Дорогой отцов (Роман) - Лобачев Михаил Викторович (список книг .TXT) 📗
— Там где-то остался. А вы кто ему будете?.. Сын? Будем знакомы. Жаль, жаль, что вы не встретились. А тут на днях ваша жена была. Справлялась об Иване Егорыче.
В первую минуту эта весть на Лебедева не произвела никакого впечатления, словно ему это было давно уже известно. И только спустя некоторое время его мозг, точно искра разряда, пронзила мысль о невероятном.
— Этого быть не может. Вы что-нибудь перепутали.
— Тогда извините, но… У вас есть дети?
— Двое. Сын и дочь. Она что-нибудь говорила о них?
— Кажется, да.
— Странно, — глухо произнес Лебедев и немного погодя повторил — Очень странно.
Все смешалось в голове у Лебедева. Выйдя на улицу, он не знал, в какую сторону ему податься. Какая-то ноющая боль давила ему грудь. Он не хотел разочарований и потому не мог принять за истину непроверенный факт. И при всем этом сквозь путаницу мыслей его согревала волнующая надежда. «Неужели это была Аннушка?»
Да, это была его жена. Ее спасли, и Анна Павловна, оставив Алешу с Машенькой в балке, что лежит за третьей больницей, пошла домой и не вернулась. В городе, на пути к центральной волжской переправе, она встретилась с ранеными бойцами. Один из них выглядел усталым и изнуренным до последней степени, и девушка, поддерживая раненого, совершенно изнемогала, выбивалась из последних сил. Анна Павловна пришла ей на помощь, помогла довести раненых до переправы. Она уже хотела было покинуть паром, как в эти минуты над Волгой появились вражеские самолеты. Началась бомбежка. От первых же разрывов осколки пробили обшивку парома, а воздушная волна сбила многих бойцов в реку. Анна Павловна, сбросив туфли, кинулась за борт. Одного бойца она спасла без особого труда, а другой, довольно грузный, потянул ее за собой. Все ее попытки вырваться из его мертвой хватки оказались безуспешными. И быть бы ей выброшенной на какую-нибудь отмель, если бы не подоспела помощь со стороны матросов речной переправы. Ее спасли и в тот же час в тяжелом состоянии переправили за Волгу. Там Анна Павловна пришла в себя, но, потеряв детей и не зная, что с ними стало, она исколесила и измерила в их поисках все Заволжье. Это уже была не та Анна Павловна. Она исхудала и изменилась до неузнаваемости.
И вот в тот ясный полдень, когда Лебедев направился на фронт, Анна Павловна добралась до затона, что на левом берегу против Сталинграда. Волга уже простреливалась вражеским минометным огнем, а кое-где и пулеметным. И Анна Павловна, при всем ее желании, днем не могла переправиться в город. Приходилось ждать ночи. Но близость Сталинграда так волновала ее, что она, пренебрегая опасностью, пробралась на остров Крит и залегла там на опушке побуревшего кустарника. Отсюда хорошо проглядывался Сталинград. Из города доносился грохот разрывов, гул орудий, стрекотня пулеметов. Там вполнеба стоял дым — серый, рыжий, черный.
Смотрит Анна Павловна на раздетый догола склон горы и не верит своим глазам.
Она горько заплакала. Плакала всем своим исстрадавшимся существом. Слезы копились много дней, и только вот теперь, глядя на родную землю, обожженную и задымленную, они пролились ручьями из усталых глаз, когда-то живых и веселых.
— Плачете? — послышался сострадательный голос.
Анна Павловна от неожиданности вздрогнула. Она не видала, как и когда очутилась рядом с ней пожилая женщина.
— Я вот тоже изводилась, а теперь нет, — сказала женщина, поправляя растрепавшиеся полуседые волосы.
Она глубже подвинулась в кустарник, положив голову на сильные руки. В ее глазах стояла застарелая грусть и тоска.
— Вы давно здесь? — спросила Анна Павловна незнакомку.
— С самого утра. Ты с «Красного Октября» или с тракторного?
— Я из центра города. На тракторном остались свекор со свекровью.
— Фашисты половину завода отхватили. Ох, эти фашисты. Будет им великий мор. Ты туда хочешь перебраться?
— Думаю. А вы?
— Я пришла на родное местечко посмотреть. Домишко над переправой имели. Вот и приползла сюда. Который раз гляжу и не могу наглядеться. Дом ни капельки не жалко — другой сколотим, а вот по земле тоскую. Видишь каменный спуск к переправе? Там на горке стоял наш домик.
