Последний штурм - Домогацких Михаил Георгиевич (книги txt) 📗
— Главное состоит в том, — поучал тогда Филлипс адвоката Никсона, — чтобы определить, кто кого ненавидит. Если белые ненавидят черных, фермеры — банкиров, среднеобеспеченный американец — богачей и одновременно бедняков, обыватель — интеллигента, «патриот», считающий, что «Америка превыше всего», — пацифиста, который Америку «разоружает» и «продает», то перед политиком открываются заманчивые перспективы. Есть возможность взять власть.
Филлипс, в конце концов, сыграл не последнюю роль в победе Никсона на предыдущих выборах. Теперь он снова потребовался хозяину Белого дома. Они долго беседовали, обсуждали большие и малые проблемы. И, видимо подразумевая что-то свое, Никсон пожаловался:
— Трудность состоит в том, что вокруг меня вьется много людей. Но тем, у кого есть голова, не хватает смелости, а тем, кто смел, не мешало бы иметь побольше мозгов.
— С этим противоречием придется мириться, сэр. Вы спрашивали моего совета, как вам использовать сейчас «вьетнамскую карту» в предвыборной игре. Кандидат в президенты должен предстать перед избирателями как большой политический деятель, добившийся исторической победы — урегулирования вьетнамской проблемы…
— Или? — спросил Никсон.
— Или приготовиться к поражению. Другого пути нет, сэр, если вы хотите держаться за поручни президентского кресла, которое мне представляется более удобным, чем кресло адвоката «Локхид» или какой-либо другой компании. Надо пойти на уступки, сэр.
И Никсон пошел на них. Пошел с неискренними чувствами, как он многое делал в жизни, руководствуясь лишь своими личными интересами.
Переговоры в Париже сдвинулись с мертвой точки, и это было как барометр в предвыборной кампании: акции Никсона стали заметно расти. Быстро была достигнута договоренность о том, что 22 октября 1972 года стороны парафируют текст соглашения в Ханое, а 31 октября оно уже будет подписано в Париже министрами иностранных дел стран, участвующих в переговорах.
— Мы считаем, — заявил Киссинджер, участвующий по поручению Никсона на этой ответственной стадии в переговорах, — что мир близок, и с нашей точки зрения вырисовывается соглашение.
За неделю до президентских выборов, когда уже ничто не могло изменить их результаты, делегация США начала вносить поправки в готовый текст. Их набралось 126, и все они якобы делают соглашение полнее, «поскольку учитывают интересы Республики Вьетнам». Президент сайгонского режима Тхиеу, не без совета с американской стороны, вдруг заявил:
— Мир во Вьетнаме придет тогда, когда я подпишу соглашение, и такое, которое нас полностью устраивает.
В Сайгоне начались совещания американского посла Э. Банкера с Тхиеу и другими лидерами. Результатом их стало введение чрезвычайного положения в стране, предоставлявшего неограниченные права армии и полиции. Объявлена тотальная мобилизация: под ружье призывались уже подростки. В армии и в гражданском обществе началась волна террора. За поражение в зоне дороги номер тринадцать, входящей в сайгонский оборонительный сектор, снят с поста и отдан под следствие командующий сектором генерал Нго Зу. Его участь разделили генерал Ву Ван Хай и 48 его офицеров, объявленные виновными за сдачу крепости Куангчи.
Одержав победу на выборах, Никсон, уже не тревожась за место в Белом доме, снова начинает самые беспощадные в истории этой войны бомбардировки Северного Вьетнама, которые преследовали все ту же цель — сломить сопротивление вьетнамского народа. Почти две недели сто пятьдесят стратегических бомбардировщиков «Б-52» бомбили города, порты, железнодорожные станции, жилые массивы. Методом «ковровой бомбардировки» была полностью снесена улица Звездочетов в Ханое.
