Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры - Эрлер Ольга (книги без регистрации полные версии .txt) 📗

Александр регулярно направлял к побережью поисковые отряды. Один из прибрежных правителей сам явился к Александру и сообщил о скором возвращении Неарха, но время шло, а новость не подтверждалась. Александр, нервы которого были на пределе, приказал заковать лживого вестника в цепи. Однажды разведка наткнулась на шестерых бродяг, один из которых оказался долгожданным Неархом. Обросший, оборванный, он так «постарел», что даже Александр не сразу его узнал. Обняв его и заплакав от счастья, Александр сказал:

— Как хорошо, что хоть ты жив, мой друг, раз уж мой флот погиб.

— Государь, флот цел, все матросы живы, я потерял лишь три корабля.

— Мои люди живы?! Клянусь Зевсом, я рад этой вести больше, чем завоеванию всей Азии.

— Теперь все будет хорошо, — твердила счастливая, расцветшая Геро.

Эту фразу Таис слышала в этот день, казалось, ото всех. Неизвестность о судьбе флота с десятью тысячами солдат и матросов, омрачала настроение всех. Царь чувствовал за собой огромную вину за трагедию в Гидрозии, за потерю почти десяти тысяч человек, за страдания этого проклятого предприятия. Что он не предусмотрел, что не сделал из того, что мог? Удача, казалось, отвернулась от него, а потерять удачу для вождя пострашней, чем потерять мужество. Хотя он не показывал этого, развал и беспорядки, которые он увидел по возвращению, добили его окончательно. Не только лицемерные персы обманули его доверие, но и свои — соратники и товарищи! Значит, это его ошибка: он дал власть людям, которые не смогли противостоять ее соблазнам! Кому доверять? Кого оставлять с дальних сатрапиях? В Индии пришлось оставить Филиппа. Как тот не хотел, как они плакали оба, как будто чувствовали, что не свидятся больше [48]. «Выручай, друг!» — все, что мог сказать ему Александр. Жизнь — не что иное, как сплошные прощания и потери… Поэтому, когда произошло счастливое воссоединение с Неархом и флотом, все вздохнули с облегчением, и Александр воспрял духом.

Неарх поведал о своих морских приключениях. Тяжелые волны прибоя, приливы и отливы, подводные рифы пугали эллинов, не знавших плавания в открытом море. Земли, мимо которых они проплывали, были суровы и пустынны. Лишь в Кокале они смогли пополнить запасы еды и воды из складов, подготовленных Александром. Там же они встретились с Леоннатом, оставленным Александром для усмирения племен оритов. Много страха натерпелись македонцы, встретив морских чудовищ, огромные тела которых, облепленные ракушками, испускали фонтаны воды. Киты не встречались во Внутреннем море, зато были хорошо известны прибрежным местным жителям ихтиофагам, которые строили из китовых ребер жилища. У одного из диких племен македонцы пополнили запасы продовольствия, но есть их коз не смогли, так их мясо пропахлось рыбой, которой их кормили. Отвращение победило голод. О наземной армии Александра они ничего не слышали и тоже решили, что она поглощена песками. Подплыв к Гармозию, они увидели, наконец, поля и сады, означавшие конец их существованию впроголодь. А потом разъезды царя нашли Неарха, и его эпопея благополучно завершилась.

В Кармании Александр принес жертвы богам за победы над индами, за спасение своего войска, учредил мусические и гимнастические состязания в честь богов. Певкеста, спасшего ему жизнь в сражении с малами, он произвел в звание телохранителя, сделав его восьмым в числе соматофилаксов наряду с Леоннатом, сыном Антея, Гефестионом, сыном Аминтора, Лисимахом, сыном Агафоклея, Аристонием, сыном Писея, Пердиккой, сыном Оронта, Пифоном, сыном Кратера, Птолемеем, сыном Лага.

Праздник амфидромии — очищения новорожденных и матери огнем домашнего очага — Птолемей отметил уже на десятый день, невзирая на то, что Таис чувствовала себя очень слабой. Он бережно обнес ее на руках вокруг очага, потом детей, которых он так торопился признать перед миром. Именем своего отца Лага Птолемей назвал одного из мальчиков, другого в честь деда — Леонтиском.

