Дорогой отцов (Роман) - Лобачев Михаил Викторович (список книг .TXT) 📗
— Сейчас? Днем? — удивилась Степанида.
— Я по канавке от вашего двора. А дальше метров двести проползу ужом, и все. Мне торопиться надо. Придет племянница, буду ждать ее у деда.
— Ну, а староста? — со страхом спросила Степанида. — Неужто ты его…
— Не беспокойтесь. Староста жив, здоров и ничего с ним не случится. От всех болезней я вылечил его, и помни: не он, а ты теперь над ним староста. Будет нос задирать, бей по носу. Будет шипеть, напомни: а Петьку, мол, не забыл? Явится в любую минуту.
— Ох, втянул ты меня. Втянул. Как же мне с ним?
— Как скроюсь, так и выпусти его. Я его на цепку заложил. Тоню буду ждать у деда.
…Лена пришла к Степаниде с опозданием. Но отдыхая, она вместе с тетушкой пошла к деду Фролу. Петька встретил Лену с восторгом.
— Хорошо. Очень хорошо, — радовался Петька. — А я, понимаешь, волновался. Думал, что-нибудь случилось.
— Случилось, Петя. Завела знакомство. Была в Нижне-Чирской. Заходила в гестапо. Чуть не провалилась.
У Петьки глаза полезли на лоб.
— Как же это ты? — встревожился он. Синеватые глаза поблекли и затуманились.
— Зачем ходила?
— Нужно было. Ничего, все кончилось хорошо. Теперь в любой день могу повторить этот визит.
— Пойдешь в гестапо?
— Мне не опасно. У меня есть бумажка от коменданта. Надо ее только обновить, но как — вот вопрос. Придется что-то сделать для коменданта.
— Через старосту сделаю.
— Со старостой у тебя неплохо получилось, но так анархистски действовать нельзя.
— Понимаю, — сознался он в своем проступке. Ему хотелось еще добавить: «Ведь это я ради тебя старался».
— Больше не смей геройствовать в одиночку.
— Слушаюсь, товарищ начальник. Что прикажешь делать?
— Пойдешь со мной на станцию.
— Рад стараться.
— Там я познакомилась с одним железнодорожником, составителем поездов. Показали мне его наши люди. Попросилась ночевать. Его жена очень строго и подозрительно приняла меня. Показалось мне, что она осуждает меня. Молодая, мол, а не ушла к своим. Долго пытала меня оскорбительными вопросами. А переночевать к себе все-таки пустила, а потом, разговорившись, призналась. Я, говорит не из таких, как прочие. Я, говорит, умею держать язык за зубами. Поужинали мы, напились чаю и легли спать. Я, конечно, не сразу заснула. Все прислушивалась, не грозит ли мне какая опасность. Оказалось, что и хозяева долго не спали. Слышу, зашептались. Все больше шептала сама хозяйка. Сначала тихо, а потом разошлась. «Звала, — говорит, — я тебя или не звала в отступ?» — «Звала», — отвечает хозяин. «А ты мне что? Не придут. Не допустим. Вот тебе и не допустили. Сын — у наших, а мы — на них работаем, Чем оправдаешься?» — «Оправдаюсь. Вот увидишь. Всю станцию разнесу. Как столкну поезд с бомбами, так тогда поглядишь, что останется». Утром я открылась железнодорожнику. Договорилась— примет тебя на работу. Согласен?
— Я? — радостью отозвался Петька. — Готов отправиться сию минуту.
— Днем отоспимся, а в ночь тронемся.
Григория Лебедева хотели отправить в тыловой госпиталь. Однако он упросил оставить его в Ленинске, расположенном на левом берегу Ахтубы, в шестидесяти километрах от Сталинграда.
— Здесь я скорее поправлюсь, — уверял он. — Здесь я дома.
В госпитале Лебедеву все казалось необычным: и тишина, и койка с чистым бельем, и мирный вид врачей. Ощущение неловкости он замечал и в том, что, лежа на койке, ему казалось, как будто он висел в воздухе и ему хотелось опуститься ниже, лечь на землю. Лебедеву странным казался детский гомон, доносившийся с улицы. Он прислушивался к нему с затаенным дыханием, искал знакомые голоса. И порой что-то родное слышалось в детском смехе. Смолкал шум за окном, и Лебедев, вздохнув, еще долго ожидал счастливых детских голосов.