Эти тревожные и трагические дни назовут потом «Дьенбьенфу» в небе Вьетнама» [13]: Соединенные Штаты потеряли за две недели 81 самолет, в том числе 34 «Б-52», сбитые советскими ракетами «Земля — Воздух». Одну «летающую крепость» собьет на истребителе «МИГ» совсем молодой летчик Фам Туан, который спустя несколько лет на советском космическом корабле поднимется в просторы Вселенной. Как ни велики были жертвы Вьетнама, Никсону не добиться своей цели. Народ не дрогнул, не сдался. Своим мужеством и героизмом он привлек на свою сторону симпатии человечества и вынудил Вашингтон пойти на прекращение разбоя, а затем и на подписание соглашения о мире во Вьетнаме.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Тревожно жил Ханой в первые дни нового, семьдесят третьего года. Всего два дня, как американские бомбардировщики оставили город в покое, но никто не знал, когда они прилетят снова. Жители Ханоя разбирали завалы. Казалось, что никогда этой работе не будет конца, — так много дымящихся развалин осталось после особенно жестокой бомбежки 30 декабря. Последние дни ушедшего года превратились в кошмар. Непрерывный рев самолетов в небе, свист и разрывы бомб, в треске бушующего пламени горящий бамбук плавился так, будто стреляли скорострельные пушки. В прибрежных районах к бомбежкам добавлялся огонь морской артиллерии — корабли седьмого флота вели непрерывный обстрел населенных пунктов из орудий крупного калибра.
Было тревожно, тяжело, горестно, но не было паники, на которую рассчитывал враг. О безмерном горе говорили только черные лоскутки, пришитые к одежде, — этих традиционных знаков траура прибавилось в последние две недели, и порой казалось, что нет человека, кого бы не коснулись жестокие крылья смерти. В дни наступившего затишья шла эвакуация населения из Ханоя, Хайфона, прибрежных районов. Дети, еще остававшиеся в городе, играли на улицах, усыпанных осколками. Они играли в ракетчиков, и в их играх «джонсоны» — так во Вьетнаме называли американские самолеты, — как обескрылевшая саранча, падали с неба.
Военные власти Ханоя решили показать американским летчикам, сбитым в последние дни, что они натворили. Посадив в открытые газики, они повезли их по улицам, превращенным в дымящиеся развалины. Американцы видели, как женщины, старые мужчины и дети, перепачканные золой и гарью, разбирали завалы, вытаскивали из-под них то какую-нибудь утварь, то убитых родственников.
— Хватит! Хватит! Хватит! — вдруг по-сумасшедшему закричал американский подполковник в разорванной форме и с перебинтованной, на привязи, рукой.
Он забился в истерике, выкрикивая одно и то же слово: «Хватит!» Его успокоили, посадили в машину и отвезли в госпиталь. С остальными решили поговорить, узнать, что они думают, увидеть на лице хоть тень тревоги и вины.
— Нам сказали, что мы будем бомбить военные объекты, — склонив голову, говорил майор Чарлз Джефкоут. Он боялся глядеть прямо в глаза людям. — Нам вообще не называли место, а только квадрат. Только предупреждали: в квадрате 025 сильная ракетно-зенитная оборона, будьте осторожны. Мы знали, что речь идет о Ханое. Но летчики — мы самые суеверные из всех военных — боялись называть город, который шли бомбить, говорили только квадрат.
— Ну и что вы думаете сейчас о своей работе? — спросили его.
— Мне стыдно и больно, и боюсь, что это будет меня мучить всю жизнь.
Подполковник Джон Вилл, крупный, длиннорукий, наделенный, видимо, большой физической силой, выглядел сломленным, угнетенным.
— Мое первое впечатление после посещения мест бомбардировки — полный шок. Меня поразило то, что в разрушенных районах не было не только военных объектов, но и вообще не было никаких объектов, которые стоило бы бомбить. Одни бедные домики, и мы их уничтожали…
— Вы понимаете свою ответственность за это?
— Я подумал: а что, если бы такое произошло с моим родным городом и летчик, сбросивший бомбы, оказался бы у меня в руках?
— Ну и что бы вы сделали?
— Я бы не возил его смотреть развалины, я бы пристрелил его на месте. Может быть, меня обвинили бы в самосуде, но я бы это сделал. И если бы вы меня расстреляли на тех развалинах, мне было бы, конечно, обидно умирать, но обвинить вас я бы не посмел.