Мальчики-двойняшки вызывали интерес сами по себе и невольно наводили на сравнения со знаменитыми двойнями эллинской мифологии; считалось, что они рождаются не без божественного «вмешательства». Самыми известными были Диоскуры. Леда родила их от двух мужчин: смертного Кастора — от мужа, спартанского царя Тиндарея, а бессмертного Полидевка — от самого Зевса, принявшего облик лебедя. Другим знаменитым примером были дети Алкмены: Ификл, которого она родила от мужа Амфитриона, и Геракл, зачатый от Зевса, принявшего облик Амфитриона. Сама Алкмена отрицала измену мужу даже путем обмана, хотя факт, что ее любовная ночь с Зевсом-Амфитрионом длилась три дня, должен был натолкнуть ее на определенные мысли.

Таис понимала, что сравнение с мифологическими двойнями придет на ум не одному и не двум. Александр, сын бога Амона-Зевса, сам бог… Слухи о его божественном происхождении от Амона, явившегося Олимпиаде в виде змея, усиленно не отрицались македонской царицей, быть может, тешили ее самолюбие, служили ее интересам. У Таис не было таких интересов. Как не было ничего сверхъестественного в зачатии детей. Как раз наоборот — все прошло трезво и холодно. Для Таис, конечно. Она пресекала ласки Птолемея, зная, что он сможет добиться от нее ответного желания, а именно этого она хотела избежать. Потому что желание — это тоже любовь, а ей упрямо не хотелось, чтобы ее любовь принадлежала кому-то, кроме Александра. Она дала Птолемею три ночи срока, хотя он уверял, что этого мало. Конечно, будь его воля, он растянул бы нечаянное счастье на всю жизнь.

Лаг и Леонтиск не были похожи на Птолемея, хотя он, как все счастливые отцы, считал как раз наоборот. Не походили они и на Таис, не передалась им ее неповторимая красота, оставшись неповторенной. Дети были похожи сами на себя и на родителей Птолемея: Лаг — на Лага, а Леонтиск — на Арсиноэ, бывшую возлюбленную Филиппа, царя Македонского, которая, в свою очередь, тоже не отрицала слухов о том, что Филипп, а не Лаг, является настоящим отцом Птолемея. Как смешны, тщеславны и суетны люди. Почему они стремятся обмануть, произвести впечатление? И зачем? Таис не понимала этих игр и не хотела быть втянутой в них ни всерьез, ни в шутку, ибо это был совершенно не ее мир, ненужный и нелепый.

Дети были окружены заботами и любовью нянек и кормилиц, но не Таис. К своему стыду и отвращению, она не чувствовала материнской любви. Когда ей приносили детей, ей приходилось пересиливать себя, чтобы приласкать их. Ее не приводили в умиление их гримаски, начальные проявления сознания в виде осмысленного взгляда или хватательных движений. Она не видела шажков в их развитии, как, например, Геро, которая постоянно находила в них что-то новое и забавное, могла часами говорить с ними на тарабарском языке.

Теперь Таис жалела о том, что зачала детей не только без любви, но даже без желания, ибо этим объясняла свое отношение к ним. Глупо она поступила, да и некрасиво по отношению к Птолемею, который ничем не заслужил подобного обхождения. Кроме того, долгое время после рождения больная Таис не могла заниматься сыновьями. Естественная связь матери с детьми была прервана, и Таис воспринимала их как чужих. Птолемей же не чаял души в малышах с того самого момента, как взял на руки их мокрые, красные, измученные тяжелыми родами морщинистые тельца.

И у Александра была связанная с малышами тайна, о которой он не рассказал никому. Он оказался тем человеком, с которым они обменялись своим самым главным — первым взглядом. Лаг, родившийся сначала, взглянул на Александра так по-взрослому, глубокомысленно и интенсивно, что Александр остолбенел. Потом ребенок закричал и превратился в нормального беспомощного новорожденного. Взгляд Леонтиска Александр уже ожидал. Нет, не показалось. Совершенно непередаваемый взгляд оттуда — из вечности, — откуда все приходят и куда все уходят. Такое чудо ему, известному счастливчику, удосужилось пережить два раза. Как жаль, что измученная Таис была не в силах сознательно воспринимать не только чудо рождения новой жизни, но и вообще что-то из происходящего вокруг.