Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!» - фон Риббентроп Рудольф (е книги .txt) 📗
Собственно, уже в этот ранний момент началась «коллективная ответственность» в истинном смысле этого слова. Когда я в последующем опишу некоторые личные переживания, то не оттого, что придаю особое значение своей судьбе. Опасности, которым я подвергался, угрожали также миллионам людей всех наций. Мне несказанно повезло быть среди тех, кто пережил войну.
Читатель, интересующийся только внешней политикой Гитлера, может в этом месте спокойно отложить книгу. Изложение некоторых личных переживаний, возможно, однако, даст мне право непредвзято и — как я, естественно, полагаю — более-менее объективно и в некоторых обстоятельствах «не в духе времени» судить о той исторической эпохе, в которую они выпали на мою долю. Решение, дают ли мне «принятые обязательства» данное право, я оставляю читателю!
«Коллективная ответственность», вероятно, так же стара, как история человечества. Самой ранней формой являлась кровная месть. Затронутый ею член клана «отвечал» вне зависимости от того, был ли он индивидуально «виновным»! Сегодня «коллективная ответственность» выступает в различнейших формах, начиная от физического уничтожения до тонких форм дискриминации, диффамации, игнорирования, ущемления интересов или всего лишь отсутствия беспристрастности и естественности в обращении с «членами клана», чье родовое имя вошло в общественное сознание. Я получил, как нетрудно себе представить, возможность в полной мере узнать изощренность современной «коллективной ответственности», однако мне также повезло пережить впечатляющие примеры человеческой независимости, с которой на эти предрассудки не обращалось никакого внимания.
Физического завершения земного существования — его, по причине моего имени, невозможно было вполне исключить — я поначалу избежал, попав к югу от Дуная в американский плен. Здесь командовал генерал Паттон, о котором говорили, что он дал указание принимать капитулировавшие немецкие соединения и, пожалуй, и беженцев, которые, идя с русской стороны, желали сдаться в американский плен и не выдавать их обратно русским, что обычно практиковалось американцами и британцами. В моем случае «коллективная ответственность» могла бы привести у русских к фатальному исходу.
В то время как я исполнял трудовую повинность летом 1939 года, мне предоставился удобный случай раз и навсегда избавиться от клейма «белой вороны», по крайней мере, на время трудовой повинности. Однажды утром искали добровольца, который должен был вычерпать лопатой отхожее место. Естественно, никто, и я тоже, и не думал добровольно вызваться на эту в высшей степени неаппетитную работу при том, что стояла жара. В конце концов был обещан день внеочередного отпуска, что молниеносно привело в движение мой мыслительный аппарат, вызвав одновременно осознание того, что у меня появился шанс выступить наперекор всем предрассудкам. Итак, к полному изумлению всего батальона трудовой повинности, я добровольно вызвался копать г… и с этого момента выиграл, то есть все предубеждения против «министерского сыночка» были устранены. Однажды некий арбайтсман из другого батальона спросил у меня: «Ведь это у вас Риббентроп, ну как там он?» Под хохот товарищей я ответил: «На самом деле он вовсе не так плох, как все мы думали!»
В Westminster School в Лондоне я был, конечно, с самого начала «zoon politikon» («политическое животное» — определение Аристотеля, вошедшее в немецкий язык) в миниатюре. Отец только что стал послом при дворе Сент-Джеймс, как официально называлось его положение. Мой приход в школу — мне было в то время 15 лет — был всей прессой документирован с фотографиями и прокомментирован.
В армии, в канун Рождества 1939 года, на вечеринке в казарме мой командир отделения, унтер-офицер, признался мне, слегка выпив, что он имеет приказ командира роты гонять меня до тех пор, пока «вода не вскипит в ж…», если я буду отставать. Ну, такой проблемы не возникло.
