Дети победителей (Роман-расследование) - Асланьян Юрий Иванович (книги бесплатно без онлайн .txt) 📗
А в баре играла музыка, посетителей было немного — еще бы, тут, наверное, такие цены, что я сразу вспомнил все убожество своей налоговой декларации. От воспоминаний мысли стали черными, как тот самый нал, которого у меня никогда не было.
— Что будете пить? — спросил Ахмед, усаживаясь и приглашая меня.
Я вопросительно посмотрел на него, он улыбнулся в ответ.
— Пиво, — ответил я.
Дадаев жестом подозвал какого-то мужика от стойки, что-то сказал ему на родном языке. Через минуту на столе появилась упаковка баночного пива и три пакета с фисташками. А еще через минуту Ахмеду Магомедовичу принесли чашку чая.
— Вчера я весь день провел в управлении внутренних дел области, — сказал он.
И я понял, что это та самая новость, о которой он предупредил по телефону.
— Вас задержали? Или арестовали? — оживился я.
— Ну-у, пригласили на беседу, скажем так.
— И чем интересовались?
— В основном тем, почему журналист «Новостей» назвал меня в публикации «авторитетом»… — Дадаев аккуратно взял чашечку и сделал пару глотков.
— А вы? — я взялся за пиво.
— А я объяснил сотрудникам управления по борьбе с организованной преступностью, что у нас в горах «авторитетами» называют самых уважаемых людей.
— А они?
— Они сказали, что здесь, на равнине, «авторитетами» называют уважаемых преступников, а Юрий Асланьян — пермский, не чеченский журналист.
— Да они просто языковеды! — удивился я. — Лингвисты. Не на одном ли факультете я с ними учился?
Ахмед достал пачку американских сигарет, зажигалку, предложил мне и закурил сам.
Он хорошо сидел, а мог бы плохо, например на нарах в камере местного СИЗО. Мог, но не сидел.
— Они спрашивали о том, как я вышел на вас?
— Да, и я сказал, как было на самом деле. Это правильно?
— Конечно. В нашей милиции надо быть как в храме на исповеди…
— Слава Аллаху, я не православный, — засмеялся Ахмед.
— Я тоже, — кивнул я и тут же добавил: — Я хотел сказать, что еще не крещеный…
— У каждого свой Бог, — согласился Ахмед, — или Дьявол…
— Что вы хотите этим сказать?
— Что? А разве вертолетчик, стреляющий с неба по детям, это не Дьявол?
— Пожалуй, да… Даже если у него крестик на шее.
— Или в прицеле, — добавил Ахмед.
Я извинился и вышел в туалет. Возвращаясь, увидел, что напротив чеченцев в вестибюле стоит высокий русский парень блатного вида и что-то резко выговаривает им, с явной претензией на правду. Чеченцы, не вставая, угрюмо смотрели на оратора и что-то цедили в ответ сквозь зубы. Я понял: это еще одна мелкая разборка между крупными этническими группировками.
Ахмед был спокоен, как восточный вельможа. На столе стояли два салата и горячие блюда с тушеным мясом и зеленью.
— Обстановка в городе накаляется, — заметил он, дымя сигаретой. — Может быть, выделить вам двух человек для охраны?
— Что, так все серьезно? — удивился я.
— Война, деньги — дело серьезное.
— Спасибо, — ответил я, — пока не надо.
— Мне звонил человек с телевидения, хотел встретиться… Что вы думаете по этому поводу?
— Он читал мою статью?
— Да.
— Как звать?
Ахмед Магомедович достал из кармана маленькую записную книжку, полистал.
— Сергей Берестов. Что за человек, не знаете?
— Я думаю, нужно воспользоваться случаем. Знаю — хороший парень.
— Тогда я завтра позвоню ему.
Мы посидели еще с полчаса. Ахмед Магомедович рассказал, что передавали его друзья по телефону из Грозного и Москвы. Убийства мирного населения в Чечне принимали масштабный характер.
И когда я вышел на улицу, как-то сразу вспомнил об охране, от которой легкомысленно отказался.
Будьте уверены, что, покуда просвещение не откроет новых средств к довольству и торговля не разольет его поровну во всех ущельях Кавказа, горцев не отучат от разбоев даже трехгранные доказательства ваши (штыки).
А. А. Бестужев-Марлинский, писатель, декабрист, воевал на Кавказе с 1829 года, куда выехал из якутской ссылки.
