Досье генерала Готтберга - Дьякова Виктория Борисовна (бесплатные онлайн книги читаем полные .txt) 📗
Все поняла? — она посмотрела на Лизу. Та кивнула. — Тогда действуйте, Николай Петрович. Я сейчас в агитпроп, потом в «Известия» к Ефимову, а вечером — на совещание к Лаврентию. Это надолго. Так что жди меня не раньше полуночи, Николай Петрович, — она улыбнулась, направляясь к двери. — Доложишь, как устроилась Елизавета Григорьевна. Скоро увидимся, Лиза, — сказала на прощание Голицыной. И вышла.
Симаков и Лиза вскочили со своих мест, одернув гимнастерки. Дверь хлопнула. Мгновение царила тишина. Потом подполковник снова опустился на стул и, потирая покрасневшие от бессонных ночей глаза, сказал:
— Что ж, за дело, так за дело, Елизавета Григорьевна. Поехали, покажу, где жить будешь.
Спустившись во двор, они сели в подготовленную заранее машину. Быстро оглянувшись вокруг, Лиза вдруг вспомнила, как Катерина Алексеевна рассказывала, как в этом дворе по приказу Ежова расстреливали многих офицеров, служивших на Лубянке при Дзержинском, в том числе и самых близких соратников Феликса, как Алексея Петровского и нынешнего главу разведки, Кондратьева. Сердце сжалось, но Симаков отвлек ее от невеселых мыслей:
— Лиза, — он потянул ее за руку, — садись, садись, там ждут уже. Группа давно занимается. Тебе придется догонять.
Тренировочный лагерь НКВД, куда они приехали спустя час, находился недалеко от Одинцово, на берегу живописного озера. Симаков представил Лизу начальнику лагеря, который только слегка кивнул. Как говорила Белозерцева, он был предупрежден заранее. Затем подвел к Лизе инструктора по прыжкам, невысокого коренастого мужчину в летном комбинезоне.
— Подполковник Ермолов, — представил он коротко, — очень искусный парашютист, имеет огромный опыт. Вообще, он не занимается с агентами, только осуществляет общее руководство. Но Катерина Алексеевна просила, чтоб с тобой занялся лично.
— Егор Васильевич, — Ермолов протянул Лизе руку, — будем знакомы. — И сразу уточнил: — Ни разу не прыгали? — Лиза отрицательно покачала головой. — Это плохо, — вздохнул Ермолов, — ладно, научим. Не в первый раз. Только чур, слушаться меня. И без капризов. Что ни скажу — терпеть. Уговор?
— Уговор, — подтвердила Лиза.
— Она не из капризных, знаю ее давно, — отрекомендовал свою протеже Симаков. — Очень старательная сотрудница. Сам убедишься.
— Посмотрим, — Ермолов усмехнулся, — хорошо бы так.
— Имей в виду, все на контроле в самом верху, — предупредил его Симаков, поправляя фуражку. — Так что долго не раскачивайся. Чтоб за полтора месяца боец был готов к выброске.
— Все понятно, Николай Петрович, мог бы и не предупреждать, — Ермолов слегка нахмурился. — Разве когда подводил тебя? Сказано — сделаем, комар носа не подточит. Ты же знаешь, у меня и крокодил с парашютом прыгает, коли надо будет. Не то что ответственный сотрудник, — он покосился на Лизу, и в его словах она уловила легкую иронию.
— Ладно, шутки — шутками, — сердито одернул его Симаков, — а мне надо возвращаться в Москву. Оставляю Елизавету Григорьевну тебе, Егор Васильевич, — занимайтесь. — Завтра-послезавтра приеду, навещу. А уж когда Катерина Алексеевна пожалует, то мне пока неизвестно.
— Не волнуйся, Николай Петрович, все будет путем, — успокоил его Ермолов.
— До свидания, Елизавета Григорьевна, желаю успеха, — Симаков пожал Лизе руку и направился к машине.
Проводив его, Ермолов вернулся к новой подопечной:
— Сыты? — спросил он серьезно, отбросив всяческую иронию. — Обед уж пропустили, а ужин только в восемь. Могу попросить в столовой, чтоб организовали вам чайку.
— Спасибо, подожду до ужина, — отказалась Лиза, она от волнения совсем не чувствовала голода, хотя с раннего утра ничего не ела.
— Тогда — в класс, — решил Ермолов. — Сначала немного теории. Потом — на ужин и покажу, где будете жить. А завтра — прыгать.
— Как, прямо завтра? — Лиза не на шутку испугалась. — Так сразу?
— А как же, милочка? — усмехнулся Ермолов. — Сами слышали, времени у нас в обрез, начальство требует. Но не волнуйтесь, сначала прыгать будете не с самолета, конечно, только с вышки. Пошли.
