Записки убийцы - Джонс Лайза Рени (книги без сокращений .TXT, .FB2) 📗
В голове у меня мелькают образы, но они отказываются обрести форму. Я опять в своем повторяющемся кошмаре, но я не сплю. Смотрю вниз, и у моих ног собирается лужа крови. Так много крови… Слишком много крови. Моргаю, и она исчезает. Теперь там только песок. Сажусь. Делаю глубокий вдох, а затем ложусь на спину, вытянув руки по бокам, – желая, чтобы память о прошлом вернулась ко мне. В ней я найду ответы, и теперь я понимаю: это то, что мне нужно. Настоящие ответы. Но ничего ко мне не приходит. Я лежу там, все лежу и лежу, и после всех тех раз, когда прошлое преследовало меня, теперь оно ускользает от меня. Не знаю, как долго я остаюсь там, но наконец заставляю себя сдаться. Встаю, вглядываясь в океан и ожидая, что он превратится в кровь, но океан просто разбивается о берег.
Поворачиваюсь к дому и уже делаю шаг, как вдруг резко останавливаюсь – у дома мелькает какая-то тень. По спине у меня пробегает противный холодок. И вот опять. Опять та же тень. Там кто-то есть. Сразу же вспоминаю, как лежала на этом самом песке с тем мужчиной, придавившим меня сверху, татуировку у него на руке. И как потом Кейн схватил меня за руки и сказал: «Я позабочусь об этом». И я позволила ему, не задавая никаких вопросов, пока не стало уже слишком поздно что-то менять. Потому что я была слабой в ту ночь, а он был сильным. Но я уже больше не слабая.
Выхватываю из кобуры пистолет и бегу к дому – ветер у меня в волосах и на лице, сердце гулко стучит в ушах, – и не останавливаюсь, пока не вижу кровь, забрызгавшую все стекло двери, выходящей во дворик, и какую-то записку, прилепленную посередине. Адреналин так и бурлит во мне, но сейчас я в своем Иноземье, так что пытаюсь сохранять хладнокровие. Подхожу к двери, открываю ее, взявшись за ручку через полу рубашки, а затем систематически обыскиваю дом до последнего дюйма. Когда наконец понимаю, что совсем одна, подхожу к своей сумке, натягиваю перчатки, а затем выхожу обратно на улицу и срываю записку с двери. Вернувшись в дом, запираю дверь, задергиваю жалюзи и внимательно изучаю записку. Наверху ее алфавит, наклеенный буквами из газеты, последняя буква «Я» в нем крест-накрест перечеркнута. В записке говорится:
Я – то ЯБЛОКО на ужин, после которого доктор не нужен. Но врач ничем не смог бы ему помочь, так ведь?
Я ЗНАЮ.
Глава 5
Держу записку рукой в перчатке, и мир вращается вокруг меня – ничего, кроме черно-белого пространства, то появляющегося, то исчезающего. Ни комнаты. Ни мыслей. Ни звуков. Проходят секунды, а может, и минуты, пока у меня не появляется первая связная мысль. Я слишком уж надолго свалилась в штопор, потеряла контроль над собой. А я не теряю контроль над собой. С некоторых пор. Моргаю и мысленно возвращаю себя к реальности, ощущая, как сердце бешено молотит в груди, как кровь стучит в ушах. И, блин, чувствую, как у меня подкашиваются колени, а рука, в которой я держу записку, дрожит.
Перечитываю ее еще раз, сосредоточившись на двух словах: «Я знаю». И кровь – или, скорее, то, что теперь уже больше похоже на какую-то краску, разбрызганную по раздвижной стеклянной двери – говорит мне, как в точности это следует понимать, на что ссылается этот человек. Еще кто-то, кроме нас с Кейном, был здесь той ночью. Кто-то, кто видел все – или видел достаточно, чтобы представлять собой опасность, и это знание потрясает меня до глубины души. Делаю медленный вдох, а затем с натугой выталкиваю воздух из тесной полости, которая, как я полагаю, все еще остается моей грудной клеткой. Повторяю это несколько раз. «Вот млятство…» По-моему, у меня впервые в жизни паническая атака. Сейчас. Здесь. Не посреди луж крови и не при осмотре мертвого тела, а от перспективы спалиться.
