Штурманок прокладывает курс - Анненков Юлий Лазаревич (читать книги без сокращений .txt) 📗

У мостика я увидел солдата в обгорелой куртке. Машина шла медленно. Я тут же узнал эсэсовца, который свалил меня на чердаке клуни ударом приклада.

— Чижик, гляди, седьмой! Вот этого недосчитался Запашный.

Он узнал меня слишком поздно, этот сбежавший эсэсовец, который добирался в город пешком, и до смерти обрадовался немецкой машине. А в машине ехала его смерть.

— Передашь привет твоему Шоммеру, — сказал Голованов, вскидывая автомат. — Это семьдесят третий. За Катю.

Ребята вынули из кармана соломенно-желтого мундира документы и сбросили труп в реку. Эта встреча оказалась кстати.

— Товарищи, у кого есть какой-нибудь советский документ?

Один из партизан протянул мне свой паспорт. «Даймлер» обогнал нас и остановился. Я подбежал к машине.

— Эксцеленц, это партизанский наблюдатель. Они часто переодеваются в нашу форму. Прошу посмотреть на его документ.

Генерал взял паспорт кончиками сухих пальцев:

— Какие из этого выводы, мой доблестный Арминий [103]?

— Возможно нападение. При обстреле умоляю не останавливаться. А еще лучше, если бы вы, эксцеленц, пересели в бронетранспортер.

Он опустил углы губ:

— Вы забываетесь, оберштурмфюрер! Я солдат, а не тыловой каратель. И потом, там очень жарко...

Через несколько километров нас обстреляли из леса. Бронетранспортер открыл огонь по деревьям и кустам. Мы тоже остановились и начали стрелять из пулемета.

Потом Чижик остался в машине, а я повел троих партизан в атаку на воображаемого врага. Когда шоссе скрылось за деревьями, один из моих свистнул в четыре пальца. Через минуту из орешника появился партизанский связной. Я сказал ему:

— Пока все нормально. Пусть Запашный немедленно пошлет к Веденееву. С завтрашнего дня прошу сеансы связи два раза в сутки. И еще! Прошу достать для меня точно такую форму, как на мне. Только новенькую. Пусть передадут Софранской.

Я пошел назад. Цепочка солдат уже входила в лес. Хотя стоял еще светлый день, лейтенант нервничал:

— Прошу вас, герр оберштурмфюрер, скорей назад! Генерал остался с врачом один. Он погнал всю охрану вслед за вами.

— Вы, кажется, действительно смелый человек, несмотря на вашу форму, — сказал Раухенберг, когда мы возвратились.

К станции Меринка подъехали уже в темноте. Перед зданием вокзала, едва освещенным синими лампочками, стоял эшелон — платформы с танками и классные вагоны. Сколько же нужно таких длиннющих эшелонов, чтобы перевезти танковый корпус? Куда его везут?

Генерала встречал весь штаб. Надо было прощаться с друзьями. Увидимся ли? Мне очень хотелось обнять Васю Голованова, который, вытянувшись, стоял передо мной в форме эсэсовского унтера. Еле слышно я сказал ему:

— До свидания, друг. Не лезь на рожон. Нам еще нужно пройтись по Примбулю в белых мичманках и выпить за победу в ресторане «Волна».

Генерал Раухенберг оказал мне высокую честь приглашением на ужин в вагон-салон. Вероятно, ему казалось забавным, что я сяду за стол в изодранном, обгорелом обмундировании. Выручил адъютант. Он дал мне свой мундир, слишком широкий и короткий. В салоне меня встретили недоуменными взглядами. Раухенберг, не изменяя своей обычной манере, представил:

— Герр Шоммер — гордость тыловых войск и гроза партизан. У него масса достоинств, в том числе ящик «мартеля».

Коньяк и икра из машины Бальдура попали по назначению — на стол командующего. За этим столом, кроме него самого, сидели еще два генерала и полдюжины старших офицеров. Раухенберг сразу определил мое положение. Он попросил контрразведчика Траумера оставить меня пока при своей особе. Рыхлый, нескладный полковник Траумер поспешил согласиться, вытирая салфеткой рот, а заодно и шею. Он не отличался хорошими манерами и наливал коньяк куда попало, то в цветной бокал для вина, то в фужер.