Я начал менять время выхода из редакции и маршруты возвращения. Мне хотелось идти и идти по этому городу, мимо людей, транспорта и остановок, идти и идти, чтобы выйти, в конце концов, из этого бесконечного запоя. Поэтому я уже третий километр двигался в сторону дома пешком и читал собственные стихи, как молитвы:
«Вот и время пришло — начинается шмон… В нашем желтом бараке разрешается так. Как натянут на фибру суконный погон, так находит пергаментом страх на костяк. В переулках Перми, на прямых перегонах шевелится кожа — сапоги и шубы наших серых мышей и крыс при погонах специальной хозяйственной медицинской службы. А Пермь, как говорил астролог Павел Глоба, — благое место, то есть с большим зарядом! Пермь петроградцы называют ретроградом, я утверждаю — называют зря, поскольку получилась крышка гроба из досок колыбели Октября. Я так отвыкну от одеколона, смотри, опять в ментовском кабинете с армянским коньяком и ломтиком лимона меня приветствует земеля по планете. Ну что сказать тебе, бедный сухумский абрек? Абрикосами можно и проторговать… Я так сильно люблю этот город и снег, что почти разучился прощать папу вашего и вашу мать. Бесполезные слезы мешают писать, тянет левую руку магнитная сила. Хоть бы мне заземлили на время кровать, чтоб железное ложе меня отпустило. Надоело кивать головою над бездной, будто солнце не в космос, а в камеру село… Я загнусь, загрузившись в отсеки Вселенной, по парсекам развеяв молекулы тела. Что мне Пермь, господа! Вот фартовый удел номеров телефонных на мокром погосте… Не суди меня, Господи, как я хотел, чтобы ты не заметил похмелья и злости».
Я двигался так часа два. Пока не появился мой краснокирпичный особняк на триста деморализованных личностей.
За левой стеной нашей комнаты жила восьмидесятилетняя старуха, которую бросил благополучный сын. Нет, он приходил к ней так же часто, как комета Галлея. Для того чтобы успокоить совесть. Успокаивал и уходил. Дисциплинированный такой. А к ней заруливали наблюдательные, внимательные алкоголики и устраивали со старушкой серьезные попойки. Конечно, за ее деньги. Один раз бабку пытались задушить, а другой — изнасиловать. Из-за тонкой стены многое было слышно. Моя жена боялась, что ночью нас как-нибудь сожгут.
За правой стеной жила маленькая, как домашняя собачка, соседка Людка. Она, бывало, вставляла в замок квартирной двери иголку, приоткрывала дверь своей комнаты и прислушивалась в ожидании, когда бабка пойдет на улицу, наткнется, открывая замок в темноте, на острие и вскрикнет от боли.
Из коридора в комнату зашел Сашка.
— Папа, наша соседка назвала своего бывшего мужа полиглотом…
— Да не полиглотом, а троглодитом, — поправила сына моя жена, — я слышала.
Бывший муж Людки сидел на туберкулезной зоне. Он по пьянке рассказывал мне, как они в санчасти делали вскрытие умершим: топором вырубали в грудной клетке квадратное окошко.
— Мой сын сейчас одни пятерки получает, не так, как раньше, при отце-то, — говорила мне Людка, когда мыла за соседней раковиной посуду.
Муж сбежал от нее. Я бы на его месте сделал то же самое, только раньше. В те времена она еще разговаривала с нами, своими соседями. Сейчас молчит, тоской исходит.
Вторым спецсредством, что мы применили против «талибов», стал карандаш-мелок «Машенька», которым наносились белые полосы на шкафах и стенах. Для уничтожения тараканов и муравьев надо было обработать плинтусы, стыки кафельных плит, вентиляционные отдушины, водопроводные и отопительные трубы, под раковинами. Ну я обработал. После этого, как и требовала инструкция, мыл лицо и руки с мылом. Тараканы травились — валялись дохлыми по всему полу, трещали под тапочками. На упаковке было написано, что «Машенька» — отечественная продукция. Это утешало мало, но обнадеживало. Однажды мы вернулись из недельной поездки и остановились в дверях комнаты: пол напоминал поле битвы. Жена не пустила нас туда, пока не вымела погибших веником. Но и «Машенька», девочка, выдыхалась в этой борьбе. Волны мигрантов шли из соседних квартир, будто Мамаевы полчища на Русь.
