Досье генерала Готтберга - Дьякова Виктория Борисовна (бесплатные онлайн книги читаем полные .txt) 📗
— Погоди, — отмахнулся от него Крестен, — не отвлекай меня. Смотри, — он указал вперед стеком, который держал в руке, — тут есть кое-что поинтересней твоего нытья. Русские фрейлян с батареи, которые вчера наши танки обстреливали, купаться собрались, нагишом. Без всякого тебе смущения. Вот что значит — передовые политические взгляды. Не то что наша протухшая буржуазность. А ты говоришь «самолеты». Самолеты тут, дружок, не страшны. Как думаешь, — он обернулся к покрасневшему денщику, — надо бы вылазку устроить. И батарею захватили бы, и девиц, прямо в чем мать родила. Вот это была бы операция! Не то что наши генералы придумали — брать в танковые клещи. Другим надо брать. Благо есть кого и за что. Само просится. Ты как, пойдешь на такое дельце? — иронично осведомился он у Фрица, подмигнув.
— Господин обер-лейтенант, вот вы все шутите, — денщик сделался пунцовым как отварной рак, — а я вам про самолеты серьезно говорю. И из пушки могут грохнуть. Или снайпера вызовут. Это ж надо — такой зонт выставить! Его не только с русских позиций, из Берлина видать, наверное. Нельзя же так рисковать, господин лейтенант.
— Снайпера здесь нет, не волнуйся. Снайперы у них на вес золота, — успокоил невозмутимо Крестен. — У них и автоматов, один — на пятерых. Из пушки слишком близко, из ружья слишком далеко. Так что не дрейфь, Фриц, ничего с нами не случится. А ты чего это покраснел? — поддел он денщика с издевкой. — Тоже мне солдат. На, посмотри, — он протянул бинокль, — чего отворачиваешься? Взгляни, какая широта взглядов. Не то что наши, наденут купальники от мадам Шанель — скукота да и только. А русские живут интересно. У них там целый батальон из фрейлян. И все такие упитанные, глаз радуется. А у нас на весь Восточный фронт одна приличная женщина, и та — полковник люфтваффе. Пистолет, на все пуговицы застегнута, она тебе и в стратегии, и в тактике лучше нашего разбирается и даже по-английски говорит без запинки. К такой не подойдешь, если ты хотя бы не обергруппенфюрер. Ну, ладно, что ты уставился? — Руди отобрал у денщика бинокль. — Понравилось? Зонт держи ровно, а то уже спину припекает. Кстати, а где эта наша, «по провианту»? — вспомнил он. — Которая тебе нравится.
— Фрейлян Хельга? — уточнил Фриц. — Так она не по провианту, а по связи.
— Все одно. По связи — это очень хорошо, в определенном смысле. Позови ее. Пусть шнапсу принесет.
— Хорошо, только ей вы нравитесь, господин обер-лейтенант, — робко заметил Фриц.
— Больше всех ей нравится мой приятель, майор фон Лауфенберг из люфтваффе, потому что он барон, — ответил Руди резонно. — Она для него и кудри накручивает. Но по большому счету, какое это имеет значение? Давай зови и зонт не забудь. Я его еще в Амьене раздобыл, чрезвычайно полезная вещица.
А в штаб генерала Родимцева на другой стороне фронта по короткому затишью привезли почту. Увидев, с какой радостью офицеры и солдаты разбирают письма, Лиза вышла из занятой штабистами избы и присела на лавке рядом — она избегала смотреть на чужую радость, чтобы не бередить собственных сердечных ран. Ведь ей никто не присылал писем, и сама она никому не писала. Она не завидовала тем, кого ждали, любили, помнили, просто очень остро чувствовала свое одиночество в такие моменты. Прижавшись спиной к дощатому забору, она закрыла глаза. «Конечно, когда кто-то ждет и любит, можно выдержать многое, есть ради чего терпеть, но как трудно одной, всегда одной, особенно — когда тебе не верят, подозревают. Когда все, кого любила, погибли…» Вдруг кто-то осторожно тронул ее за плечо, позвал:
— Лизавета Григорьевна, заснула, что ли? — по насмешливому голосу она сразу узнала Лешку Орлова. Вообще, Лиза даже немного побаивалась его, потому и вздрогнула. Про парня говорили, что он пьяница, буян. В сорок первом войну начал в офицерском звании. Но попал в плен, бежал, был разжалован. Под Москвой кровью вернул лейтенантские погоны. Но из-за любовной истории с девушкой-санинструктором, служившей у него во взводе, сцепился со штабистом, которому та приглянулась. Затеял драку, скандал замяли, но Орлов снова угодил в рядовые.