Он лежал и думал. Много думал, вспоминал фронт, окопы, солдат. Вспомнил самый последний бой, в котором погибла его рота, и он, Лебедев, не послал в штаб боевого донесения. Как он руководил боем? Стал ли он настоящим, умелым командиром? Все это для Лебедева не было праздным размышлением. Подобные вопросы волнуют каждого офицера, если офицер хочет знать больше, чем только крикнуть: «За мной, в атаку!» Для этого достаточно лишь одной личной храбрости офицера, но не на всякое «ура» солдаты поднимаются смело и решительно. Неоправданная поспешность ведет к излишним жертвам, к бесплодным усилиям.
Лебедев точно не знал, что стало с другими ротами батальона, и сейчас эта неизвестность мучила его. «Разве написать в полк? Но что именно? Сказать, что поправляюсь, набираю сил для будущих боев?» Неожиданно в памяти всплыла смерть солдата Романова. Это был молодой боец, молодой комсомолец. «Вот о ком надо написать в полк. Память о нем должна жить. Его подвиг — наша слава. Слава, — шепотом проговорил Лебедев. — Какое это большое, огромного смысла слово. Что такое слава?»
Народная дань за труд, за подвиг. Народ привечает того, кто верно служит ему, и карает того, кто изменяет ему. Он не прощает обмана и лжи перед ним. Он говорит нам: «Служа мне, ты служишь себе. Не жалей себя в труде, и я не останусь перед тобой в долгу. Не задумываясь, жертвуй собой, если мне грозит опасность, а если отвернешься от меня, уделом твоим будет бесчестье и ты никогда не смоешь клейма Иуды, хотя, быть может, и останешься жить, но знак измены вечно будет гореть на твоем позорном лице».
В палату вошла медицинская сестра Вера, молодая русоволосая девушка. У нее на всех больных хватало привета и душевного тепла. Лебедев попросил ее подойти к нему.
— Вас что-нибудь беспокоит? — спросила она.
— Когда напишем письмо? Только учтите: письмо будет большое.
— Это в моем вкусе. Терпеть не могу коротких писем. Ведь письмо жене?
Лебедев не сразу ответил. Он подумал. Потер лоб и, грустно глянув на Веру, сказал:
— К сожалению, нет.
— Почему к сожалению?
— Не знаю, где жена.
Вера вскинула на Лебедева удивленный взгляд. Она смущенно постояла возле Лебедева и, пожелав ему доброй ночи, ушла.
Лебедев помрачнел. «К сожалению, нет», — шепотом повторил он. Перед ним, точно живая, встала его Аннушка. Какие у нее светлые волосы, какой приятный грудной голос… Какой милый взгляд… Все всплыло перед ним: простая походка и удивительная легкость души. «Что же в ней было плохого? Такой жены мне больше не встретить… Что я подумал? Как я мог?» Одолевала его и тоска по детям. Он не верил, что они потеряны. Он знал, что Алеша в Сталинграде, и только там его надо искать. «Ну, а дочурка? Она должна быть где-то здесь, в пределах области: детей могли вывезти только через Ленинск— иного пути в глубь страны пока нет». Однажды Вера заметила в руках Лебедева легкую светлую ткань, крапленую коричневатым горошком. Таясь, он долго ее рассматривал.
— Что это у вас, Григорий Иванович?
Лебедев смутился.
— Покажите, — потребовала Вера.
Лебедев смотрел на девушку и взглядом просил не обижаться и не требовать от него невозможного. Вера этот взгляд поняла по-своему: ей показалось, что он хочет скрыть свое несчастье. Минуту или больше стояла сестра возле Лебедева, не зная, как ей поступить: то ли уйти поскорее, то ли немедленно позвать главного врача. И она уже хотела бежать, как вдруг ее остановила очень верная мысль: «Но что с больным?» — спросит главный врач. Вера посмотрела на Лебедева.
— Как бы вы поступили с тем бойцом, который не выполнил вашего приказания? — строго спросила Вера.
— Что вы хотите сказать, товарищ Вера?
— Вы здесь — бойцы, мы — командиры. Вы должны слушать нас и подчиняться нам.
Лебедев нехотя подал девушке тканевый комочек. То было детское платьице. Вере стало стыдно. Она тотчас поняла свою ошибку, поняла, что у Лебедева есть дети и что с семьей у него не все ладно.
— Извините меня, Григорий Иванович, — краснея, сказала она, возвращая платьице. — Я не знала, что…
— Пустяки, — нисколько не сердясь, тихо промолвил он. — Помогите мне поискать девочку. Машенькой ее зовут. Попробуйте через районные организации.