В офицерской школе Ваффен-СС в Брауншвейге «белую ворону» ставили в невыгодное положение уже серьезней. Лучших соответствующего набора повышали в звании в первую очередь, то есть они раньше других курсантов становились офицерами. Позднее, в лагере для военнопленных, я повстречался с бывшим командиром своей учебной группы, который, заявив «теперь-то я могу сказать вам, что вы были лучшим из всего выпуска, но мы же не могли объявить об этом публично», вновь представил мне «белую ворону», теперь с иной стороны. Я, кстати, полностью согласился с ним!
Как «белая ворона», благодаря положению отца, собственно, всегда находишься между Сциллой и Харибдой. С одной стороны, нужно быть скромным и осторожным, чтобы не оставить впечатления, что претендуешь на привилегии и льготы только на основании того же положения отца. С другой стороны, желание идти своим путем, естественно, добиваясь успеха и используя предоставляющиеся шансы, неизменно чревато опасностью, что завистники припишут успехи и признание не твоему старанию, а положению отца. Так, весной 1940 года я прослышал, что очередные «кандидаты в фюреры» (кандидаты в офицеры) должны быть направлены к началу следующего курса обучения в «юнкерскую школу» (военное училище). Это известие нас (моего друга Веделя и меня) сильно обеспокоило, поскольку мы, таким образом, могли пропустить ожидаемое участие в кампании на Западе. Горячо желая стать как можно скорее офицерами, мы все же считали совершенно необходимым приобрести прежде боевой опыт с тем, чтобы позже быть в состоянии командовать испытанными на войне солдатами. Так как мы все исходили из того, что в ближайшее время на Западе начнется наступление — высказывания Гитлера во время его посещения по случаю дня рождения отца 30 апреля 1940 года это впечатление полностью подтвердили, — естественно, мы хотели во что бы то ни стало принять участие в этой кампании, поскольку еще не имели боевого опыта. Не стоит также отрицать, что, ввиду заметного положения наших отцов при существовавшем режиме (отец Веделя был полицай-президентом в Потсдаме), важную роль играло желание показать, не жалея себя, «наглядный пример». Сегодня мне часто задают вопрос, не мог ли отец уберечь меня от фронта. (Это было бы для него, если бы он пожелал, вероятно, возможно.) Однако отец не пытался это сделать, да и я ни за что на свете не хотел этого. «Political correctness» («политкорректность») в наше время предполагала, что рисковать жизнью и здоровьем для своей страны является, независимо от внутриполитических условий, нормальным, само собой разумеющимся делом. Я уже упоминал о десяти павших двоюродных братьях моей жены. Появление Гиммлера у отца по случаю небольшого приема в честь отцовского дня рождения 30 апреля 1940 года предоставило случай внести ясность. Итак, я подошел к Гиммлеру подчеркнуто правильно и «по-уставному» и изложил ему мои опасения быть отправленным в юнкерскую школу без того, чтобы предварительно иметь возможность приобрести фронтовой опыт, к этому я присовокупил просьбу предоставить нам все же такую возможность. Гиммлер ответил сухо, ничем не выказав понимания, — в конце концов, мы же не хотели увильнуть от фронта, как раз наоборот: «Делайте то, что вам приказано!» Формально он был с этим «от ворот поворотом», вне всякого сомнения, прав, однако чуточку понимания нашего желания испытать себя прежде, чем мы стали офицерами, ожидать было бы можно. Но Гиммлер ведь никогда не был солдатом.
Пополудни 9 мая 1940 года мы были вновь подняты по тревоге! Примет ли дело в этот раз серьезный оборот? В зимние месяцы сигнал тревоги звучал неоднократно. Речь шла, вероятно, о ложных сигналах и дезинформации: при прослушке телефонных разговоров было установлено, что даты наступления каждый раз передавались голландским военным атташе в Гаагу. Утечка информации объяснялась, как уже описано, неразоблаченной предательской деятельностью полковника Остера. Сам я был полон надежд, казалось, что опасность пропустить участие в кампании из-за откомандирования в офицерскую школу теперь отпала. Однако при выступлении было заявлено: «Кандидаты в фюреры остаются и отправятся в юнкерскую школу в Брауншвейге». То, чего «страшились», произошло!
