Удельная. Очерки истории - Глезеров Сергей Евгеньевич (читать книги онлайн без сокращений .TXT) 📗
Жили в квартире у нас и животные: у нас был белый кот Зяка, названный так за свой окрас (от слова заяц); а у Татьяны Николаевны была ангорская пушистая темносерая кошка Пуська. Они жили свободной кошачьей жизнью, свободно гуляли во дворе и были любимицами всей квартиры, особенно наш Зяка – честный, воспитанный кот, никогда не лазающий по столам и не ворующий мясо и прочие продукты, которые стояли на кухне, на полу под столом, где похолоднее.
Но не всегда так мирно протекала жизнь в нашей квартире – случались и кухонные баталии между нашей бабушкой и Татьяной Николаевной. Моя бабушка была старше ее лет на пять, не работала, фанатически любила чистоту и требовала того же от всех и всегда. Малейшие погрешности на кухне были ей нетерпимы, и начинались ссоры, перераставшие в скандалы с дележкой кухонной территории, ведер и тряпок. Мы с мамой держали нейтралитет, чем очень обижали нашу бабушку.
Особенно обострились наши отношения с Татьяной Николаевной, когда маме удалось наконец добиться через суд, чтобы нам открыли отдельный лицевой счет на комнату, в которой мы проживали уже пятнадцать лет. Это произошло в 1957 году, нас поставили в очередь на улучшение жилищных условий. Татьяна Николаевна перенесла это очень болезненно.
Вот тут и произошел разрыв «дипломатических» отношений уже и между моей мамой и Татьяной Николаевной. Закончился он тем, что я с подростковым максимализмом заявила Татьяне Николаевне, что больше не считаю ее своей крестной, и вернула ей все подаренные мне раньше подарки. Помню, это были книги, настольная игра «Альпинист» и маленькая фарфоровая обезьянка. Потом, повзрослев, я помирилась с Татьяной Николаевной, но таких дружеских отношений у нас в квартире уже не было. Начались раздоры с оплатой коммунальных услуг. Татьяна Николаевна поставила себе отдельный счетчик, и у нас в местах общего пользования появились две лампочки, два выключателя...
Тут же еще одно неприятное событие произошло в нашей квартире. Владимир Иванович, отец Леночки, ушел из семьи. Стала наша коммуналка сугубо женской. Леночка повзрослела, пошла в школу, обзавелась подружками, а я окончила школу и поступила в институт. Но мы продолжали общаться. Помню, как она перед вступлением в комсомол с тревогой расспрашивала меня, как это происходит, и упорно зубрила устав, как молитву, а я сидела сбоку и рисовала ее. Так трогательно она выглядела.
И вот пришел долгожданный день: в марте 1966 года наша семья получила «смотровой» ордер на двухкомнатную квартиру в новостройках на Гражданке. И мы в августе 1966 года первыми уехали из нашей квартиры. А оба «андреевских» дома расселили окончательно уже в 1967– 1968 годах.
Сегодня из нашей квартиры остались в живых только мы с Валентиной Викторовной Емельяновой, которая охотно поделилась со мной своими воспоминаниями.
На протяжении всей истории нашей квартиры, как по заколдованному кругу, чередовались имена и фамилии жильцов, и их трагические судьбы в чем-то даже были схожи. Так, Софья Петровна была вдовой белого офицера, ее «двойник» через двадцать лет, Софья Александровна, тоже стала вдовой, но уже «красного» (советского) офицера. Часто повторялись в нашей квартире имена Владимира и Виктора. Может быть, сказалось то обстоятельство, что раньше имена давали строго по святцам, и особого разнообразия не было...
Несмотря на все превратности судьбы, существовала в нашей коммуналке какая-то общая радость бытия, вперемешку с горем. Три поколения людей сменилось в ней, и на их судьбах, как на лакмусовой бумажке, отпечаталась судьба всей страны. К счастью, репрессии 1937 года и последующих лет не коснулись впрямую нашей квартиры. Бог миловал – никого не посадили.
