Женщина Габриэля - Шоун Робин (первая книга .txt) 📗

— Позвольте мне уйти, — повторила она.

— Я не могу этого сделать.

Отчаяние подтолкнуло ее.

— Вы знали голод, — не подумав, сказала она.

— Есть много разновидностей голода, мадемуазель.

Голод тела. Голод души.

Голод плоти.

Виктория не задержалась на последнем.

Он не должен прочитать эти письма.

— Вы жили на улицах.

— Я родился в канаве, в Кале.

Кале — город во Франции, сразу за Ла-Маншем.

«Его тело было продано во Франции или в Англии?» — задумалась она. А потом: «Были ли улицы Франции безопаснее английских?»

— Я не знаю, какое преступление, по вашему мнению, я совершила, сэр, — сказала она своим самым резонным голосом гувернантки. — Но лондонские улицы взыщут много более суровое наказание, чем вы. Я прошу вас еще раз: пожалуйста, позвольте мне уйти.

Он вскинул голову. Холодность его глаз лишила Викторию дыхания.

— Вы боитесь того, что я найду в письмах.

Она боялась того, что она нашла в письмах.

— Вы не хотите меня, — повторила Виктория.

— Но я хочу, мадемуазель, — ответил он. Серебряные глаза, лишенные желания.

Нет, он не хотел ее, но знал, что она хотела его.

«Знал ли он, когда гладил кожаную морщинку, что я чувствовала его прикосновение внутри своего тела?», — мимолетно задумалась она.

И немедленно прогнала эту мысль.

Конечно, знал. Каждое движение — каждое слово, которое он сказал — было просчитано.

— Если бы вы хотели меня, сэр, вы бы взяли меня.

Знакомая неподвижность опустилась на Габриэля.

Лицо Виктории отражалось в его зрачках, два бледных круга, окруженных чернотой.

— Я не могу взять вас, мадемуазель, — наконец ответил он.

— Почему?

«Почему», — отразилось от голубых эмалированных стен.

— Потому что, если я возьму вас, вы умрете.

«Вы умрете», — пробежало по ее позвоночнику.

— Я могу умереть, если останусь с вами; я могу умереть, если оставлю вас. — Конечно, это говорила не Виктория, однако это ее голос звучал в ее ушах. — Мне кажется, сэр, что если я все равно собираюсь умереть, я бы предпочла это сделать не девственницей.

Ее бесстыдные слова повисли между ними.

Его глаза вспыхнули.

«Как может вспыхнуть серебряный лед?» — изумилась Виктория той частью своего разума, которая еще была способна к удивлению.

— Я не позволю вам умереть, — ответил он.

— Но вы уже сказали, что не можете гарантировать этого, — парировала Виктория.

Он не ответил.

— Если вы заставите меня остаться, сэр, я соблазню вас, — заявила Виктория. Чистая бравада. Она не имела никакого понятия, как соблазнить мужчину.

— Тогда вы заплатите за последствия, мадемуазель. — Чернота его зрачков поглотила серебро радужек. — Как и я.

Темнота сомкнулась вокруг нее.

— Почему вы думаете, что я повредила бы вам? — спросила Виктория. И не смогла скрыть отчаяния в своем голосе.

— Почему вы боитесь дать мне прочесть ваши письма? — нанес он встречный удар.

— Возможно, сэр, потому что мы оба испытываем один и тот же страх.

Серебро обвело черноту его зрачков.

— Чего же, по-вашему, я боюсь, мадемуазель? — вежливо спросил он.

В его глазах, в его голосе таилась смерть.

Виктория не убивала, но этот человек убивал. Она ни секунды не сомневалась, что он сделает это снова.

— Я думаю, что вы боитесь прикосновений человека противоположного пола, сэр. — Виктория сжимала свой плащ, вдыхая туман, вдыхая влагу, вдыхая резкий запах собственного страха.

— Вы думаете, что я боюсь прикосновений человека противоположного пола, — тихо повторил он, распробывая слова на вкус. — Вы думаете, что я боюсь прикосновений женщин. Вы боитесь прикосновений женщин, мадемуазель?

Прикосновений женщин… как будто к нему прикасались мужчины?

Виктория сглотнула.

