Штурманок прокладывает курс - Анненков Юлий Лазаревич (читать книги без сокращений .txt) 📗
Утром Готфрид спросил:
— Ну как?
— Все нормально.
— Чудесно! Теперь не скоро увидишь немецких девочек. Румынки тоже ничего, только от них пахнет луком. Но это все чепуха. Ты помнишь о своем обещании?
— Ну конечно. Сыграть роль твоего шофера.
— Это займет у тебя два часа. Понимаешь, как все неудачно складывается. Эти картины из пражского музея привезли только вчера вечером, а сегодня — вылет. Если не взять сейчас же, картины уплывут. Когда вернемся от шефа, поедем на склад. Потом я уеду по делам, встречусь с тобой уже на аэродроме. Ты отвезешь картины домой и спрячешь их в сейф за кроватью.
— А меня не задержат с этими картинками?
— Ну, не думаю, — важно сказал Динглингер. — За ворота склада выведу тебя я, а в дороге, если бы и случилось, пошли их ко всем чертям. Покажешь свой документ.
Если меня задержат с ворованными картинами, Анни погибла. Но отказывать Готфриду нельзя. Его доверие мне необходимо. В том числе и ради спасения Анни. Задача, конечно, усложняется. А может быть, так даже лучше?..
Динглингер взял свой чемодан, и мы поехали на служебной машине к Ригеру. Он встретил нас торжественно:
— Хайль Гитлер! Сегодня, двадцатого ноября, в восемнадцать тридцать вы вылетите в Будапешт, а оттуда в Констанцу.
Шеф еще раз повторил всю инструкцию, отдышался, вытер платком лысину и добавил:
— Берегите Ирму! Это бесценная женщина. Вчера я был у нее, предупредил, что вы заедете по пути на аэродром. Вы, Динглингер, будете на аэродроме раньше, а вам, Вегнер, надлежит прибыть в восемнадцать часов — не раньше и не позже.
— Слушаюсь, герр капитан цур зее. Мы будем иметь честь видеть вас на аэродроме?
— Нет, это лишнее. Я провожаю вас здесь. Выполнение задачи началось. — Он пожал мне руку, а Динглингера обнял. — Германия смотрит на вас, Готфрид!
Семиместный «хорх» доставил нас на Вальштрассе. Пелевин, в модном костюме и элегантном пальто, с интересом поглядывал вокруг. В дороге он пытался со мной говорить, но я оборвал его. Ковров был, одет не хуже Пелевина, но все сидело на нем колом.
Я сдал их обоих дежурному по отделу:
— Запереть. В двенадцать — обед. Никаких контактов до моего возвращения. Распоряжение шефа.
После этого мы с Готфридом поехали за Эльбу на его «фиате». Машину беспрепятственно пропустили во двор здания, напоминавшего тюрьму. Там в багажник положили три цилиндрических запломбированных футляра. К каждому футляру была прицеплена бумажка.
— Это огромная ценность, — шелестел мне в ухо Динглингер, — тут подлинный Франс Гальс и два этюда школы Рембрандта.
Он сам вывел машину за ворота, предъявив пропуск часовому, а за воротами уже ждало такси. Я понял, что Готфрид заблаговременно вызвал его сюда. Не успел я отъехать и четверти километра, как шуцман на перекрестке поднял жезл. Рядом стояли солдаты. Вот она, западня! Задержат — придется звонить шефу, и еще неизвестно, сможет ли он меня выручить. Воры не любят, чтобы у них крали. Картины могут предназначаться для самого высокопоставленного грабителя, вплоть до рейхсмаршала Геринга.
Я решил не останавливаться. Будь что будет! Прибавил газу и промчался мимо патруля, но на следующем углу большой грузовик перегораживал улицу от одного тротуара до другого. Снова патруль! Офицер в форме войск СС подошел к машине, заглянул в нее:
— Откройте багажник!
— А в чем дело? — Я показал удостоверение СД.
— Дело в том, — сказал он, — что мне позвонили по селектору. Вы проскочили блокпост. Конечно, везете картины?
— Да как вы смеете досматривать багаж офицера СД! Через полчаса будете под арестом!
Он нисколько не испугался:
— Распоряжение обергруппенфюрера Кальтенбруннера — проверять все машины, идущие со склада двести шестьдесят семь.
Я нажал кнопку. Поднялась крышка багажника. Они, как коршуны, кинулись на футляры, распаковали их, потом снова уложили в багажник.
