».
— Верно! Правильно! — дружно крикнули бойцы.
«Вот за это бьется, дорогая мамаша, ваш сын, — продолжал читать Солодков. — Хорошо он поджигает фашистские танки».
У Романова на глазах навернулись слезы.
— Что добавить, товарищи?
Наперед вышел Уралец, с жестким лицом, с сухим блеском черных глаз. Он снял каску, и тогда в свете ракет бойцы заметили, что Уралец совсем молод. Он оглянул бойцов сурово и строго и, щурясь, взмахнул тяжелой рукой. И все поняли, что Уральцу есть что сказать.
— Товарищи! Мы — солдаты, — сказал он. — И ответ должны написать по-солдатски. Прямо и честно. Не все мы вернемся домой. Это понятно. — Уралец на минуту замолчал. Он посмотрел на притихших солдат. Его прямой взгляд спрашивал каждого: «Ты понимаешь меня? Ты готов на жертву во имя того, что самое дорогое у народа, что дороже твоей жизни?»
— Наша дорога домой дальняя, и лежит она через гитлеровскую землю, — продолжал Уралец. — Эту дорогу можно укоротить честным солдатским трудом. Мы, солдаты, пока в долгу перед народом. И об этом надо написать. Написать открыто, сказать, что долг мы свой выполним, солдатское слово сдержим, русское имя возвысим.
