Штурманок прокладывает курс - Анненков Юлий Лазаревич (читать книги без сокращений .txt) 📗
— Анни, ты знаешь?..
— Я знаю все. Уходи же ты, ради бога, пока не поздно!
— А почему ты?.. Чего ты ждешь?
— За мной должен был прийти человек, но теперь, видно, уже не придет. Минут через десять я ушла бы куда глаза глядят.
— Тогда собирайся. Где твое пальто?
Она все еще не соглашалась:
— Я не поеду. Погибнешь вместе со мной!
Я силой вывел ее на кухню, сказал фрау Шведе:
— Запомните, пожалуйста: Марта уехала в Лейпциг утренним поездом. Надеюсь, вас они не тронут.
Назад я поехал другой дорогой. Мы пересекли речушку Мульде, повернули на юг, чтобы возвратиться в Дрезден через Дебельн. Анни сидела в машине как каменная. Смерть Павла Ивановича потрясла ее. Оказалось, один из берлинских «друзей» Немлера застал его у своего сейфа. Завязался бой. Разведчик сумел выбраться на улицу, но он был уже смертельно ранен. Его шоферу удалось спастись. Он-то и сообщил Анни о катастрофе.
Когда мы въехали в Дрезден, оставалось два часа до встречи с Эрихом. А что, если отвезти Анни на квартиру Готфрида? Дома он не бывает, а следить там не станет никто. Но едва мы остановились у входа, как из подъезда вышел сам Готфрид, в гражданском костюме, с плащом на руке. Проехать мимо было невозможно. Он увидел меня за рулем своей машины и замахал шляпой. Анни опустила вуалетку, а я выскочил из машины:
— Как удачно, что застал тебя! Специально заехал узнать, не нужна ли тебе машина.
Готфрид беззастенчиво отодвинул меня.
— Что ты ее прячешь? Не отниму. Поезжай куда хочешь. За мной придет служебная.
— Ну чудесно! Так мы покатаемся часок по набережным?
— Хоть до утра. Желаю успеха, фройляйн!
Анни кивнула ему из машины, но он думал уже о другом:
— Ты не забыл своего обещания? Завтра ты — мой шофер!
Подъехала служебная машина, и Готфрид уселся в нее. Опустив стекло, он покрутил пальцем, изображая винт самолета:
— Завтра мы с тобой, вероятно...
Эта новость оглушила меня. Что делать с Анни?
— Готфрид, постой! Ты думаешь, действительно завтра?
— Скорее всего, да. А там черт его знает! Пользуйся жизнью, пока возможно. Да, Макс, я сегодня хотел познакомиться с твоей фрау Ирмой, заехал без звонка и не застал. Только пес рычит за дверью. Где ее носит?
Я не успел ответить. Его машина тронулась.
— Пошли, Анни!
Мы поднялись на второй этаж, я отпер дверь своим ключом.
— Жди меня тут. На звонки не отвечай. Не открывай никому.
В семь часов вечера Эрих сидел на скамейке у фонтана. Я сел на ту же скамейку, закурил, спросил, не глядя:
— Куда вы спрятали рабочих, на которых донес Пансимо?
— Отправили в Богемию.
— Как?
— Вверх по Эльбе на барже под грузом до Пирну, потом лесами с надежными людьми в Дегин. Там уже чешские партизаны.
— Это и есть «железная дорога»?
— Была. До прошлой недели. Шкипера арестовали. Все баржи проверяют с собаками.
Это был удар. Завтра улетать — и никакого выхода... «Насколько же мне стало труднее, когда появилась Анни, — подумал я и тут же обругал себя: — Неблагодарная ты скотина! А кто, рискуя жизнью, связал тебя с Центром? Кто передал о Тегеране? И все-таки так плохо мне еще не было никогда, даже в шталаге, даже в плену у Бальдура, в клуне на полу...»
— В чем дело? — спросил Эрих.
Я рассказал ему об Анни. Мы сидели молча у бездействующего фонтана. Так прошло минут десять. Надо было расходиться.
— На сутки-двое можно спрятать здесь, в городе, — сказал он.
А что потом? «Не может быть, чтобы не было выхода!» — говорил брат Коля в подземной галерее в Южнобугске. Но то был родной город. Там я нашел бы выход. Здесь, в гитлеровском рейхе, мне не поможет никто. И главное — завтра вылет.
Я взглянул на небо. Тяжелые тучи подступали широким фронтом. Наверно, опять будет дождь. Но самолет вылетит все равно. Когда речь идет о Тегеране, не станут откладывать из-за погоды.