Лиза сторонилась его даже не из-за подобных пикантных приключений, хотя считала, что вести себя подобным образом, когда война и враг наступает — само по себе аморально. Ей не нравился его характер — вспыльчивый, несдержанный. Матерщинник, он разносил всех, правых и неправых, подчиненных и начальников. Мало того, Орлов казался Лизе злым по натуре. И хотя офицеры при Родимцеве с большим уважением рассказывали, как он бесстрашно поднимает в атаку залегших под огнем бойцов, и поощрялся за то неоднократно, но затем умудрялся «прогулять» свои подвиги и снова схватить выговор. Орлов привлекателен, Лиза знала, что он нравится всем девчонкам на батарее. Высокий, темноволосый, светлоглазый, загорелый до черноты, будь он потише, она, возможно, и разделила общее мнение. Но громогласность Орлова просто подавляла. Она старалась держаться от него подальше. Жизнелюбие, хлещущее через край, не находило отклика в ее душе. К тому же Лиза отчетливо понимала, что Орлов тоже недолюбливает ее. Он считал ее не к месту вежливой и излишне воспитанной. Его раздражали ее вечные «спасибо», «извините», «не могли бы вы». На «вы» Лиза обращалась даже к писарям и ординарцам Родимцева. А Орлову нравились разбитные бабенки, попроще, вроде его прежней зазнобы — санинструкторши, которую, как он уверял, не забудет никогда в жизни. Когда же Орлов случайно узнал, что Лиза к тому же — генеральская дочка, и вообще из «бывших», он окончательно потерял к ней интерес. «Сидела бы лучше дома, — с презрением комментировал он, наблюдая, как светловолосая переводчица, не реагируя на его задиристые высказывания, выполняет свою работу. — Куда лезет! Ее же ветром сдует. А если немец в наступление попрет, она же того…» — и переходя на шепот, хихикал, прикрывая рот ладонью. Лиза молча терпела его выходки. Вступать в перебранку ей не позволяло воспитание. Орлов, скорее всего, и понятия не имел, что пришлось пережить им с сестрой в день ареста отца-генерала, который не давал Орлову покоя, и что вообще с этим генералом стало…
— Письма привезли, Лизавета, — повторил Орлов. — Письма чего не получаете?
— Мне никто не пишет, — Лиза подняла голову. Слезы, так и не пролившиеся, покалывали глаза.
— Почему? — Орлов явно удивился. — Ваша семья вам не пишет? А генерал-то, отец ваш, где командует? Вы почему не при нем?
— Мой отец нигде не командует, — Лиза с трудом сдержала раздражение. — Мой отец умер еще до войны, — продолжила она сухо. Ей не хотелось вдаваться в подробности. Человек, стоявший перед ней, мог оказаться стукачом, среди них часто встречались такие вот «рубахи-парни», за пазухой у которых полеживал камушек, и немалый.
— Мать умерла, когда я была маленькой. Так что семьи у меня нет, — она говорила, не глядя на него, смотрела в степь, простирающуюся до самого горизонта. — Была сестра. Но она скорее всего погибла в сорок первом. Во всяком случае, я о ней ничего не знаю.
— А родом откуда? — спросил Орлов неожиданно тихо. — Из Москвы?
— Нет, из Ленинграда, — ответила она грустно.
— Ну, ничего, прогоним фашистов, сестричку найдете, — из потеплевших глаз Орлова проглянуло нечто похожее на заботу. И необычное это выражение огрубевшего в вечной окопной грязи солдата, бывшего офицера, чрезвычайно удивило Лизу.
— Если она жива, — Лиза слабо улыбнулась. Он взял ее за руку, пообещал:
— Все будет хорошо. Вот увидите. Покатятся фрицы как миленькие…
Всего час назад она видела Орлова, когда он кричал на кого-то из пехотинцев, сумрачного, с худым серым лицом. Сейчас его словно подменили, в его красноватых от бессонницы глазах с лукавым прищуром искрились радость, забота и нежность. Стена, стоявшая между ними, рухнула. С тех пор Орлов стал заботиться о девушке, опекать и защищать ее от навязчивых посягательств разного ранга командиров, особенно штабных, которые не отказались бы сделать ее своей любовницей. В этом ему, правда, открыто помогал сам комдив — Родимцев, сразу дав понять окружающим, что Лиза — не чета остальным и находится под его личной опекой. Родимцева подкупала ее беззащитность и уязвимость и необъяснимая своей обреченностью тихая покорность, готовность умереть, не проронив ни звука, не попросив о помощи.
