Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры - Эрлер Ольга (книги без регистрации полные версии .txt) 📗

Неарх проснулся, по старой солдатской привычке, моментально. И на загадочный блеск в карих глазах Геро среагировал моментально:

— Что, моя красавица?

— Ты меня любишь?

«Та-а-ак», — подумал Неарх. Он как будто не забыл привезти подарки, и в его вещах она как будто не нашла чужого дамского зонтика. Он решил ответить предложением, исключающим двоякое истолкование, предельно ясно: «Да». Но не тут-то было.

— Да и все? Очень убедительно! — фыркнула Геро.

«Та-а-ак», — подумал Неарх и сделал еще одну попытку:

— Я люблю тебя, моя красавица, всем сердцем, тебя одну и больше никого, потому что ты самая необыкновенная и замечательная женщина на свете.

— Критянин-то все солжет, — иронично повторила Геро известную поговорку.

На этот раз Неарх решил держать паузу.

— А почему ты не любишь меня, например… в лесу?

Услышав слово «лес», Неарх живо представил себе кедровый или сосновый бор, где он последние недели наблюдал за порубкой подходящих для мачт стволов.

— Ласточка моя, — он погладил ее белоснежный круглый зад, — я не хочу, чтобы хвоя и шишки искололи твое драгоценное тело, — он поцеловал и легонько покусал его. — Или чтобы какие-нибудь гнусные улитки оставили свой след на твоей сахарной коже, — он провел языком по ее бокам, по талии, по подмышкам. — А если тебя потянуло на природные стихии, то у меня есть лучшее предложение: как насчет любви в воде — на плаву, да так, чтобы не утонуть.

Они уже оба давились от смеха.

— Не на берегу и не держась за плавсредства — это каждый дурак может! А еще лучше в шторм, чтобы волны нас бросали друг к другу. — И он продемонстрировал, как.

Геро хохотала, закрыв глаза, и Неарха потянуло поцеловать ее блестевшие в слабом свете зубы. Его живот, грудь коснулись ее тела, железное мускулистое мужское тело соединилось с мягким податливым женским, и Неарх почувствовал себя в небе, лежащим на облаке.

— Не лучше ли в теплой удобной кровати? — прошептал он с поцелуем ей на ухо.

А когда они все-таки в порыве страсти свалились с кровати, Геро почувствовала себя совсем хорошо.

Пока строили триеры и рыли гавань в Вавилоне, Александр решил спуститься вниз по Евфрату. Пополняемый водами с гор Армении, он весной затоплял Ассирию, поэтому воду по каналу отводили в болота и озера. После захода Плеяд Евфрат мелел, и воду с помощью плотин возвращали в свои берега. На этих ежегодных ирригационных работах было занято много тысяч рабочих. Исследовав местность, Александр нашел подходящие твердые почвы и приказал туда перенести канал. После строительства этого канала отпала необходимость в сложных ирригационных работах, и высвободилась значительная рабочая сила. Озера у границы Аравии так понравились Александру, что он приказал построить там город, населить его эллинами-наемниками, ветеранами и местными жителями. Эта Александрия была последней из многочисленных Александрий, оставленных великим царем по всей ойкумене. (Строя свои 70 Александрий, он замаливал грехи за разрушенные им города.)

…Много позже стали говорить, что мужчина должен родить одного сына, построить один дом и посадить одно дерево, чтобы считать свою жизнь удавшейся. Александр построил 70 городов, часто в таких местах, где ни городов, ни даже оседлости еще не знали. Благоустроенных, окруженных садами и рощами, расположенных на реках и торговых путях, ставших центрами цивилизации и культуры там, где раньше не было ни земледелия, ни денежной торговли, ни образования. В театрах этих городов шли греческие трагедии, а в гимнасиях росло и развивалось новое поколение людей разных национальностей, но одной культуры, названной позже эллинистической. Это были настоящие дети Александра, ибо реальному сыну было суждено в 12-летнем возрасте погибнуть в борьбе бывших соратников-диадохов, сорок лет дравшихся друг с другом за власть и куски империи легендарного Александра. Диадохи, неутомимо поднимая на щит имя Александра и идею сохранения его наследия, не пощадили его единственного реального наследника, провозгласив наследниками самих себя… [53]