Женщина умолкла. Она уставилась сухими глазами в почерневший берег. Анна Павловна смотрела на Волгу, на ее потемневшие воды. Она совсем забыла о соседке, но та скоро поднялась и, уходя, сказала — На ночь не оставайся здесь. Ночью весь берег сечет.
— Вы куда теперь?
— А-а, — махнула рукой женщина, — куда глаза глядят. Свет не без добрых людей. Руки у меня есть, умом не рехнулась. Не пропаду, касатка. С дедом моим только беда: износился раньше сроку. В лесу он меня поджидает. У дубочка его оставила. Пойду. Пока лежала — ничего, а как уходить, так сил нет оторваться от земли. А все, думаю, оттого, что много страстей нагляделась и много горюшка хлебнула, своего и чужого. У нашей переправы светопреставление творилось. — Женщина пристально посмотрела на Анну Павловну. — Если метишь в город, покучайся лодочникам. Они, милая, каждую ночь на войну в город плавают. Туда патроны и продукты солдатам переправляют, а оттуда раненых везут. Они тебя и доставят в город.
— А где мне их найти?
— Пойдем, я тебе покажу. Пойдем.
Женщина повела Анну Павловну в блиндаж Ивана Егорыча, не зная того, что он доводится Лебедевой свекром. Иван Егорыч оставил завод с последней партией рабочих в ночь на седьмое октября. Противник, засыпав завод снарядами и авиабомбами, вступил на его территорию. Но и тогда Иван Егорыч не хотел покидать родного завода.
— Останусь с бойцами, — говорил он, — с ними и отступлю, если прикажут отступить.
Доложили директору завода. Тот довольно строго и без всяких церемоний напал на Ивана Егорыча:
— Вы, Иван Егорыч, старый коммунист, а с дисциплинкой не в ладах.
— Вы ошибаетесь, товарищ директор. Упрек этот я не принимаю. Вы прежде скажите мне: что я буду делать за Волгой?
— Военный совет фронта организует лодочную переправу. Лодок весельных на Волге много. Подбираем на них людей. Дадим под ваше командование десяток лодок.
— Спасибо, товарищ директор. Я согласен.
Вместе с Иваном Егорычем за Волгу переехали Марфа Петровна и Павел Васильевич. Дубков совсем оплошал. У него появились головные боли, шумело в ушах и ныли кости. Со стороны казалось, что он не замечал ни стрельбы, ни взрывов, на все смотрел равнодушными глазами и сутками лежал на ветхой дерюжке. Марфа Петровна часто спрашивала его:
— Павел Васильевич, у тебя что болит?
Дубков поднимал седую голову и, глядя на Петровну пустыми глазами, с унылой обреченностью еле слышно говорил:
— Лексевну убили. Сережка, должно быть, давно уже помер. Для чего мне жить? Для чего?
Порой он вел себя совершенно безрассудно. Выйдет на берег Волги и сидит. Сидит на виду у противника.
— Смерть ловишь? — урезонивал друга Иван Егорыч. — Так умереть и дурак может.
Этот разговор сразу протрезвил Павла Васильевича, хвори с того часа поубавилось. Он попил чайку и вышел из землянки, вырытой под корнями старого дуба. В лесу он почувствовал запах прелой листвы, легкий шум ветерка в оголенных сучьях тополя, плеск воды в небольшом озерце, где жировали щуки, гоняясь за молодью. Павел Васильевич спустился к озерцу, по высокому берегу которого рос мелкий дубняк, вынул из кармана складной ножик и срезал себе палку.
— Не в поход ли собрался? — спросила Петровна Дубкова, глядя на его бадажок.
— Ухожу, Петровна, в Бурковские хутора. В штаб фронта. Там, я слыхал, он находится.
— А дойдешь?
— Десять-то километров? За три часа доплюхаю. Спасибо Ивану Егорычу за его наставление. Совсем было ополоумел я. До Чуянова дойду.
— Ты зачем к нему, Павел Васильевич?
— Как зачем? Иван Егорыч при деле, а я ни при чем. За делом побреду.
Он вспомнил разговор с Чуяновым, который предлагал ему побыть среди бойцов, порассказать им про свой родной город, про оборону Царицына. Иван Егорыч не стал отговаривать Павла Васильевича от его намерений, и Дубков ранним утром отправился в путь.