— Нет, я не боюсь прикосновений женщин.

— Тогда чего вы боитесь, мадемуазель, раз мы испытываем один и тот же страх?

— Я боюсь прикосновений мужчины, — отчаянно сказала Виктория.

Свет, обводивший его зрачки, сиял ярче, чем люстра над ними, совершенный, опасный круг чистого серебра.

— Я боюсь, что мне понравятся прикосновения мужчины, — решительно продолжала она.

Сердце Виктории грохотало в ушах, признавая правду, которую она так долго скрывала. Правду, которую ее вынудили признать письма.

— Я боюсь, что я по натуре такая же шлюха, как и на деле.

Глава 4

Голос Виктории эхом отдавался между ними. Казалось, сереброглазого сереброволосого мужчину приковали к месту ее слова:«Боюсь прикосновений… боюсь, что мне понравятся прикосновения… боюсь, что я по натуре такая же шлюха, как и на деле».

Или, возможно, это Викторию приковал к месту тот факт, что она произнесла такие слова.

Стыд, который должен был появиться в результате признания, не пришел.

Виктория опустила подбородок, побуждая его осудить ее — его, кто продал свое тело. Как она продала свое.

— Письма в моей сумочке заставили меня понять, кто я есть. Я была влажной от желания. Потому что яхотела, чтобы вы — незнакомец — коснулись меня.

Боль пронзила ее грудь.

— Это не продажа тела делает человека шлюхой, не так ли? — произнесла она беспечно; ее голос не был беспечным. — Это удовольствие, получаемое от сексуального контакта. Я хотела, чтобы вы коснулись меня, поэтому я — шлюха.

— Я не думала, что буду так реагировать этой ночью. — Виктория сморгнула внезапные слезы. — Но я реагировала. Это подписывает мой смертный приговор?

Секунды тянулись целую вечность. Жили только глаза Габриэля. Серебряные маяки, излучающие потребность.

Касаться… ощущать прикосновения. Обнимать… находиться в объятиях.

Треск горящего полена вторгся в действительность.

Он не хотел касаться ее, или чтобы она прикоснулась к нему. И еше больше не хотел, чтобы она держала его в объятиях.

— Я не могу отпустить вас, мадемуазель.

Сожаление появилось в его голосе, его лице. А затем исчезло.

Его потребность. Его сожаление.

Жажда прикосновения. Объятий.

И снова мужчина, стоящий перед нею, превратился в живую, дышащую статую — совершенное изваяние, незамутненное эмоциями.

— Габриэль был посланцем Бога, — импульсивно произнесла Виктория.

— Да. Майкл был его избранником, — ответил он, серебряные радужные оболочки поглотили черноту зрачков.

Виктория обхватила себя руками.

— Что вы собираетесь делать со мной?

— Я попробую спасти вас.

Она все еще могла умереть.

— Мне трудно представить, чтобы женщина, которая дала мне… противозачаточные таблетки, представляла собой большую угрозу, — стараясь приободриться, произнесла Виктория. — Она попросту надеялась ограбить меня. Теперь я не получу достаточно денег, чтобы она еще раз утруждала себя.

И при этом сама Виктория не получит достаточно денег для того, чтобы спастись.

От голода. От холода.

От человека, писавшего письма.

— Да, она не побеспокоит вас снова, — бесстрастно согласился он.

Виктория вздохнула с облегчением:

— Так вы…

— Она не побеспокоит вас снова, мадемуазель, потому что она мертва. Или скоро будет.

Долли обещала сопровождать Викторию к дому Габриэля; Виктория ждала ее, пока Биг Бен не пробил без четверти двенадцать.

Она так и не появилась.

Тошнота подступила к горлу Виктории.

— Откуда вы это знаете? — удалось выдавить ей.

Сереброглазый человек повернулся; не успела Виктория моргнуть, как он уже стоял лицом к ней, протягивая белую шелковую ткань, которая ранее скрывала его пистолет.

— Отсюда, мадемуазель.

Виктория инстинктивно протянула руку; белая ткань легла ей на ладонь. Она безучастно рассматривала квадрат шелка — салфетка, безусловно…

— Переверните.

Черные чернила пятнали противоположную сторону белой шелковой ткани. Медленно черные пятна обрели форму.