Стоп! Дикая, невероятная идея пришла мне в голову:
— Эрих, где, ты говоришь, можно укрыть Анни на двое суток?
Он рассказал, что в мастерских Высшего технологического училища есть свои люди, двое коммунистов, — старик и безногий инвалид войны. Они и живут в мастерских, у медеплавильной печи. Там есть система вентиляции — огромные трубы-коллекторы, в которых прятали подпольщиков перед отправкой в Чехословакию.
— Хорошо! Иди туда, предупреди. Через час привезу Анни.
Анни я застал в той же позе, в какой она сидела, когда я уходил, на скамеечке в прихожей. Она не сняла даже перчаток.
— Я обдумала все, — сказала она, — ты не должен рисковать. Попрощаемся. Нельзя слишком многого требовать от жизни: мы были счастливы друг другом почти сутки. Это не так мало. Теперь я их не боюсь. Сейчас я уйду.
— Нет, поедешь со мной. Только переоденусь в штатское.
Мы поехали в район «Зюд». Анни была моим штурманом, так как мне не приходилось бывать в этой части города. Оставив машину на стоянке у главного корпуса Высшего технологического училища, прошли переулком. Полицейский проводил нас взглядом. Наверно, принял меня за студента, ведущего девицу к себе в интернат.
В высокой полутемной комнате, напоминавшей цех завода, мы застали Эриха и его друзей. Хилый на вид старичок мастер неожиданно сильно пожал мне руку, включил лампочку под жестяным абажуром на верстаке. С койки поднялся парень лет двадцати в солдатском мундире без погон, перепачканном машинным маслом. Все его лицо было в голубых пятнышках въевшегося в кожу пороха.
Анни бросилась к Эриху. Он поцеловал ее в щеку.
— Эрих, скажи ему, — умоляла Анни, — пусть он уезжает! У него очень важное дело. Он мне не поможет.
— Он знает, что делать, лучше нас с тобой, — сказал Эрих. — Поешь, и мастер отведет тебя в свой дворец.
— Меченый, сервируй стол для дамы! — весело приказал мастер.
Парень расстелил газету на верстаке, нарезал гороховой колбасы и хлеба, а мастер снял с электроплитки бурый кофейник.
Странно мне было видеть бледную Анни в черном, закрытом платье, сидящую между медеплавильной печью и токарным станком; ее тонкие руки, держащие двузубую вилку с костяным черенком и жестяную солдатскую кружку. А она чувствовала себя здесь как дома. Выпила горячей ячменной бурды, оживилась, по-хозяйски налила кружку Меченому, начала вспоминать, как Эрих учил ее плавать брассом и как весело было на Альтмаркте до прихода «этих».
— Всё они испакостили! Аль-оша, если бы ты видел старый Дрезден до них!
Меченый смотрел на Анни с откровенным восхищением.
— Еще до войны, — сказал он, — я был в музее. Там до черта картин разных. Я запомнил одну. Женщина, как девочка, с ребенком на руках, идет по облакам и смотрит прямо тебе в сердце. Забыл, как называется. Теперь я думаю: наверно, тот художник нарисовал вас, фройляйн. — Вдруг черты его перекосились, запрыгала синяя сыпь на впалых щеках: — Если придут за ней, зубами им горло перерву!
— Много ты сделаешь со своим костылем! — усмехнулся мастер. — Ну, банкет закончен! Пошли, дочка, а то действительно принесет кого-нибудь.
В темном углу, за компрессором, мастер открыл люк. Широкая труба уходила вперед и вниз. Мастер подсвечивал фонариком:
— Полезай, дочка, там чисто. Голову береги. Я иду следом.
Свет фонарика скрылся за поворотом трубы. Мастер вернулся минут через десять, задраил люк, навалил на него листы железа.
— Фонарик я ей оставил. И вода там есть. Будь спокоен.
Я дошел до автомобильной стоянки, уселся за руль на упругое сиденье «фиата». Мрачные улицы текли за опущенными стеклами. Сырой туман застилал дорогу, забирался за воротник, как скользкий гад. Утром — снова Готфрид, шеф, Ирма с ее овчаркой. Но, как всегда, на самых крутых поворотах моего курса я был не один в штормовом море. Эрих Бауэр, фрау Шведе, двое рабочих, старик и юноша-инвалид, обожженный войной, и еще... женщина в музее, которая смотрит прямо в сердце, — вот подлинная Германия.