Стряхнув с себя слабость, на которую у меня нет времени, делаю еще один глубокий вдох и повторяю ту же пытку. Черт, у меня и впрямь гипервентиляция легких, а я не давала себе на это разрешения! Выпрямляю спину и быстро и резко втягиваю воздух, игнорируя боль. Напоминаю себе, что я не новичок в поимке всяких виновных уродов и это не первый раз, когда кто-то из них преследует меня. Однако это впервые, когда я сама этот виновный урод, но суть не в этом. То есть суть-то как раз в этом, но это к делу не относится. Блин, мне реально нужно срочно успокоиться! А то я уже опять начинаю мыслить как та стюардесса, Техас.
– Иноземье, Лайла… Это просто работа на месте преступления, Лайла… С личной стороной всей этой фигни разберешься потом, Лайла…
Крепко сжимаю зубы. Я, блин, разговариваю сама с собой! Я просто ненавижу людей, которые разговаривают сами с собой, – почти так же сильно, как и людей, которые совершают глупости. А еще терпеть не могу людей, которые совершают плохие поступки. И вот теперь я соответствую всем трем этим категориям… Особенно по части плохих поступков, иначе сейчас не жила бы под гнетом своей идиотской выходки, а моя семья не рисковала бы тем же. Однако нечего рассуждать об этом прямо сейчас. Прямо сейчас необходимо действовать. Необходимо принимать какие-то решения, иначе так и промаюсь до самого утра.
Пройдя через комнату, захожу на кухню, где нахожу на серой каменной стойке свою рабочую сумку, расстегиваю ее и достаю пластиковый пакетик для улик. Не удостоив записку даже взглядом, засовываю ее внутрь и запечатываю. Убийственную записку. Определение, вполне подходящее по причинам, о которых я не планировала сообщать никому, кроме Кейна, и все же кто-то знает. И этот кто-то знает меня, в то время как я не знаю его, а это опасно и совершенно неприемлемо. Но я выясню, кто за этим стоит, и как только это произойдет… Что ж, не знаю, как, блин, я поступлю, но со временем обязательно разберусь с этим.
Решив найти этого гада, перекидываю свою рабочую сумку через плечо, и мой взгляд падает на ключи. Тот факт, что я не помню, как положила их на стойку, уже сам по себе говорит о том, в каком душевном состоянии я находилась, когда вошла в дверь. Если я не найду способ по-настоящему отключиться от своих личных чувств, у моих проблем будут собственные проблемы. А когда у твоих проблем начинаются собственные проблемы, то ты либо честный человек, которого только что убили, либо преступник, которого только что поймали. Ни тот, ни другой вариант мне не нравятся.
Уже поворачиваюсь, но останавливаюсь. Мой взгляд возвращается к этим ключам, и по причинам, которые я не могу объяснить, мне неуютно оставлять их там. Хватаю их, на сей раз выхожу из кухни и прохожу через гостиную, хотя полностью отключаюсь от этой комнаты. Особенно от ее декора, напоминающего мне о моей матери и об эмоциях, которые она рождает во мне. Я не могу быть дочерью Лоры Лав прямо сейчас.
Продвигаясь дальше, сворачиваю направо и иду по коридору, который, если я дойду до конца, приведет меня в главную спальню, но, не доходя до нее, останавливаюсь перед тяжелой, словно в каком-нибудь древнем подземелье, арочной деревянной дверью, ведущей в кабинет под крышей, и вставляю ключ со своей связки в замок. Мгновение колеблюсь. Необходимость в этом ключе – логичное объяснение того, почему я не хотела оставлять ключи в кухне, но моя интуиция не удовлетворена подобным ответом. Стою там, не двигаясь и выжидающе прислушиваясь к звукам вокруг меня. Что полное безумие, поскольку я одна. Я в этом уже убедилась. Однако ощущение безумности происходящего столь же бесспорно, как и единственный звук, достигающий моих ушей, – тиканье напольных часов в спальне, семейной реликвии, передававшейся из поколения в поколение по материнской линии.
Тик.
Так.
Тик.
Так.
Поморщившись, поворачиваю ключ и открываю дверь, после чего включаю свет и начинаю подниматься по двум пролетам деревянной лестницы, пока не добираюсь до мансарды, которую мои родители давным-давно превратили в кабинет. Оказавшись наверху, вижу уходящие далеко ввысь наклонные потолки, в то время как стены, обшитые деревянными панелями в тон полу, старят пространство и уменьшают его. Быстро пересекаю комнату, которую моя мать называла берлогой, а отец – просто своей. То есть до тех пор, пока мать не умерла и эта мансарда не стала моей.