Ночь была душной. Несмотря на это, все, за исключением Раухенберга, пили много. В разговоре упоминались Эль-Аламейна, линия Марет, Сфакс, Бизерта. Раухенберг командовал в Триполитании танковой дивизией. Он уехал в рейх еще в апреле, до взятия союзниками Туниса, а сейчас возвратился в тот же корпус командующим. Он мало говорил за столом, но из отдельных его замечаний можно было понять, что в предстоящем сражении генерал видит единственную возможность спасти положение на фронтах.

Щеголеватый полковник из абвера поинтересовался, не знаю ли я в Южнобугске некоего Лемпа.

— Конечно, герр оберст. Мы никогда не были приятелями, но я отдаю должное заслугам майора, как начальника абвергруппы.

— Каналья ваш Лемп, — сказал полковник. — Эта бестия здесь, в тылу, обскачет нас всех.

Когда подали кофе, адъютант доложил, что одна из дивизий отбыла из Дебрецена на Черновицы. Раухенберг отодвинул чашку и вышел в соседнее купе — рабочий кабинет. Несколько человек последовало за ним. Меня не звали, и я остановился у окна. Вдали темнело чудом уцелевшее здание вокзала. На эту самую станцию я приехал из Румынии в товарном вагоне.

Только по вызову генерала я пошел в кабинет.

— Входите, Шоммер, — сказал Раухенберг. — В лесу вы смелее.

Одного взгляда на карту, висевшую на переборке, было достаточно, чтобы понять: эшелоны корпуса — с запада и с юга — идут через Ворожбу в район Курска. Линия фронта советских войск врезалась широким выступом в территорию, занятую немцами. Очевидно, именно тут противник наметил фланговые удары. И наше командование, конечно, предвидит такую возможность. Но известны ли нашим сроки немецкого наступления? Судя по торопливости немцев, оно начнется очень скоро. Может быть, ждут именно этот танковый корпус.

Раухенберг был чем-то недоволен. Он спросил начальника штаба:

— Вы гарантируете прибытие этого эшелона в Во-рож-бу (ему с трудом давалось это слово) через тридцать часов?

— Так точно. По графику движения, послезавтра в три утра пройдет Ворожбу эшелон 2906. Мы проследуем в три сорок пять, а еще через пятьдесят минут пройдет эшелон 2908. По плану оберкомандо вермахта... [104]

Раухенберг перебил его:

— Наша болезнь — фетишизация планов с красивыми названиями, например «Зимняя гроза», но русские вносят свои поправки.

Никто не посмел возразить ему. Я подумал, что Сталинград и битва при Эль-Аламейне, в которой принимал участие Раухенберг, научили его сомнению в непогрешимости планов оберкомандо.

Послезавтра на рассвете у Ворожбы при любой задержке может создаться нежелательная для немцев концентрация составов с танками. Но немцы, как говорил Веденеев, аккуратисты. Вряд ли они допустят такую оплошность. Эшелоны пройдут Ворожбу, через сотню километров разгрузятся где-то в лесах, а потом танковые дивизии ударят во фланг наших войск, если об этом не узнает своевременно Советское командование.

Эшелон тронулся. Раухенберг буркнул:

— Наконец-то!

— В четыре часа будем в Южнобугске, — сказал начальник штаба.

— И простоим до вечера, — проворчал Раухенберг.

— К сожалению, эксцеленц, — ответил начштаба, — график спланирован так, чтобы возможно меньше двигаться в дневное время.

— Его составляли вы, — сказал Раухенберг. — Мы уже оценили вашу осторожность в Африке, когда танки подошли к линии Марет с опозданием на сутки. Примите меры для сокращения стоянки.

Вероятно, я выбрал неподходящее время, чтобы попросить разрешения отлучиться в Южнобугске за новым обмундированием.

— И повидать какую-нибудь даму? — ехидно спросил командующий.

— Вы видите насквозь, эксцеленц, но главное — обмундирование.

Раухенберг угадал. Мне необходимо было повидать именно женщину. Мы прибыли в Южнобугск на рассвете, а в восемь часов я уже завтракал в офицерской столовой на вокзале. Софранская сама подала мне кофе. Вместе с чаевыми она получила записку: маршрут эшелонов и время прибытия на станцию Ворожба.