Александр не захотел сразу по окончании работ возвращаться в душный Вавилон и решил задержался в этом озерном краю, на заливных лугах которого привольно, как цапля, чувствовала себя Таис. Здесь было действительно прекрасно — масса рыбы, масса птицы — почти как на Ниле, в «стране людей в льняных одеждах», куда они скоро поплывут. Поплывут спокойно, не торопясь — исследуя, осваивая и обживая новые края — и через годик-полтора доберутся до Александрии на Ниле, о которой уже сейчас идет слава, и до древнего Мемфиса с его храмами, исписанными смешными египетскими буквами. Александр умел писать по-египетски только свое имя и титул: «Александр-мери-амун-сетеп-ен-рс» — возлюбленный бога Амона, избранный богом Ра. Он вспомнил, как Гефестион разыгрывал Таис:

— Спорим, что я знаю два иероглифа? — Гефестион смело указывал на первую букву в картуше имени фараона Александра — коршуна, которая, естественно, означала «а», и на последнюю — перечеркнутую палочку, которая, по логике вещей, должна была означать последнюю «с» в имени «Александрос».

— А спорим, что я знаю еще одну, — парировала Таис и, хитро улыбаясь, указывала пальчиком на «л» в виде лежащего льва. — Это «л».

— Откуда ты знаешь?

— Это «л-лежащий л-лев», — смеялась она в ответ.

И они хохотали, как пятилетние дети, просто так. Счастье — это когда смеешься без особой причины, от того, что хорошо. А когда хорошо — все в радость, и улыбка не сходит с лица даже во сне. Раньше было так. За исключением коротких, хотя и болезненных кризисов, неприятных и неизбежных, как приступы эпилепсии. Эти состояния посещали Александра — мучили, доводя до черты выносимого, но все же он знал, что быстро переживет их, и все станет на свои места. Сейчас, когда Гефестиона больше нет… все так изменилось, и этот «кризис» не проходит, он ушел во внутрь, затаился и ждал… своего часа.

Бедная девочка! Она только-только отошла, успокоилась и начала заново учится тому, что изначально было ее главным талантом — благодарно и радостно принимать мир. С возрастом, когда ты уже так много познал, прочувствал и потерял, трудно сохранять молодое восприятие жизни, открытость души, способность восхищаться. Нет новизны, восторга открытия, и изменения скорее страшат, чем радуют. Таис как-то призналась, что превратилась в бесчувственного, не способного очаровываться человека, и лишь печальное все еще в состоянии трогать ее до слез. «У тебя хоть слезы не перевелись», — заметил Александр и пожалел, что не смолчал. А ведь за то, что в Таис было так много жизни, полюбил ее Александр. И все ее любили за жизнерадостность — она сама жила, радуясь жизни, и заражала этим других.

Таис бродила по колено в воде, подоткнув платье, собирала водяные лилии или, затаившись, наблюдала жизнь в камышах. Александру не понравилось, что она в воде, где могут быть змеи, о чем он ей сказал.

— Пока ты со мной, я ничего не боюсь, и мне ничего не грозит.

Александр задумался. Проклятый и мучительный рой мыслей, как всегда. А к ним добавились картины, против воли возникающие перед глазами и теснящие друг друга. А день какой хороший, солнечный, чуть-чуть ветреный. Зато как шелестит камыш! Александр с детства любил его таинственный шепот.

Глядя на воду, он вспомнил Македонию, совсем другое озеро со спокойной зеркальной гладью, сонную тишину вокруг. И ощущение чуда… Там произошло самое главное событие его жизни. Сердце больно сжалось сейчас так же, как и тогда. Над чистой водой низко нависали зеленые ветки раскидистых деревьев, в узких местах они соприкасались кронами и образовывали изумрудно-зеленые своды. «Какая красота…» Юный Гефестион сидит на веслах к нему спиной, поворачивает лицо с глазами-каштанами, блестящими из-под длинной челки, и повторяет вслух невысказанную мысль Александра: «Какая красота…»

— Повернись ко мне лицом, — говорит Александр и продолжает мысленно: «Какой он другой, таинственный, спокойный. Я хочу знать, как он живет».