День пролетел незаметно. Когда стемнело, Ермолов отвел Лизу в столовую, никому не представлял, усадил за стол напротив себя, спиной к большинству присутствующих. Официантка принесла две порции котлет с кашей и компот.
— Ешьте, ешьте, — успокаивающе произнес Ермолов, видимо, заметив, что Лиза нервничает. — На вас никто не смотрит. Здесь такие правила. С некоторыми из тех, кто сейчас присутствует в столовой, вы полетите на задание, с некоторыми не встретитесь уже никогда, но вы ничего не должны знать о них. Желательно даже не видеть лиц. Потому все сидят по одному и спиной друг к другу. Своих спутников узнаете в день вылета. Приказ доставят из Москвы секретной почтой, и только начальник будет знать, кто там указан. Он и вызовет к себе, кого нужно. Но накануне предупредят, мол, будьте готовы, завтра можете понадобиться.
— Я понимаю, все понимаю, Егор Васильевич, — ответила Лиза. — Только как-то не могу привыкнуть.
После ужина Ермолов отвел Лизу в здание бывшей школы, где жили будущие диверсанты. Классы были поделены на отдельные комнатушки, каждый обучающийся жил в одиночку. Как поняла Лиза, общение между «студентами» не поощрялось. Они даже не здоровались друг с другом. Каждое утро большинство отправлялось на кросс, потом проходили занятия по физической подготовке. После обеда все расходились по группам.
Лизу готовили по специальному плану, который не подразумевал ни усиленного физического развития, ни освоения подрывной работы, ни обучения прочим, привычным для диверсанта навыкам. Она полностью находилась в распоряжении Ермолова. Хотя избежать физической нагрузки не удалось. Быстро выяснилось, что пальцы пианистки, да и руки вообще, слишком слабы для постоянной работы с парашютом. Пришлось делать специальные упражнения. Узнав об этом, Симаков предупредил Ермолова: девушке придется в тылу противника изображать светскую даму, так что руки ее не должны выглядеть натружено. Нельзя допустить, чтобы какой-нибудь опытный немецкий офицер-контрразведчик с первого взгляда догадался, что утонченной фрейлян не впервой возиться с парашютом.
Вообще, техника прыжков давалась Лизе с трудом.
— Не дергай, не дергай ногами! — кричал ей снизу Ермолов. — Что ты раскорячиваешься, как баба на чайнике, смотреть тошно. Как только почувствовала, что парашют раскрылся, ноги вместе соедини, чуть подогни в коленях, чтоб не лететь истуканом. Падай на правый бок, так удобнее, удар смягчай полусогнутой рукой. Двадцать раз говорил, а она опять — плюхается на спину, и все. Хорошо тут страховка есть, а если в лесу на какую корягу занесет? От удара позвоночник сломаешь, милая, кто с тобой возиться станет. Сразу пристрелят. Не знаешь, что ли?
Она старалась. Хоть и обидно было, но пыталась скрывать свои чувства.
— Встала на ноги, гаси парашют, — продолжал учить ее наставник. — Немедленно отстегивайся, отрезай лямки ножом. Какие особенности приземления в лесу? — спрашивал он строго. — Вчера изучали. Помнишь?
— Так точно, товарищ подполковник, — отвечала Лиза, вспоминая. — Надо закрывать глаза и лицо, чтоб на пострадали, скрестить руки…
— Верно, верно, — подтверждал Ермолов, — так скрещивай, не зевай. Все должно быть отработано до автоматизма. Думаешь, тебя на ровную площадку сбросят? Прямо на блюдечко с каемочкой? Не надейся. Наверняка, в лес. Даже если на поляну бросят, не исключено, что ветер на деревья затянет. Думаешь, ты вспомнишь тогда, что надо руки скрещивать? Ни черта ты не вспомнишь! Не до того будет. Еще не ровен час, немцы палить начнут, карателей пошлют, если высадку засекут. А они тоже следят — не дураки, не моргают. На днях группу отправляли, только сели, а уже полицаи лес прочесывают. Всего-то один самолет, четыре человека. Троих на месте взяли, один ушел, да толку-то с него: рации у него нет, немцы как оголтелые рыщут. Может, повезет, с подпольщиками соединится, если явки не провалены. Но, как правило, — это уже не жилец. Схватят по пути, везде караулят, куда ни сунься. Так что в нашем деле все быстро делать надо, думать часто некогда. Кто чему научился, тем и пользуется. Так что не ленись, не ленись, Елизавета Григорьевна, сейчас попотеешь, дальше легче будет. Как Суворов говорил, в ученье трудно — легко в бою. Это к нам, милочка, самое прямое отношение имеет.