— Можете ехать, — сказал офицер. — Не понимаю, почему вы не подчинились блокпосту, раз у вас все в порядке.
Я тоже ничего не понимал. Уже в квартире Готфрида прочел бумажки, прикрепленные к футлярам. Это были ордера на вывоз трех картин современных чешских художников. Картины соответствовали ордерам. Ни о каком Франсе Гальсе не могло быть и речи. Мне стало смешно. Бандиты приволокли в рейх награбленные полотна. Лучшие предназначались, конечно, для главарей. Вор среднего калибра, Динглингер решил снять сливки, а воришка помельче, какой-нибудь чиновник департамента искусств, подсунул ему что подешевле. Поистине: вор у вора дубинку украл!
Я запер картины в сейф и позвонил Ирме в «Кёнигштайн».
— Вы получили указание шефа?
— Да. Он вчера посетил меня.
— С Динглингером тоже говорили?
— Нет, — удивилась она, — разве он приезжал?
— Вы знаете Динглингер а в лицо?
— Нет, мы не знакомы. А в чем дело?
Именно это мне нужно было узнать от нее.
— Из номера не выходите. Заеду за вами. Собаку устроили?
— О, герр Вегнер, я нашла для Девочки такое чудесное место! Один адвокат...
— Не называйте мою фамилию по телефону! Ждите!
У меня был один шанс из тысячи, как в той лотерее в Констанце. Еще один телефонный звонок, в отдел на Вальштрассе:
— Как мои подопечные?
— В порядке. Пообедали.
— Надеюсь, без шнапса?
— Конечно. Вы скоро будете у нас?
— Несколько задерживаюсь. В семнадцать ноль-ноль машина должна стоять у подъезда. Моих подопечных без меня не выводите.
В два часа дня я принял душ, подогрел себе кофе. Он был намного лучше, чем у мастера и Меченого. И все-таки они чувствуют себя увереннее, чем Готфрид. У них есть то, о чем он не имеет представления: верность и вера. Им не нужны наркотики для поддержания боевого духа.
В пятнадцать часов я снова сел за руль кремового «фиата» и поехал в «Кёнигштайн». Три с половиной часа до вылета.
Время шло скачками, как в коттедже Шмальхаузена перед взрывом. В такие дни чувствуешь особенно ясно: время — это атомы жизни. Их нельзя замедлить или ускорить. Но можно заполнить действием или бездействием. Пришло время действовать.
Ирма была несколько удивлена:
— Так рано? Шеф говорил, вы заедете в пять, с мальчиками.
— Маленькое изменение, фрау Ирма. Нам необходимо захватить кое-какое оборудование. Потом не успеем. Мы вместе заедем за вашими мальчиками. Чудесные ребята, ей-богу!
Я повез ее в район «Зюд». По дороге мы говорили об ее овчарке. Девочка будет жить за городом и получать кило мяса в день. С автомобильной стоянки у Технологического училища было хорошо видно угловое окно на верхнем этаже интерната. Через несколько минут оно открылось и закрылось: путь свободен.
Я вышел из машины, распахнул дверку перед Ирмой:
— Вы составите мне компанию, фрау Ирма? Шеф так заботится о вас, что запретил оставлять вас одну даже в Дрездене.
— Он преувеличивает мое значение, — сказала она, выходя.
Я повел ее под руку через тот переулок, по которому мы проходили с Анни. Никто не обратил внимания на офицера, заботливо поддерживающего свою даму.
— Ну наконец, — сказал мастер, запирая за нами дверь. — Меченый, иди за фройляйн.
Гудела медеплавильная печь. Вентилятор шумел по-корабельному. Горячий воздух из вентиляционной решетки шел по ногам.
Ирма вдруг забеспокоилась:
— Куда вы меня привели? — Она озиралась, как затравленный волк в кольце красных флажков.
Мастер открыл дверку кладовой:
— Идите туда, фрау.
— Что это значит? — взвизгнула она, отскочила, вытащила из сумочки пистолет.
Мастер, будто ждал этого, схватил ее за кисть. Из-за компрессора вышел, опираясь на костыль, Меченый, за ним Анни. Она увидела Ирму и закричала:
— Меченый, что это за женщина?
Действительно, можно было испугаться ее редкозубого оскала и мутной ярости в глазах.
Я вышел из-за станка:
