Над Москвою небо чистое - Семенихин Геннадий Александрович (бесплатные версии книг .TXT) 📗
– От кого? От нас, американцев? – быстро спросил журналист.
– Нет, от Гитлера и Геббельса.
– О! – Грей обиженно поднял руки. – О, я понимаю, то, что я говорю, это не есть приятно. Однако я говорю как друг, мистер Румянцев: Гитлер и Геббельс – наши враги, а мы – друзья. Для нас падение Москвы – это тоже трагедия.
– Охотно верю, мистер Грей. Только бывает, что в оценке военного положения друзья и враги ошибаются одинаково.
– То, что я говорю, не ошибка. О нет! – горестно возразил американец, избегая устремленного на него хмурого взгляда Василия Боркуна. – Мы к истине ближе, чем вы. Но, возможно, – он ласково улыбнулся, как улыбаются детям, заранее прощая им какую-нибудь нелепость, – возможно, мы чего-нибудь не понимаем. Я повторяю, нам совершенно непонятно, на что вы надеетесь, утверждая, что не сдадите Москвы?
– На что мы надеемся? – переспросил комиссар, размышляя над ответом. – И вам неясно на что…
Румянцев замолчал и, слегка склонив набок голову, чутко прислушался. С шорохом падали капли где-то в самом углу землянки. Неожиданно к этому монотонному звуку приметался далекий, едва проникающий в землянку гул мотора. Комиссар быстро посмотрел на часы и встал:
– Прошу прощения, мистер Грей. Объясните своим коллегам, что я вынужден вас ненадолго покинуть. Из разведки возвращается майор Хатнянский.
– Мистер Румянцев, – учтиво улыбнулся Грей, – если позволите, мы будем вас сопровождать. Мы, журналисты, любопытный народ, и нам весьма хотелось бы поговорить с русским летчиком, только что прилетевшим из боя.
– Пожалуйста, – неохотно согласился Румянцев и надвинул на глаза пилотку. Грей бросил своим коллегам несколько торопливых слов. Женщина сказала «нес», захватив блокнот, быстро пошла к выходу вслед за старшим политруком. Фред пожал плечами. На его невозмутимом кирпичного цвета лице промелькнула усмешка. Он тяжело задышал, для чего-то взглянул в окно и с явной неохотой последовал за своими коллегами. Алеша Стрельцов, внимательно наблюдавший за ним, подтолкнул Воронова локтем:
– Сдрейфил, что ли, этот старикан в джемпере? Под бомбежку, наверное, боится попасть.
– Так в нем целых сто кило, – разъяснил Воронов. – Разве их легко от скамейки оторвать?
– Давай и мы посмотрим, что привез из разведки майор Хатнянский, – сказал капитан Воркун, поднимаясь с табуретки. За ним повалили все летчики, кроме молоденького лейтенанта Ипатьева, оставшегося у телефонов. Стрельцов выжидающе посмотрел на Воронова. Это означало: «Идем?» Воронов ответил кивком головы.
На западе в редком березняке догорал огненный край солнца, обдавая стволы малиновым светом. Стрельцов глянул в сторону города. Контуры церквей и высоких зданий уже расплывались, обволакиваясь синими сумерками. Под легкими перистыми облаками, такими же малиновыми, как и стволы березок, появился истребитель. Силуэт его обозначился четко. Тупоносый, короткокрылый И-16 с пятиконечной звездой на фюзеляже приближался к аэродрому.
Цепочкой шли к старту Румянцев, американские журналисты, такие необычные здесь в своей гражданской одежде, и летчики в легких комбинезонах. Стрельцов услышал, как Воркун, широко шагавший впереди, сказал:
– Хорошо, что возвращается. Из самого пекла поди пришел.
– Там одной зенитки туча, – прибавил мрачноватый старший лейтенант, тот, что первым повстречал на аэродроме Воронова и Стрельцова.
Самолет снижался. Он заходил на посадку, не делая обычного круга, с прямой. Когда тупоносая машина была уже на высоте трехсот или двухсот метров, из-под брюха у нее вышли два черных колеса. Треск мотора прервался. Румянцев и капитан Петельников испуганно переглянулись. Но мотор заработал снова с короткими перебоями. Из патрубков с искрами выпорхнули черные дымки. И вдруг самолет, зачерпнув крылом синеватый воздух, начал валиться набок, быстро теряя высоту. Боркун до боли сдавил локоть шагавшему рядом с ним старшему лейтенанту. Почти у земли самолет вновь выровнялся и продолжал полет по прямой. Только перед самым приземлением, когда два передних колеса и спрятанный под хвостом маленький «дутик» готовы были коснуться земли, машина задергалась снова. Она, как живая, качнулась сначала влево, потом вправо и, толкнувшись колесами о грунт, подскочила метра на полтора вверх. Еще секунда – и, подчиняясь руке летчика, истребитель вторично коснулся колесами земли. Левая консоль крыла с сухим треском ударила по твердому грунту посадочной полосы. Обшивка вздыбилась на крыле, оголив его ребро. Самолет пробежал по аэродрому небольшое расстояние и бессильно остановился. Двухлопастный винт несколько раз полоснул воздух и застыл без движения. Румянцев и капитан Боркун, обогнавшие в несколько прыжков всех остальных, первыми подбежали к остановившемуся далеко за посадочным «Т» истребителю.
– Хатнянский никогда не салол так машину! – выпалил шедший позади Боркуна летчик, но осекся под свирепым взглядом капитана. Румянцев и Боркун были уже у крыла с оборванной обшивкой. В центре зияла огромная дыра с зазубренными краями. Беспомощно висели раздробленные куски элерона. Высокий киль истребителя был пробит в нескольких местах. Боркун толкнул ногой руль глубины. На землю упали тяжелые черные осколки. Капитан нагнулся, подобрал один, подбросил на ладони:
– Горячий еще!
И со страхом перевел взгляд на пилотскую кабину. Почти одновременно посмотрел туда и Румянцев.
Навалившись грудью на черную с утолщением на конце ручку управления, сидел в тесной кабине летчик. Голова его вяло завалилась вправо и лежала на борту кабины. Левая часть лица была густо залита кровью. Летчик был привязан к сиденью ремнем. Из-под брезентовых парашютных лямок, перехватывающих его на животе, тоже растекалась кровь. Секундное оцепенение прошло, и Румянцев уже расстегивал непослушными пальцами шлемофон на подбородке летчика.
– Саша… Хатнянский… – позвал он.
– А-а-а! – чуть слышно простонал летчик.
Встав на пробитое зенитными снарядами крыло, Румянцев осторожно обеими руками стянул с головы Хат-нянского шлемофон. Увядающее солнце скользнуло по стеклам пилотских очков. Рассыпались в беспорядке густые длинные волосы, и одна прядка прилипла к залитому кровью лбу. Лицо его не было исковеркано болью. Оно было спокойным, немножко усталым, и только. Румянцев расстегнул «молнию» комбинезона в надежде, что от этого летчику станет легче.
