Над Москвою небо чистое - Семенихин Геннадий Александрович (бесплатные версии книг .TXT) 📗
– Саша! – еще раз позвал старший политрук.
– Товарищ майор! – пробасил с другой стороны кабины Боркун.
Хатнянский вдруг пошевелился и неуверенными, слепыми движениями обеих рук нащупал борт кабины. Ухватившись за него, он старался приподнять свое отяжелевшее тело. Правое веко летчика дрогнуло, и большой светлый глаз совершенно осознанно посмотрел на все окружающее. Вероятно, увидел он в это мгновение и багровую полосу заката, и сбившихся возле самолета людей, и близкое лицо Румянцева. Летчик медленно, с усилием поднял окровавленную голову.
– Комиссар… – хрипло прошептал он, – между Арбузово и Ботово немецкий штаб. Шоссе забито танками… двести… не меньше. – Он запнулся, тяжело и хрипло дыша… – В Ново-Дугино до сотни «юнкерсов» и «хейнкелей»… На всех дорогах мотопехота… Снижался до бреющего. Кажется, сбил «мессера». Их было восемь. – В горле у Хатнянского снова захрипело, сквозь стиснутые зубы хлынула кровь. Голова его опять откинулась на борт кабины. Только веки не опустились, и глаза голубели, как две холодные, стынущие на ветру льдинки.
– Саша! Хатнянский! Саша! – задохнувшись, выкрикнул комиссар.
Подошли сестры и развернули брезентовые носилки. Поджарый высокий капитан с новыми медицинскими эмблемами на гимнастерке взял холодную руку летчика, нетерпеливо мотнул головой медсестрам и отошел от кабины.
Глядя куда-то в сторону, несмело, но так, что все слышали, произнес:
– Совсем, товарищ комиссар.
По лицу старшего политрука бежали крупные слезы. Не смахивая их, Румянцев обернулся к окружавшим самолет людям. Он кого-то искал среди них и, найдя, громко сказал:
– Капитан Петельников, немедленно доложите генералу разведданные майора Хатнянского.
– Есть! – отозвался Петельников. В тишине с легким акцентом прозвучал голос американского журналиста Грея:
– Это потрясающе! Он докладывал мертвым!
– Что вы сказали? – оборачиваясь к нему, переспросил Румянцев. – Мертвым? Да. Верно. Он привел машину на аэродром мертвым, мертвым ее сажал, мертвым докладывал.
Впервые за свои двадцать лет Алексей Стрельцов увидел так близко человеческую смерть. И оттого, что эта смерть была такой необычной, пронизанной до самого последнего мгновения борьбой за жизнь, оттого, что незнакомый ему майор Хатнянский умер, едва успел доложить о боевом вылете на разведку, – она показалась ему особенно страшной и значительной. Стрельцов впервые ощутил со всей непримиримой остротой рубеж, пролегший между его вчерашней спокойной жизнью инструктора авиационного училища и жизнью летчиков девяносто пятого истребительного полка, тех, кто сейчас молча и угрюмо шагал к землянке командного пункта от места гибели майора Хатнянского.
Стрельцов все еще видел перед собой белокурую, залитую кровью голову майора, его пересохшие, с трудом шевелящиеся губы, слышал его срывающийся шепот. С тревогой и робостью в душе он спрашивал себя: «А ты так сможешь? Сможешь, а?» И чувствовал, что не в силах ответить на этот вопрос. Воронов, шагавший рядом, спросил:
– Ты о нем думаешь, Леша, о майоре?
– О нем.
– Да-а, смерть… – неопределенно протянул Воронов.
По тому угрюмому молчанию, с каким летчики приближались к КП, Стрельцов подумал, что комиссару Румянцеву, который, видимо, с особенной болью воспринял гибель Хатнянского, будет в этот вечер не до них. Но, дойдя до командного пункта, старший политрук словно обрел дар речи. Он разговаривал с американцами, улыбался, обмениваясь рукопожатиями при прощании, махал рукой им вслед, когда видавшая виды «эмка», скрипя и тарахтя, повезла гостей с аэродрома. Потом он спокойно и деловито отдавал распоряжения о похоронах и, наконец, когда Алеша окончательно решил, что до них с Вороновым дело в этот вечер не дойдет, сказал начальнику штаба:
– Вот еще о чем не позабудьте, Петельников. К нам прислали двух новичков. Кажется, Воронов и Стрельцов их фамилии. Надо устроить.
– Куда ж я их, право, – вздохнул было Петельников, но Румянцев сухо повторил: «Устройте» – и спустился в землянку.
– Вы, что ли, новички? – щуря темные глаза, не то насмешливо, не то сердито спросил Петельников.
– Так точно, товарищ капитан, – ответил за двоих Воронов. – Мы. Я и лейтенант Стрельцов.
– В армии каждый отвечает за себя, – хмуро поправил Петельников. – Коллективом не положено. У Стрельцова тоже, надеюсь, есть дар речи.
– А мы так всегда, – бойко пояснил Воронов, – один за двоих отвечает. Нас за это все училище неразлучниками звало.
– Ишь ты, – потеплевшим голосом проговорил Петельников, – бойки вы, гляжу. А продаттестаты на руках?
– На руках.
– Тогда марш в летную столовую на ужин, а я обмозгую, куда вас поместить.
Поздно вечером, когда лейтенанты уже подремывали, сидя на табуретках в жилой половине землянки, и Воронов с завистью поглядывал на двухэтажные нары – на них спали в промасленных комбинезонах техники, с зарею начинавшие рабочий день, – к ним подошел оперативный дежурный, тот самый молоденький лейтенант, что докладывал Румянцеву и Петельникову обстановку, и дружелюбно улыбнулся:
– Я за вами. Начштаба приказал разместить. Идемте. Только придется вас по разным эскадрильям развести.
Воронов и Стрельцов встали зевая, взяли свои дорожные чемоданчики. Над аэродромом стлались густые сумерки. Их не пробивал ни один огонек. Ветер дул с запада пресный, несильный, путался в листве. Слышался в этом ветре легкий запах выгоревшей за лето лебеды. На западе глухо охали орудия. Иногда их стрельба сливалась в погромыхивание. Над далекой зубчаткой леса внезапно встал блеклый столб света. Не потухая, колыхался он в воздухе.
– Это он осветительную подвесил, – негромко пояснил лейтенант Ипатьев.
– Кто «он»? – не понял Воронов.
– Фашист. Сейчас бомбить будет.
Действительно, не успели они отойти от землянки, как в той стороне, где только что погас свет, раздалось несколько гулких ударов. Казалось, кто-то невидимый бьет по земле огромным молотом, и она, потревоженная, возмущенная, отзывается под ногами глухим гулом.
Утихли взрывы, и вскоре где-то совсем близко от аэродрома, в звездной тишине, послышалось вибрирующее завывание моторов. Был этот угрюмый, прерывистый, хрипловатый вой таким особенным, что, даже однажды его услышав, нельзя спутать ни с чем иным.