Я до сих пор с нежностью вспоминаю нашу старую квартиру, такую сложную, противоречивую, но объединенную всеобщим чувством родства между соседями – несмотря на ссоры, которые происходили в ней. Да ведь и в любой семье тоже бывают скандалы, но все прощается...
Дворы старых удельнинских домов 1950-х годов представляли собой условное придомовое пространство, открытое для прохода со всех сторон, ограниченное сараями, огородами и садами вокруг этих домов.
В нашем дворе, состоявшем из двух двухэтажных деревянных домов на Костромском пр., 41, был отведен закуток под дубами, где располагался самодельный стол со скамейками, песочница с остатками речного песка, загаженного кошками, самодельные деревянные качели «дуэт». Днем там собиралась детвора, а вечерами публика постарше. Телевизоров еще не было, да и телевизионные программы были очень короткими, поэтому все свободное время народ проводил во дворе. Вот и на данном фотоснимке мы сидим во дворе за этим столом.
Мы любили свой двор и очень многое делали своими руками. Один из наших жильцов был хорошим столяром, звали его Коля-маленький из-за небольшого роста. Он делал нам игрушки из дерева. У меня был любимой игрушкой подаренный им деревянный грузовик на колесах.
С помощью жителей наших двух домов была оборудована спортивная площадка: вкопан деревянный столб со щитом из досок, к которому прибили обруч от бочки, – так мы играли в баскетбол; еще два столба предназначались для волейбола, а сеткой служила бельевая веревка, натянутая между ними.
В конце 1950-х началось повальное увлечение пинг-понгом – настольным теннисом. Здесь же, во дворе, наши умельцы соорудили стол из досок, хорошо пригнанных друг к другу Строительный материал нам поставлял ЖАКТ (то ли потому, что в нашем доме жила управдом, то ли действительно спорту уделялось большое внимание). И мы целыми днями играли в пинг-понг.
Дети нашего двора, 1959 г. Справа последняя в ряду Т. Юревич, первая – Н. Кириллова, слева первая – ее сестра И. Кириллова, далее Б. Лурье, последний в ряду – Л. Белавенцев
Вместо сетки посредине стола между двумя кирпичами стояла доска, а ракетки были большим дефицитом в то время. Мы выпиливали их лобзиками (а это тогда было любимое занятие среди детей) из обрезков трехслойной фанеры, которую можно было найти в дровяных отходах – их жители покупали вместо дров. На эти фанерки, выпиленные точно по размерам настоящей ракетки, мы наклеивали с двух сторон резину клеем (№ 88 или резиновым), вырезанную из дырявой камеры для волейбольного мяча. А шарики для пинг-понга можно было купить в канцелярском магазине на проспекте Энгельса (дом № 62, там и сегодня магазин игрушек и канцтоваров). Поиграть в пинг-понг за нашим столом приходили и из соседних домов.
В начале 1950-х среди детей нашего двора еще сохранилась привычка играть в «дочки-матери», но не с куклами (потому что они мало у кого были), а между собой: «мамой» обычно была старшая девочка Люся (Людмила Власова). Договаривались, что игра будет «со съедобным». Это означало, что все участники приносили или из дома, или с огорода какие-нибудь продукты (кусочек булки, хлеба, огурец с грядки и прочие «яства»). Посудой у нас были крышечки, баночки из-под кремов. За «обедом» «мама» все это собирала и делила маленькими кусочками между всеми участниками, как в блокаду, потому что эти девочки пережили страшные годы маленькими детьми, а детская память сохранила это надолго...
Мы любили свой двор и, как помнится, он всегда был чистым: ни окурков, ни папиросных коробок, ни фантиков не валялось на дороге. Может, дворники убирали, хотя и не видно их было, но, скорее всего, – сами не мусорили.
Использованные спички (ведь зажигалок у большинства еще не было) складывались в тот же коробок, только с обратной стороны. Стеклянную тару из-под молока, вина и прочих продуктов сдавали обратно в магазин за реальную сумму денег, а упаковочная бумага и газеты шли на растопку печки. Фантики от конфет собирали дети для коллекции и игры в фантики, да и конфеты были редкостью в нашей послевоенной жизни. Собирали дети еще и наклейки со спичечных коробков. Многое в то время делалось своими руками.
